настолько, что Вивьен даже отправился в Каркассон.
– Он поступил, как предписывают обязанности инквизитора, когда пошел в Каркассон… – буркнул Ренар.
– Да, – согласилась Элиза. – Но по служебным обязанностям, он должен был сдать Анселя вам с епископом. А он не сдал и не делился своими подозрениями. Так что я называю это любопытством. И, – она невольно покривилась, – симпатией к Анселю. Тем, что я силюсь объяснить и не могу. Я не всегда понимала Гийома, так что неудивительно, что меня смущали его личные привязанности, но Вивьен – Вивьен не вызывал у меня недоумения! У него всегда был ты, вы дружите с детства, он никогда не был одинок. Я понимала его. Даже наши разногласия мы могли легко разрешить в беседе. Почти всегда. – Элиза легонько стукнула кулаком по кровати и шумно втянула носом воздух. – И сейчас бы разрешили, будь он жив. – На некоторое время она замолчала, и Ренар слышал в звуках ее дыхания неподдельную скорбь. Наконец, она продолжила: – У меня почти не было к нему вопросов, а когда появлялись, он на них отвечал. Но его дружба с Анселем и то, чем он ему так дорог – вот этого я понять не могу! Поэтому я спрашиваю у тебя – как у единственного ученика Анселя из Руана, который еще может мне ответить. Чем вам всем нравился Ансель де… Ансель Асье?
Ренар ответил не сразу. Над этим вопросом он и сам задумывался с тех пор, как произошел налет инквизиции на Кантелё. Почему все руанское отделение подвела выработанная годами допросов и расследований наблюдательность? Почему Ансель не вызывал у них подозрений, а если и вызывал, то они упорно не хотели обращать на них внимание? Почему, в конце концов, у самого Ренара осталась не имеющая отношения к службе болезненная обида, которую он, несмотря на свою невозмутимость, не смог заглушить за много лет?
– Он не казался плохим человеком, – нехотя сказал Ренар после затянувшейся паузы. – Скорее, наоборот. Он был дружелюбен, вежлив, скромен. Всегда готов помочь. Он проявлял участие в наших делах, но при этом не любопытствовал излишне и никогда не навязывался. Он говорил интересные и мудрые вещи, и его хотелось слушать. Жаль, что такой талант рассказчика он растрачивает на то, чтобы запутывать разум людей своей ересью. – Ренар с неприязнью поджал губы. – Но, надо сказать, о ереси он с нами не говорил. Даже намеков не делал! Ну… со мной он об этом не говорил. Хотя, думаю, что и Вивьена он не пытался обратить в свое учение, что бы тот ни доказывал на допросе. Эти разговоры он, судя по всему, оставил для графа де'Кантелё. Мы ведь все-таки инквизиторы. Даже Ансель не мог быть настолько самонадеян, чтобы попытаться обратить нас.
Ренар пожевал губу, помедлил, и выпалил:
– Черт побери, меня бы могли снова отправить в допросную за такие слова, но в обществе лесной ведьмы не побоюсь сказать: я действительно уважал Анселя! Хотел заслужить его наставническое одобрение, хотел услышать, что он думает по одному или другому поводу…
– Он был хорошим учителем? – тихо спросила Элиза.
– Не знаю, сможет ли это понять женщина, но есть особенная важность в том, кто учит тебя обращаться с оружием. Ансель умел разглядеть в нас нашу собственную, личную силу, показывал нам ее, учил применять. Он умел быть строгим и одновременно так выражал одобрение, что его хотелось заслуживать снова и снова. И при этом он общался с нами, как с равными. Не как с нерадивыми мальчишками, которые еще ни на что не способны. Не как с жестокими и опасными людьми, от которых стоит держаться подальше или вести себя подобострастно, если не хочешь проблем. А как с обычными людьми. Это было непривычно. Это подкупало. Возможно, он также вел себя и с твоим графом – представителя знати тоже может удивить общение на равных, которого Ансель умудрялся придерживаться со всеми.
– Если бы я не знала, о ком ты говоришь, и что он сделал, то сейчас прониклась бы симпатией, – горько усмехнулась Элиза.
– Вот и мы прониклись, не зная, кто он и на что способен, – в тон ей ответил Ренар.
– Не скажу, что теперь поняла все, но, по крайней мере, ваше отношение к Анселю меня уже не так удивляет.
– Меня и самого чуть меньше удивляет после того, как я все это проговорил вслух, – признался Ренар.
– Рада, что смогла хоть чем-то облегчить ситуацию, – вздохнула Элиза, поднялась с кровати, подошла и сняла припарку с глаз молодого инквизитора.Ренар сел на лавке и потер глаза. После влажной темноты под пропитанной настоем тряпицей даже скудный свет от печи и пары свечей казался слишком ярким. Поморгав, он широко открыл глаза и попробовал разглядеть что-нибудь на противоположной стене. Он втайне надеялся, что зрение улучшится, хотя и понимал, что вряд ли этого можно достичь за один вечер – какие бы колдовские ритуалы ни приписывали травнице суеверные соседи, Ренар за ней магической силы не замечал, а значит, ее зелье не могло творить чудеса.
Зрение осталось таким же. Разве что напряжение стало чуть слабее, и мутноватые очертания всего, что располагалось дальше нескольких шагов от Ренара, раздражали меньше, чем обычно.
– Ну как? – без особого воодушевления спросила Элиза.
