— Это тот самый маркиз, который дрался на дуэли с капитаном Жераром де Жийю, а ты увидел их в зрительную трубу, — рассказывала она Карлу. — Помнишь, как ты негодовал? Тогда еще в очередной раз пропала Альфа. Помнишь? А маркиз де Бук поскакал в Рим и привез от папы разрешение на брак.
— Но зачем мне видеть маркиза? — морщился Карл. — Я помиловал того, за кого он просит.
— Ты обещал маркизу любую награду. А теперь его друг, с которым он, маркиз, побывал тогда в Риме, попал в беду и приговорен к смерти. Ты должен выслушать маркиза.
— Где он? —скривился Карл.
— Он здесь.
Держа в руках барет, Базиль вступил в затемненную, хорошо прогретую комнату. Мадлон устроила ему свидание с королем в самое удобное время. Спальня пустовала. Лишь в кресле у окна дремал дежурный эскулап, да на стуле у изголовья кровати сутулилась монашенка из монастыря Девы Марии.
— Ваше величество, — склонился в поклоне Базиль.
Жидкая бородка, торчащая из подушки, не шевельнулась.
Стараясь быть возможно кратким, Базиль изложил суть дела.
— Я милую Жоффруа Валле, — не дослушав Базиля, проговорил король. — Ступайте.
Переполненный радостью, Базиль попятился от мрачного ложа. Но он не успел выйти из спальни. Раздался тихий щелчок в стене, задрапированной китайским шелком, отворилась потайная дверь, и в комнате появилась вдовствующая королева Екатерина Медичи.
— Кто вы такой и как здесь очутились? — спросила она у Базиля. — Я приказала никого не пускать к королю.
— Это я привела сюда маркиза де Бука, — отозвалась Мадлон.
— Зачем?
— У маркиза была к королю небольшая просьба, ваше величество.
— Какая?
— Помиловать человека, приговоренного к смерти.
— За что он осужден?
— Он написал книгу, которую сочли кощунственной.
— Его имя?
— Жоффруа Валле.
— И король?
— Король сказал, что милует его.
— Ваше величество, — приблизилась Екатерина к кровати, — вы должны взять свое помилование обратно. Если человек написал кощунственную книгу, то она направлена против бога и вас. Вы собираетесь сохранить жизнь еретику? В вашем состоянии нельзя брать на душу столь великий грех.
— Но я желаю, чтобы тот человек жил, — прошелестел Карл бесцветными губами. — Я обещал.
— Сейчас вы обязаны думать прежде всего о себе и о судьбе Франции, с которой может случиться всякое, если она потеряет вас, — проговорила Екатерина. — Скажите маркизу, что вы, к сожалению, не можете выполнить его просьбу.
— Но я уже... — пытался воспротивиться Карл.
— Скажите маркизу то, что сказала я.
— Вы видите, маркиз, — пробормотал король. — Мне жаль. Я бы с удовольствием. Я устал. Простите меня...
— Уходите, — приказала Екатерина Базилю. — Король устал. Ему нужен отдых.
В пухлой руке Екатерины Медичи позвякивала тяжелая связка ключей от потайных ходов Лувра. Часы четко отсчитывали стремительно несущееся время.
После прихода к нему Сандрезы Раймон Ариньи переехал с Моста Менял в новый богатый дом. Стуком деревянного молотка, повешенного у двери респектабельного дома, Базиль Пьер Ксавье Флоко возвестил о своем приходе.
Открыла Базилю прежняя служанка, немка Лотта.
— Узнаешь меня? — спросил Базиль. — Дома ли хозяин?
Хозяин оказался дома. Он вышел, прихрамывая, все такой же сдержанный и лишь чуточку раздобревший.
— Тысячу лет, — сказал Раймон. — Какими судьбами? Я, признаться, думал, ты навсегда забыл старого друга.
Появились бургундское красное вино, каленые орехи и печенье. Комната, в которой Раймон принимал гостя, дышала достатком и хорошим вкусом. Базиль подумал, что вкус, наверное, от Сандрезы. Она всегда умела отличить настоящую красоту от поддельной. Но кажется, саму Сандрезу Раймон решил гостю не показывать. Да и правильно делал.
— Жоффруа Валле приговорили к смерти, — сказал Базиль.
— Я не сомневался, что кончится именно этим, — кивнул Раймон. — Но помочь я тебе, увы, ничем не могу. Я больше подобными делами не занимаюсь. Когда заводится определенная сумма денег, есть сотни способов увеличить ее, не рискуя при этом головой.
Расстегнув одежды, Базиль снял с груди кожаный мешочек и молча положил его перед Раймоном.
— Не надо, — сказал Раймон, отодвигая мешочек в сторону Базиля. — Он уже однажды побывал у меня.
— Не обижайся, — попросил Базиль. — Я бы, честное слово, отдал тебе этот камень и раньше. Но я не мог появиться без него в Риме. А теперь он мне больше не нужен. Он сослужил свою службу.
— Не нужен? — переспросил Раймон.
— Отныне он принадлежит тебе, — подтвердил Базиль.
— И я должен... — спросил Раймон.
— Сделать так, — закончил Базиль, — чтобы Жоффруа Валле оказался живым, здоровым и обрел свободу.
— Когда назначена казнь?
— Это тебе предстоит узнать самому.
Наверное, в бриллианте и впрямь содержалось целое состояние. И судя по всему, значительно более крупное, чем все то, что успел накопить за свою жизнь Раймон. Налет холодной снисходительности покинул Раймона. Хозяин оживился.
