На третий день в коридоре вновь послышались шаги. Вивьен напрягся и приготовился к следующей схватке. Скорее всего, сегодня допрос состоится и вряд ли он будет менее жестоким, чем в прошлый раз. Вивьен понимал, что пытке водой его в этот раз не подвергнут – в прошлый раз она не дала результатов, поэтому теперь де Борд подыщет что-то еще. Что это будет сегодня?
Стражник открыл дверь в камеру и впустил внутрь двоих палачей. Архиепископа при них не было. Они грубо схватили Вивьена под руки и потащили в организованную допросную комнату. Вивьен попробовал дернуться всего раз, но быстро оставил попытки и решил приберечь силы на будущее: в конце концов, он понимал, что его все равно приведут на допрос, а сопротивление лишь убедит инквизицию – он все еще привыкал больше не относить себя к ней – в его виновности.
Ренар и де Борд ожидали арестанта в допросной, расположившись у дальней стены. Вивьен приметил, что за время его отсутствия в стену успели вмонтировать ручные и ножные кандалы, которые, по-видимому, предназначались для него.
– Вивьен, – обратился к нему де Борд, переводя внимание на себя. – Я не желал этого, ты знаешь, но вот ты снова здесь. То, чему мы тебя подвергнем, если ты откажешься отвечать на вопросы, тебе хорошо известно, ты сам присутствовал при подобных допросах множество раз. Ты знаешь, как это проходит, и меньше всего мне хочется, чтобы ты познавал это на себе.
Вивьен молчал.
«Каленое железо», – понял он, вновь взглянув на стену, и невольно поежился, вспомнив, как Ренар в допросной прижигал ему рану на боку. На этот раз это не будет одно прижигание – их будет множество.
Содрогнувшись, Вивьен понадеялся, что у него хватит сил это выдержать.
– Откуда в твоей комнате на постоялом дворе появилась книга, содержащая катарские тексты? – спросил де Борд. – Кто дал ее тебе, Вивьен? Почему ты решил прятать ее, а не отдал епископу Лорану, если ты утверждаешь, что не повинен в ереси?
«Я утверждал только то, что не знаю, откуда взялась книга», – хмыкнул про себя Вивьен. – «Переиначивает мои слова. Пытается запутать».
– Молчишь? – со скорбью в голосе спросил де Борд. Вопрос был совершенно излишним, учитывая, что арестант действительно не произносил ни слова. Вивьен уловил лишь то, что скорбь архиепископа казалась неподдельной.
Ренар позади де Борда стоял мрачнее тучи и изредка переводил взгляд на стальные прутья, лежавшие недалеко от жаровни.
– Заковать, – тяжело вздохнул де Борд.
Прежде, чем исполнить это указание, тюремщики стащили с Вивьена рубаху, однако раздевать донага вновь не стали, как и при первом допросе. Похоже, де Борд распорядился об этом заранее.
«Черт возьми, почему? Что у него на уме? Всех еретиков обычно допрашивают нагими. Отчего со мной – по-другому? Что это может значить?»
Задать свои вопросы Вивьен не мог.
Пока палачи тащили его к стене, Ренар начал разжигать жаровню.
«Не собираются тянуть, хотят сразу приступить к делу, чтобы заставить меня кричать, а потом – отвечать. Пока Ренар будет разжигать жаровню, де Борд станет расспрашивать. Если ответов не будет, они приступят…»
Вивьен сжал зубы, чтобы не дать себе издать даже протестующего стона. Палачи тем временем защелкнули ножные и ручные кандалы. Один остался стоять подле арестанта, а второй направился к жаровне, чтобы сменить Ренара. Вивьен отметил, что к нему применили тот же метод, что и к другим арестантам: с его точки обзора открывался вид на то, как разогревалась жаровня, и на то, как на ней скоро будут раскаляться прутья.
– Вивьен, боли еще не поздно избежать, – продолжать увещевать де Борд. – Я повторял это много раз и скажу снова: никому из нас не хочется причинять тебе страдания. – Архиепископ перевел взгляд на правый бок Вивьена, где виднелся старый грубый шрам от ожога прутом. – Впрочем, ты привык к жестокости, верно? Ты испытывал ее на себе с детства. Твой отец… ты говорил, он слыл жестоким на весь Монмен, его даже прозвали Колер. Имя, которое ты перенял. Имя, которое стало твоим.
«Будь ты проклят, причем тут это?» – разозлился Вивьен, но ничего не сказал. Он понимал, для чего де Борд начал вести отвлеченные разговоры, такой метод был в чести, еще Бернар Ги описывал его.
– Родители часто учат своих детей смирению с помощью жестокости. Секут их розгами ради послушания. Ты должен был видеть это не единожды, однако твой отец, похоже, прославился этим. И тебе доставалось от него больше, чем кому-либо другому.
Вивьен сжал челюсти сильнее.
– А после он забеспокоился о своей душе и в качестве знака искупления отправил тебя в доминиканский монастырь, так? – Вивьен не ответил, с силой удержавшись от того, чтобы ожечь взглядом Ренара. Кто мог рассказать об этом де Борду? Впрочем, стоило ли удивляться: де Борд был инквизитором и умел добывать информацию. – Ты сам не хотел быть монахом, верно? Ты не собирался отдавать себя на службу Церкви. Чем же тебя прельстил доминиканский монастырь? Знаниями? Аббат Лебо отмечал твои успехи, их замечали и другие послушники. Ересь привлекла тебя тем же? Запретными знаниями? Из-за жадности до знаний ты спрятал у себя книгу?