Ренар кратко описал свои ощущения.
– Ну, хоть что-то, – вздохнула травница. – Завтра отправлюсь в город. Похожу по рыночной площади, быть может, найду что-то, что наведет на мысль, или найду рукописи целителей. Денег у меня немного, но… что ж, заодно поищу покупателей и пациентов.
– Спасибо, – кивнул Ренар. Он и сам не мог похвастаться богатством, жалованье инквизиторов оставляло желать лучшего, но он все же решил уточнить: – Если будет что-то дорогое, то скажи, я это оплачу. – Он встал, собираясь уходить.
– Куда ты сейчас пойдешь? – проворчала Элиза, угадав его намеренья. – Ты же в темноте не разглядишь дорогу в лесу. Или разглядишь? А вдруг нападет кто в городе?
Ренар отмахнулся, но Элиза продолжила упорствовать.
– Оставайся, – кивнула она. – Уйдешь на службу с утра.
– Я не собирался тебя стеснять.
– Да ты не стесняешь. И так уже мой плащ на скамье расстелил – вот на нем и переночуй, я устала и не хочу убираться. А еще дров мало, а когда два человека в доме, то тепло медленнее уходит.
– Дожили! Женщина уговаривает меня остаться в ее доме на ночь, а я отнекиваюсь, – нервно усмехнулся Ренар, но понял, что Элизу его шутка смутила, и снова махнул рукой. – Шучу. Чтобы спутаться с ведьмой – это надо быть Вивьеном. Я не настолько безумен.
Элиза невольно вспомнила его симпатию к Рени, но предпочла промолчать, не желая бередить болезненные воспоминания.
– И, быть может, поэтому и жив, – ничего не выражающим голосом сказала она и развернулась к столу, чтобы разобрать посуду.
Ренар тоже мгновенно затих, вновь погрузившись в то усталое печальное состояние, от которого ненадолго отвлекся.
Спорить он больше не стал. Умывшись водой от остатков травного настоя, которую молчаливо протянула в глиняном ковше Элиза, Ренар лег на скамью и вновь закрыл глаза.
***
Ансель стоял перед закрытой дверью на постоялом дворе. Большинство его соседей уже разошлись по своим комнатам, разве что пара едва прибывших путников все еще ели в трапезной внизу.
Экономная хозяйка уже погасила все свечи в коридорах, и Ансель стоял перед опустевшей комнатой Вивьена в темноте. С момента ареста жившего здесь инквизитора в комнату никто не вселялся. Сколь бы тщательно ни старались замять эту историю, слухи, как это обычно и бывает, все же расползлись по городу, исказившись и дополнившись подробностями, которые негласно делали эту комнату неприкосновенной.
Для некоторых Вивьен Колер так и оставался извечным узником застенок руанской инквизиции. Другие утверждали, что его замучили до смерти на одном из допросов. Третьи – что сослали в изгнание в монастырь. Четвертые – что перевезли тайком в Авиньон на суд папы.
Ансель тяжело вздохнул, вспоминая услышанные им варианты этой истории. Никто из тех, кто распространял по городу эти слухи, не был на территории тюрьмы, когда Вивьена казнили. Никто из них не видел этого, а значит, не знал всей правды – что в том костре погиб не только Вивьен Колер, вместе с ним сгорела часть души Анселя Асье. Та часть, что была соединена черным кожаным переплетом.
Ансель странным, внимательным взглядом смотрел на дверь, словно та могла объяснить ему что-то еще, чего он не знал.
«Ты хранил у себя нашу книгу. Прямо здесь? Прямо за этой стеной? Так смело и так неосторожно».
Он сделал один шаг, припав на больную ногу, прислонился к противоположной стене коридора и устало вздохнул, словно эти вопросы – пусть ответы на них и были очевидными – еще сильнее утяжелили его ношу.
Не припомню, чтобы ты одобрял опрометчивость, – зазвучал у него в сознании голос Гийома, в котором промелькнуло ревнивое недовольство.
– Я и не одобряю, – едва слышно проговорил Ансель вслух. Его внутренний собеседник молчал несколько дней, с момента казни Вивьена, но теперь, стоило хоть немного оправиться от потрясения, как он вновь назойливым демоном ворвался в сознание. И Ансель, к своему удивлению, даже не испытал неприязни. Он столько раз молился освобожденной душе Гийома, что – как знать! – не вправду ли погибший ученик стал посещать его, как бестелесный дух, которого нельзя увидеть? Да и услышать, в привычном смысле, нельзя. Не в такой ли форме должны являться людям ангелы?
Так что же еще ты здесь ищешь? – прошипел голос. – Вивьена не вернуть и не спасти. Ты можешь только помешать им дальше уничтожать твою веру. Ты можешь отомстить. Сделать то, что должно. Найди Ренара, не дай ему и дальше совершать ошибки и множить зло, которое творит инквизиция.
Ансель оттолкнулся от стены и заставил себя оторвать взгляд от двери. Прихрамывая, он добрался до своей комнаты, закрылся в ней, опустился на кровать и устало потер руками лицо.
Он искал встречи с Ренаром, незаметно следил за ним, но молодой инквизитор с момента казни Вивьена не покидал черту города и редко оставался в одиночестве, а вступить с ним в диалог на виду у посторонних людей по понятным причинам было невозможно. Это не выпивоха-стражник, которого можно подкараулить в трактире, не опасаясь лишнего внимания.