— Забери, — убеждал его Раймон. — А то, смотри, камешек привыкнет ко мне.
— Да не нужен он мне сейчас, — отмахивался Базиль. — Пусть до времени полежит у тебя.
Какие высшие ценности прельстили Базиля, если он легко смирился с потерей и бриллианта, и любимой?
Что вообще есть высший смысл жизни? Для чего мы живем?
Говорят, тот человек, соперник Базиля и его нынешний идеал, хоть и с завихрениями, но не без оригинальности в суждениях. Говорят, он сумел разглядеть нечто такое, что выше и любви, и золота.
Однако Сандреза не знала, что с того момента, когда Жоффруа Валле вновь обрел свою утерянную любовь, что-то словно перевернулось в нем.
— Я люблю тебя, Анжелика, — не переставая, твердил он. — Отныне я стану жить только для тебя. Долой мечты о какой-то книге, которая якобы может исправить человечество! Зачем мне человечество, когда есть ты? Ты низвергла меня с заоблачных высей, на которые я забрался с мечтой о вселенском подвиге. Ты смирила мою гордыню. Ты дала возможность ощутить прелесть земного существования.
— А ты избавил меня от ужаса одиночества, — вторила ему Анжелика, — и спас от костра.
— Положим, от костра тебя спас не я, — уточнил он. — Тебя хотели сжечь. Но я лучше сожгу свою книгу, чтобы она не мешала мне.
— Спасибо, что меня хотели сжечь, — сияла восторженными глазами Анжелика. — Иначе бы ты все время убегал и никогда не пришел ко мне.
За окнами дома свирепствовала стужа, а в уютной комнате у горящего очага возлюбленных убаюкивали волны живого тепла и волшебных слов.
— Я люблю тебя, Анжелика!
— Я люблю тебя, Жоффруа!
У них, о чем бы они ни говорили, круг неизменно замыкался на любви. Любовь оказывалась началом всего и одновременно концом. Любовь являлась и причиной и следствием. Любовь открывала все двери и в нужную минуту закрывала их. Не существовало на свете эталона вернее и точнее, чем любовь.
— Это — в огонь, — говорил Жоффруа, просматривая листки задуманной им книги. — Господи, какую глупость я писал! Ты только послушай. Мне даже стыдно читать. «Нет у человека иной радости, покоя, блаженства, благополучия, кроме как в знании, порожденном разумом и сознанием...» Неужели я совсем недавно так думал? И самое удивительное, что именно ты навела меня на мысль, что я должен написать книгу. Мне казалось, что, написав ее, я вырасту в собственных глазах и совершу подвиг, достойный тебя.
— Разве любят за подвиги и красоту? — удивлялась Анжелика.
— В огонь, в огонь, — приговаривал Жоффруа, кидая в очаг листки, исписанные тетеревиным пером.
Оставалось чужое, свое летело в огонь. Чужие мысли казались Жоффруа куда более возвышенными и точными, чем свои.
— Я не создан для того, чтобы учить других и искоренять пороки, убеждал себя Жоффруа. — Я создан, чтобы любить. Только в любви к тебе я ощутил истинную полноту жизни. Я люблю тебя, Анжелика.
— Женщину, которой нет? — грустно улыбалась она.
— Ты была, есть и будешь всегда.
— Увы, меня сожгли. Я теперь даже не знаю, как меня зовут. А ты связан узами церковного брака с другой. Нам не суждено быть вместе, чужому мужу и сгоревшей ведьме.
— Мы обманули судьбу, — целовал он ее пальцы. — Мы вместе назло всем.
— Почему мир устроен так несправедливо, Жоффруа? Мы вместе и не можем быть вместе. Сандреза любит Базиля, а он бежит от нее.
— Я думаю, Анжелика, что любовь — это отсутствие пресыщения, — вслух размышлял Жоффруа. — Мы дышим воздухом и никогда не пресыщаемся им. Но если что-то начинает пресыщать нас, значит, мы перестаем любить. Любовь — вечная жажда. Нынешний папа римский не видит в любви ничего, кроме греха. Говорят, однажды он приказал заковать вплотную друг к другу двух влюбленных и бросить их в камеру. Через некоторое время юноша и девушка прониклись взаимной ненавистью. Они более чем пресытились своей близостью, они не могли двинуться, чтобы не причинить друг другу боль.
— Я хотела бы, Жоффруа, чтобы меня навсегда приковали к тебе цепью.
— Анжелика, ты сама не понимаешь, что говоришь!
— Понимаю. Но я все время боюсь, что ты снова уйдешь от меня.
— Не уйду! Я люблю тебя!
— Ты так прекрасен, Жоффруа, что в тебя влюбляются не только женщины. Ты видел, какими восторженными глазами смотрят на тебя Базиль, Клод и Раймон?
— Они настоящие друзья, — соглашался Жоффруа. — Хотя в головах у них полнейшая каша. Они живут целиком в сфере тех представлений, которые им вбили с детства. Для чего тогда книги, если в них не заглядывать? Для чего мышление, если им не пользоваться? Для чего уши, если не слышать, и глаза, если ими не видеть?
— Ты несправедлив к нашим друзьям, — возражала Анжелика. — За последнее время с твоей помощью они многое узнали.
— Что они узнали?! — раздражался Жоффруа. — Из океана великих имен, идей, знаний и открытий они едва зачерпнули по чайной ложке.
