– Значит, если я и те, кого я выберу, выиграем, то…
– Вам дадут время залечить раны, восстановить силы и вновь встать лицом к лицу с противниками из числа орков.
– Есть еще одно условие.
– Не испытывай моего терпения, человек.
– Но оно очень простое.
– Говори.
– Ни один из проигравших не покинет арену живым.
– Тебе противна мысль о рабстве?
– А кто сказал, что я собираюсь проиграть? Я не хочу, чтобы у меня украли жизни, которые по праву будут принадлежать мне.
– Хорошо. Так и будет.
Император Закурта Гирдган говорил с трудом, сильно напрягая голосовые связки, так как речь людей для него, да и остальных орков, была весьма непривычна, но он привык если уж что-то делать, то делать это хорошо. Идти войной на людей, не зная их языка, их обычаев, их уклада жизни, он считал верхом глупости, так как, чтобы победить врага, его нужно сначала изучить, – и он изучал. Многие из его окружения, а окружать себя он старался орками умными, подражая ему, изучали будущего врага, но только он знал все три языка, на которых разговаривали люди. Нет, его речь не была чистой, но она была вполне понятной.
Однако, как бы умны ни были те, кто его окружал, даже они относились к людям с презрением. Еще бы, жалкие недомерки, да один орк расправится с четырьмя людьми. Эти настроения нужно было как-то пресечь, потому что, идя на войну, нельзя недооценивать врага.
Излишне переоценивать его тоже не стоит, но презирать его, еще до того как враг предстанет перед тобой, – это верх глупости. Полководцев нужно было встряхнуть, показать, что противник им будет противостоять серьезный. А как иначе? Ведь будучи в окружении пусть и варваров, но все же орков, люди не только умудрились выстоять, они еще и наступают, постепенно отвоевывая себе территории, чтобы расселить все прибывающее население. Слабаки на подобное не способны!
Вот поэтому он велел разыскать воина из числа рабов и предложил ему схватку на арене. Именно предложил, потому что ему нужно было, чтобы люди дрались, сражались самозабвенно и страстно, так чтобы выжить, чтобы победить, так, как будут сражаться их братья по оружию в предстоящей войне. Договоренность со степняками наконец была достигнута, противостояние местной знати закончилось полным их поражением, армия уже готова выступить в поход, солдаты изнывают от безделья, но Всевластный не готов выступить в поход с армией, приготовившейся к увеселительной прогулке. Его союзникам-степнякам в этом плане легче, так как они постоянно сталкиваются с людьми и знают им цену, его же воины могут судить только по рабам из числа людей, а раб – он и есть раб, что тут еще скажешь.
Этот разговор с дерзким рабом, который в прошлом принадлежал к человеческой знати, был воином и рыцарем, состоялся месяц назад – и вот теперь Гирдган взирал на результат этого разговора. На песок самой большой арены в Империи, имеющей овальную форму, из ворот в северной ее части под грохот военных барабанов и пение труб выходили тридцать воинов, закованных в кольчугу. Каждый из них нес щит, копье и меч, все оружие человеческой работы. Вообще эта затея влетела императору в немалую сумму, так как этот наглый человечишка обошел практически все рабские загоны в поисках тех, кто пожелает сражаться, и за каждого их хозяева спросили весьма дорогую цену. Дорого пришлось заплатить и степнякам за амуницию и оружие людей, так как только у них все это и можно было купить. Но все это осталось позади, а сейчас на песок вышли тридцать бойцов, готовых драться до последнего.
Появление отряда воины на трибунах восприняли презрительным воем, свистом и хриплым рычащим смехом. Именно воины, так как горожане и вообще не имеющие отношения к армии на эту схватку приглашены не были: это было, так сказать, учебное пособие для солдат. На скамьях арены, способной уместить около пятидесяти тысяч зрителей, сейчас восседало ровно пять тысяч. Это были специально отобранные и присланные сюда представители армии, приготовившейся к броску на границе со степью. Здесь были и рядовые, и младшие командиры, и офицеры различного ранга, здесь же присутствовали и все тридцать пять командиров пикт.
Наконец вновь загрохотали барабаны, вторя им, включились в общий ритм трубы, и под эти ласкающие слух военным звуки распахнулись противоположные ворота, откуда вышли тридцать воинов-орков, облаченных в пластинчатые доспехи, вооруженных стандартными копьями и короткими пехотными мечами. Это были самые настоящие солдаты, привыкшие биться в общем строю, а не гуры, которые всегда бились на этой арене на потеху толпе, – неплохие бойцы, но одиночки, неспособные оценить красоты строя или применить его на практике: слишком малая их часть в прошлом проходила службу в армии. Эти были воинами, немалая часть из них была заслуженными ветеранами. Появление этих бойцов сопровождалось полным молчанием со стороны трибун, так как отношение к ним было неоднозначным: выказать презрение к бойцам, облаченным в стандартную амуницию траков, по праву считавшихся элитой пехоты Закурта, – значило выказать презрение к армии, в которой они все служили; ликовать при их появлении – вновь выказать неуважение к своим боевым товарищам, так как эти солдаты все были осуждены к смертной казни за те или иные преступления; выказать недовольство – можно навлечь на себя гнев Всевластного, так как это была его идея. Будь на трибунах гражданские – и какая-либо реакция последовала бы однозначно, но на зрительских местах сидели только представители армии, поэтому трибуны хранили молчание.
