— Ваши доводы не лишены логики, — согласился Базиль.
Остальное Сандреза видела сама.
— И в каком же небольшом деле я теперь должен помочь Базилю? — хмуро поинтересовался Раймон, выслушав Сандрезу.
— Он хочет, чтобы вы перед аутодафе помогли ему ночью проникнуть в мастерскую, где шьют чучела, и набить то чучело, которое вместо него будет предназначено к сожжению, горшочками с порохом.
— Он надумал устроить грохот на весь Париж? — усмехнулся Раймон.
— На всю Францию, — поправила Сандреза. — Коль помирать, говорит он, то с музыкой.
И вот теперь на столбе висело, дожидаясь своего часа, чучело с начинкой.
— Мы, божьим милосердием, парижский прево вместе с советниками, — долетал до Раймона Ариньи нудный голос, — объявляем справедливым приговор, что ты, Базиль Пьер Ксавье Флоко, постыдно, аки блудливый пёс, сбежавший от рук правосудия, повинен во многих заблуждениях и преступлениях. Мы решаем и объявляем, что ты, Базиль Пьер Ксавье Флоко, должен быть отторжен от единства церкви и отсечён от её тела, как вредный член, могущий заразить другие члены…
По знаку короля над плотным людским морем дружно запели трубы и ударила барабанная дробь. Палачи поднесли факелы к связкам сухого хвороста у поленниц. Весело вспыхнул и побежал по хворосту огонь. Задымила, попискивая, кора на поленьях. Разом занялись на площади огромные костры — и те, что с живыми, и те, что с мёртвыми.
Позднее многочисленные очевидцы во всех подробностях рассказывали, как неожиданно разверзлись небеса, и оттуда ударил огненный меч. Оглушительный грохот прогремел над Гревской площадью, разметав костёр, на котором горело чучело. Взрыв оказался таким сильным, что пять человек получили ожоги. А палачу Люсьену Ледрому опалило волосы. Небольшая тлеющая головешка долетела даже до помоста, на котором сидел под балдахином сам его величество король Франции Карл IX.
— Чудо! — взвыл народ на площади, рухнув на колени. — Чудо! Чудо! Чудо!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯЗнак ведьмы
Весь конец осени и целую зиму в Париже по случаю примирения католиков с гугенотами и окончания военных действий обсуждались два наиважнейших события — предстоящее обручение принцессы Маргариты Валуа с вождём гугенотов Генрихом Наваррским и божье знамение на Гревской площади во время казни. Говоря об огне с неба, большинство сходилось во мнении, что молния, которая ударила в костёр с чучелом, указывала на святость Базиля Пьера Ксавье Флоко.
— Он святой, — говорили в народе.
— Он святой, — не без помощи Екатерины Медичи вторили в Лувре.
В Рим отправили депешу с просьбой к папе Пию V официально причислить погибшего в муках Базиля Пьера Ксавье Флоко к сонму святых.
Папа ответил так:
— Я смотрю, там, в Париже, чудят не переставая. То они просят согласия на брак католички с гугенотом. То еретика пожелали сделать святым. Повторяю: браку принцессы Маргариты с гугенотом Генрихом Наваррским не бывать. А с этим чудом… Передайте, чтобы там нашли, по чьей вине возникло «чудо», а виновных строго наказали.
В Париже для определения причины взрыва, произошедшего на Гревской площади, создали специальную следственную комиссию.
Прежде всего комиссия взяла в оборот тех пятерых, что получили ожоги. С пристрастием допросили и Люсьена Ледрома, которому опалило волосы. Разыскали и того, кто доставлял дрова для костров. Не забыли и тех, кто укладывал злополучный костёр. Выяснили, кто шил чучело печально известного Базиля Пьера Ксавье Флоко. Всего допросили шестьдесят одного человека, исписав семь томов протоколов.
Из шестидесяти одного человека сорок девять подозрений не вызвали. Их отпустили.
Двенадцать человек решили подвергнуть пыткам.
Уже заготовили для папы соответствующую бумагу, но тут неожиданно сыскался самый главный виновник, вернее, виновница происшествия.
Чучело Базиля Пьера Ксавье Флоко шила работница швейной мастерской Анжелика Готье. На предварительном допросе ничего интересного она не сообщила. Подозрение вызвало лишь то, что она, девица двадцати одного года от роду, вела замкнутый образ жизни.
— Назови своих подруг, — сказали ей.
— У меня их нет, — ответила она.
— С кем ты ходишь в церковь?
— Одна.
— А в лес за ягодами?
— Тоже одна.
— И не боишься?
— Немного боюсь.
— Кого?
— Не знаю.
— Ты опасаешься людей?
— Да.
— Почему?
— Так получается.
К тому же она дрожала, будто имела на душе большой грех. И Анжелику Готье решили подвергнуть пытке.
Однако сначала на неё попытались воздействовать Креслом следующего.
Она сидела в Кресле, а спиной к колесу привязали маленькую женщину, которую собирались пытать огнём и водой. Это была монахиня Франсуаза, единственный близкий человек убитого, таинственно пропавшего и шумно сгоревшего Базиля Пьера Ксавье Флоко. Её допрашивали с пристрастием.
— Не замечала ли ты, Франсуаза, за своим братом каких-либо странностей? — спрашивали её.
— Нет, — твёрдо отвечала она.
