этом хотел поговорить? О том… человеке?
Вивьен вздохнул, обошел Элизу и устало присел на ступени крыльца. Боль в боку продолжала изматывать его и никак не желала проходить.
– Не совсем о нем, – начал он. – Просто хочу предупредить тебя: если к тебе кто-нибудь явится с вопросами, тебе следует рассказать, что ты явилась на допрос в качестве свидетельницы, и Гаетан, пока я его отвязывал, бросился в корыто и вдохнул воду. Я пытался выбить воду у него из легких, но не преуспел. Это основная линия повествования, сейчас пройдемся по деталям.
Элиза слушала, и глаза ее округлялись от нехорошего предчувствия.
– Но… кому может понадобиться являться ко мне за этим? Тебе… не поверили? – Она ахнула, присев рядом с ним и положив обе руки ему на плечо. – У тебя все-таки будут проблемы из-за меня?
Вивьен не сумел сдержать улыбку и накрыл ее маленькие ручки своей широкой ладонью, посмотрев на нее в пол-оборота.
– Нет, – качнул головой он, но решил добавить: – Думаю, что нет. Если Его Преосвященство судья Лоран не решит упорствовать, об этом деле скоро забудут. Но на всякий случай тебе стоит знать версию событий. Говори спокойно, но можешь выказывать ужас, вспоминая поступок проповедника. И четки. – Он указал кивком на запястье девушки, с удовлетворением отметив, что она так и не снимает его подарок. – Их лучше постоянно носить при себе, пока все не уляжется. Хотя бы когда просто ходишь в город. Скажем, – он поморщился, – некоторое время. Мог бы точнее, сказал бы точнее.
Элиза, казалось, думала лишь о том, что на Вивьена мог обрушиться гнев епископа из-за смерти проклятого клеветника, который, несомненно, заслужил своей участи. Элиза сомневалась, что была единственной девушкой, которую Гаетан назвал ведьмой из-за отказа разделить с ним постель.
– Ты уже говорил с епископом?
– Говорил, – невесело усмехнулся Вивьен.
«Тот еще вышел разговор».
– Что он тебе сказал?
– Грозился снять с поста и отправить в тюрьму, – снова с усмешкой отозвался он. Элиза в страхе ахнула, ее руки сжались на его плече. Вивьен успокаивающе улыбнулся ей. – Послушай, не волнуйся раньше времени. Думаю, как только его злость поутихнет, он забудет об этом. Некоторое время мне, правда, стоит воздержаться от того, чтобы снова его злить, но в целом, думаю, скоро все будет, как прежде. Просто запомни версию случившегося на всякий случай. Хорошо?
Элиза с готовностью кивнула.
– Я сделаю все, обещаю! Я не хочу, чтобы тебя… – Она осеклась и уткнулась лбом в его ладонь, накрывающую ее руки, лежавшие у него на плече.
– Ничего со мной не будет, – снова успокоил он ее. – Итак, пройдемся по деталям?
Элиза с готовностью кивнула и в подробностях выслушала рассказ Вивьена о том, как проходил допрос по версии, рассказанной судье Лорану. Внутри Элиза тряслась от страха при одной мысли о том, что ее могут вызвать на допрос, однако Вивьен неустанно заверял ее, что ей лично ничего не грозит, и она, наконец, успокоилась.
Еще несколько часов Вивьен провел на поляне с Элизой, обучая ее начальной грамоте и основам письма. Элиза была благодарной ученицей и схватывала основы налету. Она рьяно рвалась написать каждое услышанное слово на земле тонкой веточкой и старательно выводила буквы.
– Как будто я вывожу на земле символы, в которых заключена сила, неизвестная мне до этого! – с восхищением воскликнула она.
Вивьен усмехнулся.
– Кроме меня об этом лучше никому не говори, – беззлобно заметил он. Элиза невинно посмотрела на него и заметила, что он снова хмурится.
– Ты еще о чем-то хотел поговорить со мной? – спросила она.
– Да, пожалуй, – хмыкнул он. – Ты, верно, помнишь Ренара? Того светловолосого инквизитора, который встретил нас у дверей допросной.
Элиза неуютно поежилась, прижавшись к Вивьену. Он улыбнулся.
– Ну же, – ободряюще протянул он. – Ренар вовсе не такой грозный, как может показаться на первый взгляд. Хотя в аббатстве, где мы провели наше отрочество, многие его побаивались из-за его неприступно хмурого вида.
– Кроме тебя, надо думать? – криво ухмыльнулась Элиза.
– Кроме меня, – кивнул он.
– Ладно, положим, он не так суров, – нехотя согласилась Элиза. – И что ты хотел еще насчет него сказать?
Он снова посерьезнел.
– Он спрашивал о тебе. Интересовался. Я, разумеется, рассказал ему, что ты не представляешь опасности как еретичка – в конце концов, ты не искажаешь каноны христианской веры, ты… исповедуешь другую и не создаешь из этого культ. Инквизиция вполне может закрыть на тебя глаза, как она делает это в моем лице.
– А если бы не ты… меня бы сожгли? – опасливо спросила она.
Вивьен покачал головой.