– Я что-то не припомню, чтобы зрители так тихо приветствовали появление отрядов бойцов.
– Все просто, Габба. Они не знают, как реагировать на это, да еще и в моем присутствии, – обнажив клыки в довольной ухмылке, заметил Всевластный, обращаясь к своему младшему брату.
– Понятно. Послушай, Гирдган, мне не показалась удачной эта твоя идея свести на арене твоих ветеранов и кучку этих людишек. Разве не видно, что твои воины сильно превосходят людей? Тебе стоило выставить хотя бы пятнадцать урукхай против тридцати людей.
– Во-первых, это не мои воины. Мои солдаты сейчас сидят на трибунах, а это отребье перестало иметь право именоваться солдатами Империи в тот момент, когда осмелилось совершить преступления, за которые все и были приговорены к смертной казни. У них нет никаких шансов вернуться в строй, потому что для армии они уже мертвы. Во-вторых, не уподобляйся тем, кто рассуждает с презрением в отношении будущего противника: именно чтобы стереть с их лиц презрительное выражение, я и выставил равное количество воинов при практически равном вооружении.
– Ты думаешь, что у людей есть какие-то шансы на победу?
– Разумеется, нет. Эти подонки, конечно, позор армии, но все они в прошлом неплохие солдаты, среди них нет ни одного новобранца, все они имеют за плечами боевой опыт – в той или иной степени, но не новички. Этот наглый человечишка тоже хорошо побегал и, я уверен, выбрал лучших из того, что у нас есть.
– Но если так, то эти преступники быстро разделаются с людьми. Как бы хороши они ни были, но превосходство урукхай очевидно.
– Ты не солдат, поэтому тебе простительны подобные рассуждения, но я не могу понять, почему так же рассуждают мои офицеры с большим опытом войн за плечами. Конечно, урукхай победят людей, в этом нет сомнений, но только вот я думаю, что, прежде чем последний человек истечет кровью, около половины урукхай поляжет на этот песок. Этого будет достаточно, чтобы солдаты задумались и пересмотрели свои взгляды.
– А если люди победят?
– Гхарылл-гхы-гхы, – не сдержавшись, рассмеялся Гирдган. – Брат, в это не верю даже я.
В это же время на одной из зрительских трибун вольготно расположились два офицера, которые вели неспешную беседу, воззрившись на посыпанную белым песком арену. Песок был белым не просто так, а для того, чтобы на нем были отчетливее видны красные пятна крови, которой будут орошать арену бойцы, – это придает большую зрелищность схваткам. Сидящие вокруг них солдаты старались держаться от офицеров подальше: нет нужды лишний раз мозолить глаза командирам, если есть возможность этого избежать, а места на трибунах хватало. Офицеров это тоже вполне устраивало, так как образовавшаяся вокруг них пустота способствовала более расслабленному общению.
Офицеры, хотя и были немолодыми, но тем не менее состояли в звании всего лишь цербенов, что говорило о том, что это заслуженные ветераны, сумевшие дослужиться до офицерского звания. Уже только это заставляло рядовых держаться от них подальше, так как все их уловки, способные поставить в затруднительное положение командиров из благородных или обмануть их, на этих не произвели бы никакого впечатления, так как все, что мог придумать изворотливый солдатский ум, им давно уже было известно. С такими офицерами солдаты с удовольствием были готовы идти в бой – ведь их боевой опыт был несомненен, но вне его предпочитали все же быть в подчинении у благородных: с ними было попроще.
– Ну и что ты на это скажешь, Брон?
– Скажу, что тот ратон в таверне был прав: Всевластный думает, что люди – серьезный противник.
– А ты так не считаешь?
– Если так считает Всевластный…
– А ты? Ты как считаешь?
– Послушай, Глок, то, что ты, наслушавшись того кавалериста, проникся уважением к людям как к противникам, мне лично непонятно. Посмотри на арену. Там стоят бывалые воины из людей, это видно любому опытному бойцу, потом посмотри на тех, кого обрядили в честные доспехи нашей армии: да, они преступники, да, они недостойны называться солдатами, но сути это не меняет – они солдаты, и все далеко не новички, каждый из них знает цену доброй схватке. Вот сейчас ты смотришь на них, можешь сравнить, – ну и кто, по-твоему, победит?
– Победят урукхай, – спокойно проговорил Глок. – Только не думаю, что эта победа дастся так легко, как думаешь ты.
– Хорошо. Давай заклад. Я готов против твоей серебряной монеты выставить золотой, если люди положат хотя бы десяток урукхай. Раненые, которые не смогут драться дальше, тоже идут в счет.