— А если я не найду его? — просопел капитан. — Где его найдешь?
— Если вы любите меня, то найдете его. И когда тот негодяй, который убил Поля де Шарнэ, будет мертв, я стану вашей. Помните об этом. И прощайте.
Свой разговор с капитаном Сандреза пересказала Базилю. И Базиль от души посмеялся, по достоинству оценив юмор своей возлюбленной.
— Но коль вы так мудры, — заявил он, — мне не пристало отставать от вас. Я тоже придумал шикарную потеху. Король приказал сжечь меня. Если в глиняные горшочки насыпать пороху, замазать их глиной и зашить ко мне в живот…
— К вам?!
— Ну, в чучело, которое будет гореть вместо меня. Моего трупа-то они, надеюсь, не найдут. Когда под чучелом разожгут огонь… Вы представляете, какой раздастся грохот? Не только на весь Париж, но и на всю Францию. Они надолго запомнят, как сжигали меня.
V. Открыто и днем
По мокрым крышам Парижа плясал злобную пляску осенний дождь. Пронырливый ветер выискивал в домах щели, выгоняя из жилищ тепло. В печных трубах метался горький дым. А там, где очаги уже прогрелись, в каменных лабиринтах дымоходов завывали подручные дьявола.
О чем они выли, слуги нечистой силы? Что предвещали благородному Луи Шарлю Арману де Морону?
Слуга с оседланной лошадью давно дожидался хозяина у подъезда. Опустив голову, лошадь дремала, сонно подергивая кожей, а Луи Шарль оттягивал и оттягивал неприятную минуту.
Но разве адмирал Колиньи не прав? Если действительно боготворишь женщину и готов на все, чтобы завоевать ее, иди и завоевывай. Любыми способами! А не сиди сложа руки.
Свой разговор с королем адмирал передал де Морону не полностью. О том, что во время беседы забылось нужное имя, адмирал умолчал. К чему лишний раз поминать о своих учащающихся провалах в памяти? А недоверчивый Луи Шарль сделал соответствующий вывод. Эли Пуатье, о котором он просил, из тюрьмы так и не отпустили. Выходит, не сняли слежку и с него, Луи Шарля. И Луи Шарль Арман де Морон по-прежнему навещал своих знакомых только тайно.
Мелькнувшая у Луи Шарля мысль оказалась до удивления простой. Нужно съездить к Жоффруа Валле. Но поехать к нему не скрываясь! На виду у всех! Днем! Только и всего! Он, Луи Шарль Арман де Морон, просто ехал познакомиться с чудаком, о котором вдосталь наслышан. Больше ничего. Открыто и днем. Что в подобной поездке можно усмотреть предосудительного?
А совесть, чистая и безупречная совесть Луи Шарля упрямо не пускала его к оседланной лошади.
Знал бы Жоффруа Валле, кто собирается навестить его сегодня, в столь ненастный день. С утра, надев чистую, безупречно отстиранную в мягкой воде Фландрии рубашку, Жоффруа, как обычно, сел за рукопись. До обеда корпел над листами бумаги, писал и переписывал, выискивая единственно точные слова, способные доходчиво сформулировать мысль. Прибежал вымокший, заляпанный грязью Жан-Жак. Немой Проспер просушил одежду мальчишки, накормил его, укутал в шерстяное одеяло.
— Да не холодно мне! — отбивался Жан-Жак, с трудом шевеля синими губами.
— Где тебя носило по дождю? — поинтересовался Жоффруа.
— Так мы с ребятами чего делали! — похвастал Жан-Жак. — Говорят, если в дождь разжечь на берегу, под мостом, костер, то в золе образуются крупинки золота. Бабка моя совсем свихнулась. Такой дрянью свой ящик поливает, с души воротит. А мы — под мостом, чистенько.
— И много золота откопали в золе? — хмыкнул Жоффруа.
— Так не разожгли костер-то, — сказал Жан-Жак. — Отмокло все.
— А золото тебе зачем?
— Чтобы богатым стать.
— Думаешь, чем богаче, тем счастливее? От денег, Жан-Жак, как раз и начинаются все беды и печали.
— Прямо уж от денег! — не поверил Жан-Жак.
— Сапожник Блондо был печален всего два раза в жизни, — сказал Жоффруа. — И один раз из-за того, что у него оказалось слишком много денег.
— Какой сапожник Блондо? — заинтересовался Жан-Жак. — Я такого и не знаю. Да и не может быть, чтобы он запечалился из-за того, что у него появилось слишком много денег.
— А я тебе точно говорю. Дай-ка мне вон ту книгу с полки. Вон ту, в зеленом сафьяне. Я почитаю тебе великого умницу Бонавантюра Деперье.
И Жоффруа Валле прочел своему маленькому другу новеллу о сапожнике Блондо из книги «Новые забавы и веселые разговоры».
Сапожник Блондо был веселым и беззаботным человеком. Он жил в Париже около Круа-дю-Тируар. Целыми днями стучал сапожник у себя в мастерской, трудясь над изготовлением башмаков, а по вечерам пил вино. И вот однажды беззаботный и веселый сапожник Блондо загрустил. Случилось так, что он нашел драгоценный клад с великим множеством старинных серебряных монет. Но за такие старые деньги ему бы ни в одной лавке не дали ни хлеба, ни вина. А продать клад ювелирам он тоже боялся. Они или донесли бы на него, или потребовали свою долю. Да еще непременно обманули, потому что все они жулики. А где хранить найденное? Что, если его денежки кто-нибудь разыщет и украдет? Очень крепко загрустил сапожник Блондо. Пока не надумал, что нужно сделать. Он взял и выкинул свой клад в Сену.
