Заказ могущественного и всесильного кардинала Лотарингского сулил Леону поправить сильно пошатнувшиеся финансовые дела. Поначалу работа шла успешно. Кардинал терпеливо просидел уже четыре сеанса. И каждый раз, взглянув на полотно, выражал свое удовлетворение.
— Мне нравится ваша манера письма, — говорил он. — Рад, что не ошибся в выборе. Продолжайте в том же духе, и я уплачу вам сверх обещанного. Только сделайте чуть стремительней разлет бровей. И притушите вот тут. А глаза немного укрупните. Портрет — это прежде всего глаза.
На шестом сеансе Леон заканчивал портрет, основательно повозившись с глазами. Оставались сущие пустяки. Но тут неожиданно произошла катастрофа.
Откуда он только взялся Леону на голову, племянник кардинала герцог Генрих Гиз? Ворвавшись в кабинет, он не заметил стоящего за мольбертом художника. Истинные аристократы не замечают находящихся в комнате собак и слуг, разрешая себе говорить при них о самом сокровенном.
— Монсеньор! — горячо начал герцог. — Вы единственный человек, который может спасти меня. После трагической гибели отца, ближе вас у меня нет никого. Мне грозит бесчестие и горечь утраты любимой женщины. Король решил выдать Маргариту за Генриха Наваррского!
— Я знаю о решении короля, — отозвался кардинал. — Мысль об этом браке не так и глупа. Не представляю, что еще могло бы сегодня остановить армию гугенотов и заставить адмирала Колиньи поверить нам.
— Пусть он делает, что угодно! — вскричал герцог. — Только не ценой нашей с Маргаритой любви!
— При чем здесь ваша любовь? — поморщился кардинал. — Ваша любовь останется при вас. Король собирается сочетать их браком, а не любовью. Гугенотам нужны гарантии. Они их получат. Но любые гарантии, как известно, даются лишь затем, чтобы усыпить бдительность врага, заманить его в ловушку и уничтожить. И ваша несравненная Маргарита останется при вас.
Вероятно, кардинал несколько забылся. При слугах и собаках можно говорить обо всем, но до определенного предела. Кардинал в запальчивости перешагнул грань. И сам почувствовал это. Выпроводив племянника, он взглянул на полотно и разразился гневной тирадой.
— Что вы здесь изобразили?! — рявкнул он. — Над кем вы решили посмеяться? Что это за глаза, выпученные, словно у рака? Где вы увидели в моих глазах столько злобы и ненависти? Убирайтесь! Чтобы духу вашего здесь больше не было! Гнусный пачкун! И благодарите Господа, что я обошелся с вами столь мягко.
О деньгах, естественно, речи не шло. Спасибо, Леону позволили прихватить краски. Он с такой скоростью покинул страшный дом, что опомнился лишь через три квартала.
— Вот что привело меня к тебе, — закончил Леон. — Не одолжишь мне денег, меня прикончат уже не кардинал, а мои кредиторы.
— Я всегда говорил, что ты великий художник! — воскликнул Жоффруа, выслушав исповедь друга. — Ты снова попал своей кистью в самую точку. Злобы и ненависти у Гизов действительно хватает. Они лишь искусно прикрываются благочестивой внешностью. А ты разглядел суть. Ты великий художник, Леон! И я, конечно, выручу тебя.
Они пили белое вино и закусывали конфетами с печеньем. Пили и беседовали о войне с гугенотами, о любви и вере.
— М-м… Э-э… — вмешался в разговор друзей безъязыкий Проспер.
— Черт подери, — нахмурился Жоффруа, — кажется, ко мне еще один гость. Гастон де Кудрэ? Что ж, проси. Куда от него денешься.
— Сударь, — прямо с порога начал молодой человек с приятным лицом, на котором едва пробивалась светлая бородка, — я пришел затем, чтобы получить удовлетворение. Вы оскорбили мою сестру Анну и всю нашу фамилию. Ваш поступок несовместим с честью порядочного человека. То, что вы сделали, может быть смыто только кровью.
— Присаживайтесь, дорогой Гастон, — пригласил гостя Жоффруа. — Мы уже много раз говорили с вами на эту тему. Давайте спокойно поговорим еще.
— Мне с вами больше не о чем разговаривать, — ответил гость. — Вы принимаете мой вызов?
— Мне весьма обидно, — покачал головой Жоффруа, — но нет, не принимаю.
— Вы или вернетесь к своей жене, — воскликнул юноша, — или скрестите со мной шпагу!
— Вы собираетесь заставить меня силой полюбить вашу сестру? — поинтересовался Жоффруа.
— Я собираюсь снять с нашей семьи нанесенное ей оскорбление! И драться вам все-таки придется.
— Но в таком случае за мной выбор оружия, — напомнил Жоффруа.
— Выбирайте! — воскликнул Гастон.
— Предлагаю поединок на бокалах вина, — сказал Жоффруа. — Берем два одинаковых бокала. В один из них опускаем яд. Смерть наступит мгновенно и без мучений. Шансы каждого из нас абсолютно равны.
— Я готов, — сказал Гастон.
— Так садитесь же, — пригласил Жоффруа. — Насилие рождает упрямство, мой юный друг, и развивает волю. Но оно бич любви и веры. Вы, я знаю, гугенот. И ведь вас не заставишь с помощью бича отказаться от того, во что вы верите. Зачем же вы пришли с бичом ко мне?
— Я не собираюсь вновь пускаться в философские диспуты, — сухо отрезал молодой человек. — К делу!
— Ну что же, — сказал Жоффруа, — яд у меня всегда с собой. На всякий непредвиденный случай.
