«Тот, за кем наблюдают, не видит, — подумал Тег. — А у наблюдателей миллион глаз».
Его двойное зрение показало ему, что опасность здесь есть, но непосредственная.
Помещение приблизительно пяти метров в длину и четырех в ширину предназначалось для ведения самых важных дел. В торговых сделках деньги, как таковые, никогда не предъявляются. Договаривающиеся здесь видят только сильные эквиваленты чего угодно, выполнявшего роль валюты — меланжа, или, может быть, молочных су-камней размером почти с глазное яблоко, совершенно круглых, глянцевых и мягких на вид, но начинавших лучиться радужными переливами, если светить на них или если они прикасались к какому-либо телу. Это было место, где даникин меланжа или небольшой складчатый кошель су-камней воспринимались вполне естественно. Здесь из рук в руки переходили суммы на стоимость целой планеты — сделку скреплял один кивок, одно подмигивание, одно неразборчиво сказанное словечко. Здесь никогда не доставали бумажники с деньгами. Самым близким к этому считался тонкий транслуксовый дипломатик, из охраняемых ядом внутренностей которого могли быть вынуты тончайшие листочки ридуланского хрусталя с очень большими числами, нанесенными на них печатным устройством с защитой от любой подделки.
— Это банк, — заключил Тег.
— Что? — Муззафар смотрел на закрытую дверь в противоположной стене. — О да. Она скоро появится.
— Она, разумеется, за нами сейчас наблюдает.
Муззафар не ответил, но вид у него был угрюмый.
Тег огляделся. Изменилось ли что-нибудь с его предыдущего визита? Он не видел разительных перемен. Он удивился, претерпевают ли убежища, подобные этому, какие-нибудь большие перемены даже за целые эпохи. Появился новый Росистый Ковер на полу, мягкий, как брентдаун и белый, как подбрюшный китовый мех. Если смотреть на него, то видны блестки влаги — но это обман зрения. Босая нога (не то чтобы это место когда-либо видело босую ногу) встретит ласкающую сухость.
Был еще узкий столик приблизительно двух метров в длину почти в самом центре комнаты. Столешница его была по меньшей мере двадцати миллиметров толщиной. Тег предположил, что он сделан из дамианской джакка-ранды. Темно-коричневая поверхность отполирована до блеска, который отражал взгляд и под которым проглядывали жилочки, похожие на речные потоки. Здесь было только четыре адмиральских кресла вокруг стола, сработанных искусным ремесленником из того же дерева, что и стол, с подбитыми подушками сиденьями и со спинками лировой кожи, точно такого же цвета, что и полированное дерево.
Только четыре. Больше — было бы излишеством. Он никогда раньше не сидел ни в одном из подобных кресел, и он не садился сейчас, потому что знал, что найдет там его тело — удобство, почти такое же, как в презренном песьем кресле. Не совсем до такой же степени мягкости и в подстраивания под форму садящегося, разумеется. Слишком много комфорта могло заставить сидящего расслабиться. Эта комната, ее обстановка говорили: «Чувствуй себя здесь удобно, но оставайся начеку».
«В этом месте надо не только иметь голову на плечах, но и огромную боевую силу за собой», — подумал Тег. Он и в прошлый раз оценил это место таким образом, и мнение его не изменилось.
Окон не было, но те, что они увидели снаружи, полыхали танцующими линиями света — энергетические барьеры, препятствующие вторжениям и предотвращающие бегства.
Такие барьеры скрывали свои собственные опасности, знал Тег, но то, что они подразумевали под собой, было важно. Одно лишь потребление энергии было таково, что за счет этой энергии целый огромный город мог бы жить время, равное сроку жизни самого большого долгожителя среди его обитателей.
Здесь не было ничего случайного в демонстрации богатства.
Дверь, на которую взглянул Муззафар, открылась с легким щелчком.
ОПАСНОСТЬ!
Вошла женщина в переливчатом золотом облачении. По ткани извивались красно-оранжевые линии.
ОНА СТАРА!
Тег не ждал, что встретит столь глубокую старуху. Лицо ее было морщинистой маской. Глаза, глубоко сидящие, зеленым льдом. Нос ее был вытянутым клювом, тень его касалось тонких губ и повторяла острый угол подбородка. Черная облегающая шапочка почти скрывала седые волосы.
Муззафар поклонился.
— Оставь нас, — сказала она.
