Вивьен неприязненно передернул плечами.
– Ренар… еще относительно гибок в своих суждениях, нежели большинство инквизиторов.
«Уж не знаю, к сожалению, или к счастью», – добавил он про себя.
– И ты, – она чуть нахмурилась, – не рискуешь?
– Чем? – Он снова ощутил укол неприязни, почувствовав, что она начинает предостерегать его в сходной с Ренаром манере.
– Работая при своих взглядах в инквизиции, – смущенно ответила Элиза. – Ты ведь… и меня допрашивать не стал по своим личным убеждениям. Я уверена, что, встреть я в тюрьме не тебя, а Ренара, судьба моя сложилась бы куда мрачнее.
Вивьен отвел взгляд.
– Ты пытаешься сказать мне, что мои личные убеждения сильно разнятся с общими убеждениями служителей инквизиции?
Элиза неловко перемялась с ноги на ногу.
– А ты можешь сказать, что разделяешь убеждения инквизиции? Я спрашиваю, потому что иногда мне кажется, что нет….
– Боже, – шепнул Вивьен, устало потерев руками лицо. Некоторое время он молчал, а затем серьезно посмотрел на девушку. – Элиза, я не могу их не разделять. Пойми, я являюсь служителем структуры, которая дает массу привилегий, полномочий и протекций. Это привлекает. Не может не привлекать. А ведь каждый человек, по сути своей, думает о том, как бы обеспечить себе определенную защищенную позицию. Глупо будет отрицать это. В нашей среде каждый стремится к чему-то своему, но объединяет нас одно: находясь внутри такой структуры, ты обязан платить за свою принадлежность к ней разделением ее убеждений.
Элиза выразительно смотрела на него.
– И поэтому ты пошел в инквизицию?
«Я пошел в инквизицию, потому что в один прекрасный день в Сент-Уэн явился Кантильен Лоран и выбрал нас с Ренаром для этой работы. Черт, если ведь рассудить по уму, то, выходит, что ни решения о том, чтобы отправиться в доминиканский монастырь, ни решения о том, чтобы стать инквизитором, я не принимал самостоятельно…»
– Можно сказать и так, – ответил Вивьен.
– Прости, тебе неприятен этот разговор, да? – Элиза вновь прильнула к нему.
Он обнял ее и хмыкнул.
– Нет, все хорошо. Я просто задумался. – Он чуть отстранился и с интересом посмотрел на Элизу. – Скажи, а в твоем веровании приносить девушке срезанные цветы – кощунство? Ведь ты, думаю, гораздо больше ценишь их в их естественной красоте, когда они растут на природе, не сорванные?
Глаза Элизы блеснули – Вивьену показалось, что с благодарностью. Она потянулась к нему, он подался вперед, и уже не намеревался этой ночью ее отпускать.
Темнота окутала лесную поляну, на которой кратером темнело пятно места для так и не разожженного костра.
Вивьен подхватил Элизу на руки и крепко прижал к себе. Она зарылась руками в его темные волосы, сжимая их на границе нежности и жесткости. Он продолжал целовать ее в губы, в щеки и шею, неся ее на руках к дому.
– Стой, – вдруг шепнула Элиза, и он остановился, не поднявшись по ступеням крыльца. Элиза дала понять, что хочет, чтобы он опустил ее на землю, и он последовал ее желанию. Игриво сверкнув глазами, Элиза сняла ремень, подпоясывающий его сутану, и потянула ту наверх. Вивьен не сумел сдержать азартную улыбку, сбросив сутану на землю и оставшись в рубахе и шоссах.
Смело взяв его за шнуровку горла рубахи, Элиза потянула его на себя, и он вновь подхватил ее на руки – на этот раз так, чтобы она обвила ногами его талию – и прижал к стене дома, снова начав целовать ее, сгорая от желания под звук ее частого жаркого дыхания. Он поднял юбку ее платья, проведя рукой по ее бедру…
Какой-то шорох в кустах заставил Вивьена резко обернуться. Кто-то явно только что подошел к дому со стороны лесной чащи и снова скрылся.
Однако настороженность Вивьена быстро развеялась от тихого смеха Элизы.
– Это Рени, – хихикнула она. – Уже убежала, видимо.
Вивьен почувствовал, что зарделся, и порадовался, что покров темноты не выдал предательского румянца, залившего его щеки.
Элиза вновь провела рукой по его волосам, игриво глядя на него.
– Так на чем мы остановились?
‡ 12 ‡
За годы своей службы Ренар и Вивьен отметили ряд закономерностей, соблюдавшихся в руанском отделении инквизиции с поразительной точностью. Одна из них гласила: если несколько дней подряд выдались спокойными и тихими, жди неприятностей в ближайшее время. Никто не произносил это наблюдение вслух, но известно о нем было каждому.
Как правило, спокойных дней выдавалось не более пяти-шести к ряду. И чем дольше длилась эта мирная благодать, тем неприятнее оказывалось событие, идущее следом.
Вот уже три летних дня прошло в тишине и фактическом бездействии.
После встречи у большого дуба Ренар и Вивьен брели на службу в особой задумчивости, пытаясь предсказать, какого злоключения ожидать в качестве расплаты за минувшие мирные деньки. Ни у кого из них не было сомнений: недобрые вести обрушатся на них уже сегодня.
– Легки на помине, – одобрительно произнес епископ Лоран, когда подчиненные оказались в его кабинете.