— Вы с ума сошли! — в ужасе воздел к потолку полные руки Леон Бурже. — Я не допущу, чтобы на моих глазах совершилось убийство!
— Ты будешь нашим секундантом, Леон, — сказал Жоффруа.
Поколдовав над бокалами, он всыпал в один из них белый порошок. Несколько раз быстро поменял бокалы местами и пояснил:
— Мы с вами, Гастон, отворачиваемся. Леон дотрагивается до бокала. Вы говорите — кому.
Они отвернулись.
— Кому? — спросил Леон.
— Жоффруа Валле, — глухо проговорил Гастон де Кудрэ.
XII. Маркиз де Бук
В темноте кривые парижские улочки делали неожиданные повороты и норовили непременно завести в тупик. Под ногами чавкала грязь. Дорогу неожиданно преграждали канавы и рытвины. И друзья несколько раз сбивались с пути.
— Боже, покарай нечестивцев, — ворчал Раймон Ариньи, крепко держась за собачий поводок.
— Чтоб они все подохли, — шепотом вторил ему Клод, выдирая из липкой грязи ноги.
Они шли на выручку Базиля и Антонио, прихватив с собой огромного черного пса по прозвищу Пуш. Раймону Ариньи пришлось выложить крупную сумму, чтобы организовать побег. Впрочем, Раймон никогда не переплачивал. Бриллиант, который хранился теперь у него, стоил в сотни раз больше. Цену подобным камешкам хромой ростовщик знал превосходно. Тот, кто плохо видит, да вдобавок еще и хром, обычно имеет чрезвычайно развитое чутье.
— Кажется, пришли, — шепнул Раймон, ткнувшись рукой в стену. — Держи поводок, Клод. Я сейчас проверю.
Пробравшись вдоль каменной стены, окружавшей тюрьму, Раймон натолкнулся на тополь.
Здесь, около тополя, охранник Сибар, через которого велись переговоры и передавались деньги, указал место переправы. А вот и веревочная лестница.
— Клод, — позвал Раймон, — сюда.
Трижды прозвучал в ночной тиши условный сигнал — крик филина. Клод мастерски сработал под птицу, и друзья прислушались.
За стеной должны были чихнуть. В ответ Клоду следовало трижды квакнуть по-лягушачьи, сообщая, что по эту сторону к приему беглецов готовы. И путь открыт. Считай, Базиль с Антонио на свободе.
За стеной послышались осторожные шаги. Через минуту там чихнули. И, словно усомнившись, что сигнал услышан, чихнули еще раз.
— Ква, ква, ква, — томно пропел Клод.
Наверху стены зашуршало, сыпанув мелкой трухой и землей.
— Клод, — раздался тихой голос Базиля.
— Полный порядок, — ответил Раймон. — Спускайся.
Прыжок в темноту, и трое друзей обнялись.
— А где Антонио? — спросил Раймон. — Я уплатил и за него.
— Они так обработали парня, — ответил Базиль, — что он не может двинуть ни рукой, ни ногой.
— Но ведь, узнав о твоем побеге, они убьют его.
— Я подумал об этом, — сказал Базиль. — Сейчас мы сходим в одно местечко и очень попросим не трогать Пия.
— Сейчас, ночью?
— Завтра моя просьба может опоздать, — сказал Базиль. — Пошли.
— Как зовут человека, к которому мы идем? — позволил себе поинтересоваться Раймон.
— Судья Таншон, — ответил Базиль.
Дом уголовного судьи Таншона, казалось, посапывал во сне. Небольшая дубовая дверь сидела на внушительных петлях. Сбоку двери на кожаном ремне висел деревянный молоток, ударами которого гости обычно возвещают хозяев о своем появлении.
— Стучаться мы, пожалуй, не станем, — сказал Базиль, — а то чего доброго перебудим всех соседей. Нам с Клодом вон к тому окну, — распределил он роли. — А ты, Раймон, останешься с Пушем здесь. И смотри в оба. Через окно мы с Клодом попадаем прямо в спальню судьи. Мне сказали, что он последнее время спит один. Спальня жены — через стенку. У него с женой нелады. Ей все время кажется, что судья изменяет ей.
Окно, к счастью, оказалось открытым. Базиль с Клодом прислушались и влезли в комнату.
Деревянная кровать без полога приткнулась изголовьем к стене. На стене висело распятие. В двери оказался ключ. Базиль повернул его, закрыв дверь в коридор, и шагнул к кровати.
— Кто здесь? — раздался голос.
— Тихо, — шепнул Базиль. — Только тихо, господин судья, иначе вы перебудите весь дом.
Кончик шпаги Базиля завис над горлом хозяина.
— Кто вы такие? — проговорил судья Таншон. — И что вам от меня угодно?
— Кто мы такие? — на мгновение замялся Базиль. — Меня зовут… маркиз де Бук. Или полностью — Букэмиссэр[1]. Мы с вами немного знакомы, господин судья. Вчера вы мне показали, как искусно умеете вытягивать у невинных людей руки и ноги, как мастерски заставляете своих подопечных клеветать.
— Вы хотите убить меня?
— Очень, — признался Базиль. — Но не могу сделать этого по двум причинам. Во-первых, я не умею убивать, особенно стариков в постели. А во-вторых, вы нужны мне.
— Зачем?
— У вас в заведении, в одиночной камере, на охапке соломы, с вытянутыми из суставов руками и ногами валяется Антонио Лекуш. Вы его должны вылечить и отпустить на свободу. Иначе мне придется явиться к вам еще раз и научиться разделываться с непослушными стариками.