– В первую очередь нашей задачей является возвращать людей в лоно истинной Церкви, Элиза. Тебя бы после длительной беседы попытались обратить в истинную веру, и, если б ты не стала упорствовать, этим бы все и кончилось. Я знаю, какие толки о нас ходят среди простого народа, но, поверь, нам вовсе не доставляют удовольствия казни еретиков. Мы служители Бога, и мы не хотим терять с концами заблудших овец.
Элиза прищурилась.
– Почему вы называете людей овцами?
Вивьен удивленно приподнял брови. Иногда вопросы Элизы на миг заставали его врасплох.
– Однажды Иисус Христос сказал слушавшим его фарисеям: «Истинно, истинно говорю вам: кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инде, тот вор и разбойник; а входящий дверью есть пастырь овцам. Ему придверник отворяет, и овцы слушаются голоса его, и он зовет своих овец по имени и выводит их. И когда выведет своих овец, идет перед ними; а овцы за ним идут, потому что знают голос его. За чужим же не идут, но бегут от него, потому что не знают чужого голоса». «Истинно, истинно говорю вам, что Я дверь овцам. Все, сколько их ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники; но овцы не послушали их. Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет. Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить. Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком. Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец. А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец, и разгоняет их. А наемник бежит, потому что наемник, и нерадит об овцах. Я есмь пастырь добрый; и знаю Моих, и Мои знают Меня. Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца; и жизнь Мою полагаю за овец. Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь»[10].
Элиза слушала, широко распахнув глаза.
– Ты… знаешь слова Иисуса наизусть? – удивилась она. Вивьен искренне рассмеялся.
– Знала бы ты, с каким усердием аббат Лебо пичкал нас Священным Писанием, прости, Господи, поняла бы, что выбора у меня не было.
Элиза пожала плечами.
– А какой же вывод вы делаете из этих слов? Что все вы – собственность Бога?
Вивьен смиренно опустил голову.
– Ты права лишь отчасти. Неправа ты в том, какой негативный окрас этому даешь одной своей интонацией, – улыбнулся он. – Принадлежать Богу – значит быть ведомым и направляемым им. Он – наш добрый Отец и единственный истинный Создатель. Быть вверенным ему – значит не лишаться его милости, его доброты и его прощения. Он – Добрый Пастырь, который надзирает за своими овцами – то есть, за нами – потому что мы не чужды ему, потому что он дорожит нами и жизнь своего Сына готов положить за нас, тем самым предавая за нас и собственную жизнь, потому что Отец, Сын и Святой Дух – есть три составляющие одной непостижимой сущности Господа. Вот, что такое «Добрый Пастырь». А если придет на его место пастырь-наемник, который пренебрежительно относится к порученному ему стаду, то он оставит нас в самый трудный момент, и мы не узнаем любви, милости, прощения и заботы, которую дает нам Господь, как не узнаем и его испытаний, нужных для укрепления нашего духа, что поможет нам после смерти воссоединиться с Отцом.
Элиза улыбнулась.
– Ты говоришь очень красиво. Я, кажется, понимаю, почему люди слушают вас и обращаются к Богу. Вы даете им надежду, которую они не могут почерпнуть сами. Из окружающей их природы.
Вивьен вздохнул.
– Наши с тобой невинные разговоры могут обернуться теологическим диспутом, – усмехнулся он. Элиза приподняла бровь, словно готова была пуститься в спор с охотой, но Вивьена интересовало не это. Он внимательно посмотрел на нее и прищурился. – А, знаешь, я ведь тоже хочу послушать. О надежде, которую ты черпаешь из природы. О других жизнях. Расскажешь мне?
Элиза передернула плечами.
– Я ведь, вроде, рассказывала тебе…
– Совсем немного, – игриво прищурился он. – А я бы хотел знать подробнее. Что ты, к примеру, черпаешь из природы?
Элиза невинно улыбнулась.
– Она – источник силы, властвующий над людьми, но при этом позволяющий пользоваться своими благами. Матушка всегда учила меня, что человек – часть земли, и он не имеет права отделять себя от нее, потому что это высокомерие, за которое придется дорого заплатить, если его демонстрировать. Потому что Мать-Земля способна показать, насколько она сильнее нас, и она требует, чтобы мы уважали ее.
– А если ее уважать, как положено? – заинтересованно спросил Вивьен.
– Тогда Земля принимает тебя как свое дитя. Пусть люди – самые сложные и тяжелые в воспитании из ее детей, она любит нас и по-своему проявляет заботу. Основной принцип основан на отсутствии злоупотребления.
Вивьен кивнул.
– Ресурсы нужно тратить не попусту, а на созидание. Нужно помнить, что, забирая, потом непременно должен что-то отдать, хочешь ты того или нет, – вспомнил он ее слова. Элиза улыбнулась, порадовавшись, что он понимает ее.
– Да. Как я тебе как-то рассказывала, природа составляет бесконечный цикл жизни, смерти и возрождения. Если ресурсы Земли использовать с умом и благими намерениями, она не беднеет от этого, а восполняет свои силы. Мы с Рени, к слову, выказываем дань уважения Земле и ее стихиям, когда танцуем у костра. Так пробуждается очищающая сила, она – проводник обновления.