Ренар и Вивьен переглянулись. По дороге они, не сговариваясь, предположили, что грядущее известие будет так или иначе связано с их бывшим учителем фехтования – беглым еретиком Анселем де Куттом. Однако, когда дело касалось его, на лице судьи Лорана читалось характерное мрачное напряжение, следов которого сейчас не было.
– Вам предстоит поработать с одним арестантом, – кивнул Лоран, дождавшись, пока подчиненные покорно склонят головы. – Наши агенты подготовили все сведения, что удалось собрать.
Остановив испытующий взгляд на Вивьене, Лоран придвинул к нему по столу пару листов бумаги. Сердце молодого инквизитора заколотилось быстрее: сведения на этих бумагах могли касаться Элизы.
– Не очень-то большое дело, – хмыкнул Вивьен.
– Все верно. Этой еретички у нас еще не бывало. – Лоран сцепил пальцы рук и устало потянулся. – Учтите: времени на изучение у вас нет, так что прочитаете все по дороге в допросную. Приступить нужно прямо сейчас.
Еретички.
Вивьен всеми силами постарался не выказать своего волнения.
– Как ее зовут?
– Женевьева.
На этот раз сложностью стало не выказать своего облегчения слишком явно.
– А возраст?
– Двенадцать.
Вивьен вздрогнул, опустив бумаги, и недоверчиво посмотрел на судью Лорана. Выходит, предчувствие не врало: нечто неприятное действительно случилось.
– Она ребенок, – неуверенным полушепотом произнес Вивьен, удостоившись строгого взгляда епископа.
– Есть проблемы? – со скрытой угрозой в голосе спросил тот.
Вивьен сглотнул и покачал головой.
– Нет, – ответил он, хотя голос его предательски дрогнул. – Никаких.
– Вы с ней уже говорили, Ваше Преосвященство? – осведомился Ренар. На его лице не отразилось никаких чувств, когда он услышал о возрасте арестантки.
– Нет, с ней поговорите вы. Идите.
Дальнейших указаний не последовало, и оба инквизитора, почтительно кивнув, направились в допросную комнату. Вивьен шел понуро, рассеянно пробегая глазами по тексту дела.
– Что там у нас? – с легким оттенком раздражения спросил Ренар, понимая, что без наводящего вопроса Вивьен не собирается делиться с ним информацией. – Кроме того, что ее зовут Женевьева и ей двенадцать.
Вивьен вздохнул.
– В доносе сказано, что в инквизицию пришла ее сверстница. Подруга по имени Мари. Действовала по наставлению своих родителей. Женевьева во время небольшого спора отказалась клясться – на просьбу сделать это расплакалась и убежала. Доносчица упоминает, что Женевьева делала так уже не один раз. Когда она рассказала об этом своим родителям, те посоветовали ей передать все инквизиции. После этого Женевьеву прямо с улицы взяли под арест. По сути, больше ничего содержательного тут нет.
Ренар нахмурился и повторил вопрос, заданный епископу:
– Почему Лоран сам с ней не поговорил?
Вивьен понуро вздохнул. Ответ на этот вопрос в деле присутствовал.
– Он пытался. Она ничего ему не ответила во время простой беседы.
Ренар страдальчески поморщился.
Попадая на допрос, некоторые арестанты избирали одну из самых хрупких и ненадежных тактик, которая лишь подтверждала для следствия наличие их вины, – тактику молчания. Они не говорили ничего: не выдавали сообщников, не подтверждали своей вины, не отрицали ее, не умоляли остановиться, когда дело доходило до пыток – они просто молчали. Ровно до того момента, пока пытка не заставляла эту тактику рухнуть. После этого арестант рассказывал все, что знал.
Вивьен и Ренар относились к таким арестантам с долей азарта – их выдержка порой вызывала недюжинное уважение, а в момент слома информация сыпалась на инквизиторов, как из рога изобилия. Чаще всего такие еретики не делали попыток снова впасть в ересь после признания вины. Они всем сердцем желали воссоединиться с Церковью, понеся соответствующую кару, лишь бы муки прекратились и никогда не возобновлялись. Обыкновенно Вивьен и Ренар любили вести дела с такими арестантами, потому что прекрасно знали, чем это закончится… если только в допросной комнате не оказывался ребенок.
Дети попадали в застенки инквизиции гораздо реже взрослых и тактику молчания не выбирали почти никогда. Выбор Женевьевы пугал своими перспективами, и оставалось лишь надеяться, что она от него откажется.
Вивьен медленно шел в допросную, размышляя о детях, оказывающихся в руках инквизиции. Разумеется, Святой Официум открыто призывал людей к честности и выражал благодарность доносчикам, выдававшим еретиков, кем бы последние им ни приходились. Но Вивьен не понимал, как подобного призыва может быть достаточно, чтобы заставить родителей донести на собственного ребенка. А ведь люди выдавали своих близких пугающе часто: брат доносил на брата, муж на жену, дети на родителей, родители на детей. И далеко не всегда между этими людьми была лишь ненависть.
Вивьен невольно задумывался, как бы поступил сам, впади в ересь, к примеру, Ренар, и понимал, что ответ для него очевиден – он бы его не выдал. Вивьен много раз задавался вопросом, что же толкает других людей на то, чтобы идти против своих родственников или близких. Ответ каждый раз был один: страх.