— Не пахло ли от него козлом? Не пробивались ли у него сквозь волосы рога?
— Нет, — твёрдо отвечала она. Её на длительное время опускали лицом в чан с водой и вытаскивали полузадохнувшуюся. Затем медленно прокатывали над жаровней.
— Не-ет! — выла Франсуаза. — Не-е-ет!! Господи! Как я хочу умереть в муках!
Пять раз жаровню заменяли водой. Но упрямая Франсуаза неизменно кричала «нет». Она умоляла не убивать её слишком быстро. Она просила замучить её медленной и самой страшной пыткой.
А в Кресле следующего, окаменев, сидела работница швейной мастерской Анжелика Готье.
— Остановитесь, — наконец не выдержала она. — Во всём виновата одна я. Вы всё равно это узнаете. Нечистая сила отметила меня ещё при рождении.
— Где? — спросил судья Таншон.
— На спине у поясницы.
— Разденьте её, — приказал он. Когда Анжелику раздели, взору всех предстало большое, величиной с грецкий орех, родимое пятно.
— Знак ведьмы, — прошелестело под сводом камеры. — Вот откуда тот огонь с неба.
— Твои родители живы? — спросил судья Таншон.
— Да, — заплакала Анжелика.
— Они умрут вместе с тобой, ведьма, — сказал судья.
Великой тайной окутано всё, что происходит за стенами тюрьмы. Но разве тайны оставались бы тайнами, если бы о них никто не узнавал? Тайны, как дым, имеют способность проникать в любые щели.
О гибели Франсуазы, которая умерла под пыткой, Базиль узнал от всеведущей Сандрезы.
— Жаль, что я никогда не узнаю, какие слова говорила она напоследок, — прошептал Базиль.
— Её последние слова слышала работница тюремной швейной мастерской Анжелика Готье, приговорённая к сожжению на костре, — сказала Сандреза.
— За мои проделки, — задумался Базиль, — должна расплачиваться незнакомая мне Анжелика Готье. Разве это справедливо? И как раз она слышала последние слова Франсуазы. Я обязан спасти несчастную Анжелику Готье.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ«Он сам откажется от свадьбы…»
Генрих Наваррский вместе со свитой скакал в Париж. Он торопился на свадьбу. Отряд преодолел уже половину пути, когда из Парижа навстречу им примчался вконец загнанный посыльный.
— Я… за четыре дня вместо пяти… — проговорил он, падая от усталости. — Вам письмо, ваше величество… Дурная весть… Простите меня…
В письме Карл IX с прискорбием извещал Генриха Наваррского, что его мать, королева Жанна, умерла от воспаления лёгких, и в изысканных выражениях приносил свои искренние соболезнования сыну покойной.
— Её убили! — скомкав письмо, закричал в отчаянии Генрих.
— Её убили! — словно эхо, отозвались его спутники.
— Валуа пожалеют о совершённом злодеянии! — выхватил шпагу Генрих.
— Пожалеют! — подхватили десятки голосов.
— Скачем назад и поднимем войско! — скомандовал Генрих. — Нас поддержат все гугеноты!
И всадники повернули коней. Казалось, мир, едва наступивший в стране, вновь рухнет. Разве сын согласится играть свадьбу у гроба матери? Да ещё в стане тех, кто убил её!
— Стоп! — вдруг остановился Генрих. — Мы должны быть в Париже. Там моя мать. Даже мёртвую я не могу оставить её у них одну. Быстрее, друзья!
Они очень торопились и всё-таки опоздали. Королеву Жанну д’Альбре к моменту прибытия в Париж её сына торжественно, соблюдая все почести и ритуалы, достойные её сана, похоронили.
В Лувре Генриха Наваррского с почётом проводили в отведённые для него покои. А он жаждал одного — скорее бросить в лицо этим бесчестным Валуа, что он о них думает, и умчаться обратно. Ни о какой свадьбе, разумеется, речи идти не могло.
Разговор с Екатериной Медичи убедил Генриха в том, что он прав.
— Мне так тяжело, мой бедный Генрих, — причитала Екатерина. — Это я не сумела уберечь её, бедняжку, уберечь мою дорогую подругу, женщину великой души и любящего сердца.
— Но, мадам, — сказал Генрих, — я бы хотел…
— Мои врачи сделали всё возможное, — стонала она. — Какое горе! О, какое ужасное горе! И на самом пороге свадьбы, о которой моя милая Жанна и я объявили всему королевству.
— Мне кажется, мадам, — глухо проговорил Генрих, — что нынче разговор о свадьбе попросту неуместен.
— Мы отвлечём вас от мрачных мыслей, сын мой, — Екатерина промокнула платочком глаза. — Помогите мне подняться, дорогой.
Протянутая рука с короткими толстыми пальцами поблескивала маслянистым золотом колец. Генрих не сомневался, что руки Екатерины Медичи причастны к гибели его матери. Он давно решил, что не станет прикасаться к этой отвратительной руке, но вынужден был взять её руку в свою и покорно побрёл за Екатериной.
— А вот и Марго! — воскликнула Екатерина. — Посмотри, дочка, кого я привела к тебе. Какой красавец! Какой рыцарь! Но он в таком смятенном состоянии духа, что даже заговорил об отсрочке свадьбы.
— Я рада приветствовать ваше величество на земле Парижа, — произнесла Маргарита, приседая перед королём Наварры.