— Зачем? — поразился Жан-Жак.
— Чтобы зря не мучаться. Но слушай дальше.
А в следующий раз Блондо загрустил оттого, что в доме напротив у одного господина жила обезьянка. Она была ужасная проказница и во всем подражала сапожнику. Насмотрится в окно, как он кроит кожу, и, только Блондо уйдет, сразу прыгает к нему в комнату. Схватит нож и давай кромсать направо и налево. Всю кожу перепортит. Что делать? Снова загрустил бедняга Блондо. И вот что придумал. Сел, взял нож и сделал вид, будто режет себе ножом по горлу. Раз и раз, раз и раз. Потом положил нож и ушел. Обезьянка прыг! Схватила нож и перерезала себе горло.
— Таким образом, — закончил Жоффруа, закрывая книгу, — Блондо без всяких неприятных для себя последствий отомстил обезьянке и по-прежнему стал петь песни и есть с большим аппетитом. Расскажи-ка мне теперь, Жан-Жак, что ты понял.
— Все понял! — воскликнул Жан-Жак и добросовестно пересказал забавную новеллу.
— Ой, нет! — щелкнул языком Жоффруа. — Я все время учу тебя улавливать смысл, мысль. Учу думать. Так что же хотел сказать Деперье своей новеллой?
— Что сапожник не дурак, — надул щеки мальчишка. — Ну, когда он проучил обезьянку. А когда выбросил денежки, то дурак.
— Философ ты, — качнул головой Жоффруа. — Мыслитель! Деперье хотел напомнить людям, что богатство, если оно выше наших потребностей, есть зло. Сапожник Блондо поступил мудро, выкинув деньги в Сену.
— Все равно я не понимаю, зачем он выкинул деньги, — честно признался Жан-Жак. — Да как же это так, чтобы выкинуть деньги в Сену!
— А с обезьянкой понял?
Однако как Жан-Жак ни собирал на лбу морщины, до смысла истории с обезьянкой он так и не докопался.
— Мораль с обезьянкой в том, — пояснил Жоффруа, — что те, кто живет одним подражанием, режут сами себе глотки.
— Про подражание я понял, — насупился Жан-Жак. — А про денежки никак. Откуда я знаю, какие у меня потребности. Может, они у меня ого-го какие, как все равно у короля.
— И ради Бога, — сказал Жоффруа. — Лишь бы не было разврата.
— Какого разврата?
— Ну, если денег столько, что выше твоих потребностей, это есть разврат. Как разврат, когда едят, не испытывая голода. Или пьют, не ощущая жажды. Или любят, не любя. Или проповедуют истины, в которые не верят.
— А Деперье, — спросил Жан-Жак, — что он?
— Мудрый Деперье не хотел жить, как живут все остальные люди. Не хотел никому подражать и не хотел развратничать. Но понимал, что помимо своей воли делает и то, и другое. Жизнь Деперье закончилась трагически, как у той обезьянки.
— Он убил себя? — воскликнул Жан-Жак.
— Да. Лет тридцать тому назад.
В комнату тихо вошел Проспер, знаками объяснил, что хозяина желает видеть какой-то важный гость.
— Кого еще принесло в такую погоду? — удивился Жоффруа. — Проси.
Если у подъезда тебя целую вечность ждет слуга с оседланной лошадью, то хочешь не хочешь, приходится отправляться в путь. Смелее, Луи Шарль! Когда, не таясь, едешь познакомиться с любопытным человеком, в том нельзя, даже при самой утонченной щепетильности, усмотреть ничего предосудительного.
И Луи Шарль Арман де Морон открыто отправился на свидание.
Быть может, то лишь показалось благородному Луи Шарлю, но когда он тронул с места лошадь, в дымке дождя мелькнул всадник на черной лошади. Впрочем, мало ли разъезжает по Парижу всадников на черных лошадях. Повернуть обратно? Луи Шарль очень хотел повернуть. Но почему, спрашивается, нужно было возвращаться? Разве он делал что-либо низкое?
Скинув в прихожей на руки слуги теплый плащ, Луи Шарль Арман де Морон снял шляпу, поправил пышную бороду и вошел в комнату человека, к которому он не испытывал никаких добрых чувств.
— Простите незваного гостя, — молвил Луи Шарль Арман де Морон. — От Гастона де Кудрэ я слышал о вас много лестного.
— И, как я догадываюсь, не совсем поверили ему? — высказал предположение Жоффруа. — Присаживайтесь, господин де Морон. Мне приятно знакомство с вами, как с каждым умным и порядочным человеком.
— Чувство недоверия — одно из свойств моей натуры, — внес пояснение Луи Шарль. — Своим критическим отношением к словам молодого де Кудрэ я ничуть не хотел обидеть вас или принизить ваши достоинства.
— Отлично понимаю вас и не сомневаюсь в вашей искренности. Недоверие, на мой взгляд, хорошее свойство, — согласился Жоффруа. — Я тоже больше склонен к сомнению, чем к безоговорочному приятию на веру чужого мнения. Не в этом ли путь к познанию истины?
Как у них легко завязался разговор! Будто только вчера не успели договорить, а сегодня начали с прерванного места.
Беседа с первых слов устремилась в философское русло, где река рассуждений то течет спокойно, как Луара, то шумит по камням, словно горный поток. Споры и реки имеют нечто общее: куда бы они ни заворачивали, их путь един — к морю истины.
— Но в чем она, истина? — спрашивал Жоффруа у своего нового знакомого.