— Но посмотри, как они тебя слушают, — убеждала Анжелика. — Как хотят приблизиться к тебе.
Они и впрямь завороженно слушали Жоффруа. Они ничего не знали о Птолемее, создавшем единую звездную схему мира, и о Копернике, доказавшем, что Птолемей кое в чем ошибся. Они ничего не знали о Васко да Гама, проложившем морской путь из Европы в Южную Азию; о Христофоре Колумбе, открывшем Америку; они ничего не знали ни о Рафаэле, ни о Микеланджело, ни о Леонардо да Винчи. Их память сияла такой первозданной чистотой, будто они только что родились.
Но друзья жаждали узнать обо всем, что знал Жоффруа. Они верили ему и готовы были идти за ним хоть на край света. Оказалось, шпага и деньги не самое могущественное в этом мире. Выше всего оказалась мысль.
А срок ультиматума королевы подходил к концу. На третий день Сандреза упала в ноги Екатерине Медичи и расплакалась.
— Мадам, — искренне рыдала Сандреза, — он обесчестил меня.
— Кто? — удивилась королева.
— Капитан Жерар де Жийю, — сквозь слезы выдавила Сандреза. — У меня не хватило сил защитить себя.
Расчет Сандрезы был прост. Она надеялась, что старая королева не простит капитану подобного. А если так, то решатся сразу две проблемы: исчезнет навязчивый поклонник и не достигнет цели угроза, которую он высказал в адрес Базиля.
На эшафот вели тринадцать ступеней. Тринадцать ступеней — к последнему жизненному пристанищу осужденного. Почему тринадцать? Их специально сделали тринадцать? Луи Шарль Арман де Морон сосчитал ступеньки. Он поднимался по ним легко и даже бодро. Высокие ступени он преодолевал так, будто они вели не к смерти, а к покоям любимой женщины.
Луи Шарль долго ждал свою божественную своей любви. И трезвый рассудок изменил Луи Шарлю. Де Морон очнулся лишь тогда, когда Анна назначила цену. Он не смог заплатить ей то, что она просила. И лишил ее возможности вести дальнейшую торговлю.
Анну. И дождался. Презрев мудрость предков — берегись любящей! Презрев и чуть не проиграв. Анна пришла к нему в тюрьму, чтобы заявить о своем согласии на то, о чем он столько времени молил ее. Она принесла доказательства
Тринадцать ступеней. Грубый чурбан с воткнутым в него топором. Палач в черной маске, красных штанах и кожаном фартуке. Свежий весенний ветер полоскал расшитые атласные рукава камизоли де Морона, трепал его бороду и волосы.
— Смерть гугеноту! — ревела толпа.
Тринадцать ступеней вели к небу. Луи Шарль не сомневался, что скоро окажется перед вратами рая. Только рая! Он ни в чем не изменил богу и был неповинен перед ним. Как и перед всеми живущими людьми. И перед всеми умершими. И даже перед Анной. Он убил ее для ее блага. Небольшая вина имелась лишь перед судьями.
— Вы вместе со всеми обвиняете Иуду Искариота, — объяснял он своим судьям. — И вы правы в своем обвинении. Предав своего учителя, он на вечные времена заслужил презрение всего человеческого рода. Почему же вы хотите, чтобы я уподобился Иуде и предал своего товарища и учителя?
— Не богохульствуйте, — отвечали ему. — Не ставьте имя грязного еретика, который совратил вас с пути истинного, рядом с Христом.
— Но что есть истина? — говорил Луи Шарль. — Христа распяли за то, что он, как тогда казалось, тоже совращал людей с пути истины.
— Кто ваш новый Христос? — спрашивали они. — Назовите его имя.
Они очень нуждались в имени. Со дня ареста, когда в доме де Морона нашли при обыске листки, переписанные с рукописи Жоффруа Валле «Блаженство христиан, или Бич веры», они требовали одного — назвать имя. Тот кюре, который провожал в последний путь Леона Бурже, оказался верен слову и не выдал тайну исповеди. Беда обошла Жоффруа Валле стороной. Арестовали Луи Шарля. И он, Луи Шарль Арман де Морон, получил возможность, назвав имя, сделать Анну своей. Он называет имя, и Жоффруа Валле исчезает. Так просто!
— Кто сочинил сии богомерзкие слова, обнаруженные в вашем доме? — спрашивали у Луи Шарля. — Послушайте еще раз и вспомните. «Слепая вера — бич знаний. При ней господствует застой, рутина и мрак. Христианин есть самый убогий человек среди людей земли, поскольку все, в чем он убежден — рай, покой, счастье, блаженство, — зиждется на бессознательной вере, на невежестве и страхе. У христианина нет веры, исходящей из знаний. Поэтому его вера похожа на веру скота или попугая. Все проповеди наших христианских проповедников — попугайская тарабарщина, в которой отсутствует хотя бы малейшее разумение». Вспомнили?
— Мне нечего вспоминать, — отвечал он. — Я и так отлично помню, кто написал это.
— Кто?
— По неоднократно объясненной вам причине, я не могу ответить на заданный вопрос.
— Но мнение автора о том, что святая католическая церковь ведет к застою, рутине и мраку, вы разделяете?
— Да, я разделяю мнение автора, что насилие, которое осуществляет католическая церковь, ведет к застою, рутине и мраку.
— И вы вслед за автором этой крамолы считаете, что наша святая католическая церковь внушает веру, похожую на веру скота или попугая?