Вивьен не сумел не оценить по достоинству старания де Борда. Нельзя было упрекнуть его в неверности догадок – во многом он оказался прав. И теперь, видимо, решил вывести Вивьена на душевный разговор, основанный на давней, еще детской боли и стремлении к знаниям. Он хочет преуменьшить его вину, чтобы после добиться признания.
Вивьен молчал.
– Сын мой, я ведь пытаюсь помочь тебе, – скорбно произнес архиепископ. – Для меня главное – выяснить правду. Как же я буду выяснять ее, если ты молчишь?
«Очередная попытка разговорить, заставить проникнуться сочувствием. Проклятье, он пробует на мне все известные техники? Он забывает о том, что мне они известны?»
– Я понимаю, – продолжил де Борд, пока на жаровне раскалялись добела стальные прутья. – Ты, верно, хочешь защитить кого-то. Жаждешь справедливости? В этом мы с тобой похожи. Кого ты пытаешься защитить, Вивьен? Анселя де Кутта? Или кого-то еще из вашей еретической секты?
«А выяснить, что он – Асье, а не де Кутт, у тебя сноровки не хватило», – усмехнулся про себя Вивьен. – «Может, тебе надо было чаще ездить в Каркассон?»
Де Борд тем временем скорбно покачал головой.
– Вижу, ты не хочешь идти по легкому пути. Чего ты ищешь в этом, Вивьен? Мученичества? Хочешь стать мучеником еретического учения? Неужели все ради этого?
Арестант молчал. Де Борд вздохнул.
– Мне жаль, что ты заставляешь меня так поступать.
Вивьен бросил опасливый взгляд на жаровню и на раскаленные до желтовато-белого сияния прутья. Сжав челюсти, он приготовился к худшему.
Де Борд отступил от него и кивнул палачу. Тот без лишних указаний взялся за холодный конец прута рукой в толстой перчатке и понес орудие пытки к стене.
Вивьен непроизвольно попытался отстраниться, но кандалы жестко фиксировали его на месте. Он хорошо помнил прикосновение раскаленной стали к коже и хотел заставить себя не издать ни звука, воспроизводя в памяти ту боль, которую предстояло перетерпеть.
…То ли Ренар тогда был куда менее искусным палачом, то ли рана после драки притупила ощущения от ожога – трудно было сказать наверняка, но на этот раз прикосновение раскаленного кончика прута к центру груди было таким болезненным, что перед глазами Вивьена мелькнула белая вспышка, едва не утянувшая его в забытье. Он сжал зубы до скрежета, и все равно наружу прорвалось сдавленное рычание. Спертый воздух допросной комнаты наполнился вонью горящей плоти. Вивьен слышал и чувствовал, как она шипит и пузырится под раскаленным железом, выпуская в воздух струйки жирного дыма.
Палач убрал прут от груди довольно быстро, но ожог горел и пульсировал болью, не переставая. Вивьен внутренне взмолился, понимая, что этих горелых ран сегодня будет много.
– Ужасно, – сочувственно покачал головой де Борд, вновь приблизившись. Он не морщился от запаха горелой плоти, не отводил взгляда от серьезного ожога – напротив, он смотрел прямо на него, не отрываясь. – Вивьен, эта боль ужасна. Мне доставляет страдание один взгляд на нее.
«То есть, ты смотришь на нее безотрывно, чтобы пострадать?» – нервно усмехнулся про себя арестант, но ничего не сказал. Вместо этого он пытался дышать ровно и не концентрироваться на боли в центре своей груди.
– Просто скажи мне хоть слово, Вивьен, и эта боль кончится, – мягко попросил де Борд.
О, какой сладостный это был обман! И ведь многие еретики после этого действительно сдаются, лишь бы больше не испытывать этих страданий. Вивьен и сам был бы рад это сделать, но прекрасно понимал, что стоит ему заговорить, и его не оставят в покое, пока не вытянут из него все до последней капли.
– Всего лишь слово, – продолжал увещевать де Борд. – Что угодно. Ты должен начать говорить, Вивьен, иначе нам придется продолжить.
«Пошел к черту!» – хотелось сказать в ответ и плюнуть этому лжецу в лицо, но этого нельзя было делать. Перед Вивьеном стояла сложная задача: не просто выдержать пытки, но и сохранить лицо своей невиновности. А значит, он должен был просто молчать, другого выхода у него не было.
– Это мой долг перед Господом, – закатив глаза, покачал головой архиепископ и снова кивнул. – Палач, продолжайте.
На этот раз одним прикосновением раскаленного прута не ограничилось. Сначала огненный край коснулся плечевой части левой руки, затем – снова груди, а после – живота. Вивьен не сумел сдержать отчаянного болезненного стона, хотя до боли закусывал губу, чтобы не издать ни звука.
Теперь пытка не останавливалась. Де Борд продолжал задавать прежние вопросы и увещевать Вивьена прекратить молчать, но все, чего он мог от него добиться – это стоны боли и извивающиеся движения, насколько позволяли кандалы.
Вивьен не знал, сколько прошло времени, но догадывался, что гораздо меньше, чем ему показалось. В какой-то момент де Борд кивнул палачу и тот под аккомпанемент его вопросов прочертил вторую болезненную полосу поверх старого шрама от ожога на правом боку.