— Сандреза! — закричал он, вскакивая. — Иди сюда! Посмотри, что Базиль принес нам!
Для Раймона сейчас существовал только бриллиант. Все остальные ценности померкли. Как меркнет огонек свечи, когда всходит солнце. Стройная и легкая, как прежде, к ним вышла Сандреза. Радушно протянула Базилю руку.
— Очень рада тебя видеть.
Рука была холодной и напряженной. Сквозь отверстия в черной маске на Базиля смотрели горящие глаза.
— Как ты живешь? Где пропадал?
Голос внешне спокойный, с легкой наигранностью.
А Раймон словно исчез. Присутствовал здесь же и будто целиком отсутствовал, поглощенный бриллиантом.
— Такую ценность опасно хранить в доме, — бормотал Раймон, взволнованно разглядывая камень. — Его ни в коем случае нельзя хранить дома.
У двери, закрыв глаза, разлегся добродушный Пуш. Его черная шерсть лоснилась. Стол с искусной инкрустацией подчеркивал состоятельность дома. Дорогое вино дышало утонченным ароматом.
— Мы вызволим твоего Жоффруа, — приговаривал Раймон. — Помнишь, как легко нам все удавалось в былые времена? Мы спасем его.
Раймон Ариньи сдержал свое слово, еще раз с блеском подтвердив свои необыкновенные способности. Ровно через три дня прочные запоры тюрьмы без звука пали. Одиночная камера на половине смертников, где находился Жоффруа Валле, распахнула перед ним свои двери.
— Ты свободен, — сказал маркиз де Бук Жоффруа Валле. — Мы пришли за тобой. Скорее.
Легко понять приговоренного к смерти, когда на подходе к его камере слышатся звуки шагов, в замке поворачивается ключ и скрипят несмазанные петли. Кто может идти к осужденному? Естественно, палач со священником. Приговоренный ждет их каждый час, каждую минуту. Но вдруг отворяется дверь, и на пороге вместо палача — друг.
«Ты свободен», — говорит он.
Как ни отгонял от себя Жоффруа подобную картину, она грезилась ему вновь и вновь. В проеме двери — маркиз де Бук. У его бедра — всепобеждающая шпага.
Разве не существует на свете чудес? Вместо огня костра, который начинает поджаривать твои ноги, снова вольный воздух Парижа. Утренний перезвон колоколов, свежая рубашка, теплая булочка и кружка молока, тетеревиное перо и лист чистой бумаги, уютное кресло и тяжелые тома книг. И глаза Анжелики, грустные и прекрасные, ее тихий нежный голос.
Жоффруа так и не успел досыта насмотреться в те глаза. Он обокрал себя. Все время казалось, будто делал что-то для людей. А что сделал для самого себя? И уже нужно уходить. Насильно. Насовсем. Здоровому, крепкому и молодому. Разве тридцать шесть лет — возраст? Когда не утрачены желания, когда страстно любишь женщину. Разве можно любить сильнее, чем он? В тюрьме он вдруг понял, что любит ее еще более страстно, чем раньше. Любит до сумасшествия, до ужасающей готовности предать самого себя. Скажи ему в минуту безумной тоски и одиночества, что ценой безграничного унижения, ценой отказа от своих убеждений он может получить возможность еще раз взглянуть на Анжелику, он согласился бы. И отрекся бы от всего. Только чтобы взглянуть. Не говоря уже о том, чтобы положить к ней на колени голову.
Уши постоянно ловили шорохи за дверью камеры, а губы беззвучно шептали имя любимой и слова, адресованные ей. Слова складывались во фразы. И из фраз вырастали длинные письма.
«Дорогая! Сегодня за мной опять пока не пришли. Еще один день я прожил вместе с тобой в одном городе, на одной земле. Не имеет значения, что нас разделяют каменные стены. Ты со мной. Я держу в своих руках твою руку. Что у тебя написано на ладошке? Хочешь, я прочитаю по линиям ладони твою судьбу? Небо послало тебя на землю, чтобы ты встретилась со мной. Видишь, вот эта линия и вот эта. Они соединяются, чтобы стать одной линией. Это мы с тобой. А вот это — линия любви. Она у тебя глубока и выражена очень четко. И рядом нет ни единой складочки. Тебе суждено любить только меня. Линия счастья у тебя более вялая. Ты не очень была со мной счастлива, Анжелика. Прости меня. Я виновен перед тобой. Я был глуп. Я не понимал, что высшее блаженство только в тебе. Зачем я вновь вернулся к своей книге, после того как сжег ее? Почему ты не воспротивилась, не остановила меня?
Наивный глупец! Я думал помочь людям, а не смог помочь даже тебе одной. Мне казалось бесчестным думать о собственном, о нашем с тобой благополучии, когда вокруг столько горя и несправедливости. Но чем я мог на самом деле помочь людям? Ничем. Мою книгу публично сожгут на площади, и никто не посмеет оставить у себя хотя бы единственный экземпляр. Зачем рисковать из-за какой-то глупой книжонки собственной жизнью? Мы уйдем в небытие вместе — я и моя книга. Не останется ни имени, ни мысли, ни воспоминаний. Ничего. Пока жива ты, я останусь в тебе. А затем? Я бесконечно виновен перед тобой, Анжелика! Я лишь терзал и мучал тебя. И если бы сейчас вдруг случилось чудо и все началось сначала, я бы построил свою жизнь иначе. Никаких «Блаженств христиан»! Никаких «Бичей веры»! Только ты! Одна ты! Каждую секунду, отпущенную мне богом, я бы находился только с тобой. И никаких размышлений, никаких книг, никаких тетеревиных перьев.