Он удалился без единого слова через ту дверь, в которую она вошла. Когда дверь за ним закрылась, Тег проговорил:
— Преподобная Черница.
— Значит, ты узнаешь в этом банк, — в голосе ее было лишь слабое волнение.
— Конечно.
— Всегда есть средство передачи больших сумм денег или приобретения власти, — сказала она. — Я говорю не о той власти, которая правит фабриками, но о той, которая правит людьми.
— И которая всегда называется правительством, или обществом, или цивилизацией, — сказал Тег.
— Я подозревала, что ты окажешься очень разумным, — высказалась она, отодвинув стул, и села, но не предложила сесть Тегу.
— Я думаю о себе как о банкире. Это сразу же отсекает множество грязных и обескураживающих околичностей.
Тег не ответил. В этом, вероятно, не было нужды. Он продолжал ее внимательно разглядывать.
— Почему ты так на меня смотришь? — осведомилась она.
— Я не думал, что ты окажешься такой старой, — сказал он.
— Ха-ха-ха! У нас для тебя много сюрпризов, башар. Может быть позже Преподобная Черница помоложе и пробормочет тебе свое имя, чтобы пометить тебя. Восхвали Дура, если это произойдет.
Он кивнул, поняв не все из сказанного ей.
— Это к тому же еще и очень старое здание, — проговорила она. — Я наблюдала за тобой, когда ты в него вошел. Оно тебя тоже удивило?
— Нет.
— Это здание в основе своей остается без изменений несколько тысяч лет. Оно построено из материалов, которые продержатся еще намного дольше.
Он посмотрел на стол.
— О нет, это дерево. Но под этим есть поластин, полазм и пормобат. Три ПО, которые никогда не подводят, если только в этом случается необходимость.
Тег промолчал.
— Необходимость, — сказала она. — Возражаешь ли ты против каких-либо вещей, которые были с тобой сделаны?
— Мои возражения не имеют никакого значения, — сказал он.
Куда же она гнет? Изучает его, безусловно. Точно так же, как он изучает ее.
— По-твоему, другие возражали когда-либо против того, что ты им делал?
— Без сомнения.
— Ты прирожденный военачальник, башар. Думаю, ты будешь для нас очень ценен.
— Я всегда считал, что больше всего ценен для самого себя.
— Башар! Взгляни мне в глаза!
Он повиновался, увидел крохотные оранжевые крапинки, блуждавшие в ее белках. Чувство опасности стало острым.
— Если ты когда-нибудь увидишь мои глаза полностью оранжевыми, то берегись! — сказала она. — Это означает, что ты оскорбил меня так, что я этого уже больше не способна выносить.
Он кивнул.
— Мне понравится, если ты сможешь командовать, но ты не должен командовать мной! Ты командуешь грязью, это единственно назначение для таких, как ты.
— Грязью?!
Она махнула рукой. Это жест пренебрежения.
— Да, вон там. Ты знаешь их. Их любопытство сильно ограничено. Никаких великих соображений никогда не проникает в их разум.
— Надо так понимать, что вы именно к этому и стремитесь.
— Мы работаем на то, чтобы поддерживать все в таком виде, — сказала она. — Мелкий фильтр, исключает ненужное, кроме представляющего непосредственную ценность для выживания.
— Никаких великих дел, — сказал он.
— Ты оскорблен, но это не играет роли, — сказала она. Для тех, кто во внешнем мире, самое важное в чем? Поем ли я сегодня, будет ли у меня крыша над головой сегодня, под которую не вторгнутся нападающие или отребье? Роскошь? Роскошь — это обладание наркотиком или существом противоположного пола, которое может на время сдерживать зверя.
«А ты и есть — зверь», — подумал он.
— Я уделяю тебе время, башар, из-за того, что понимаю, ты можешь быть для нас ты более ценен, чем даже Муззафар, А он действительно необыкновенно ценен. В текущий момент он получает от нас очередное вознаграждение за то, что ты доставлен к нам в восприимчивом состоянии.
Когда Тег вновь промолчал, она хихикнула.
— По-твоему, ты невосприимчив?
Тег держался тихо. Ввели они какой-нибудь наркотик в его еду? Он видел вспышки своего двойного зрения, указывающие на возможность насилия, но они таяли по мере исчезновения оранжевых крапинок в глазах Преподобной Черницы. Надо, однако, избегать ее ног. Они — оружие смерти.
— Все лишь потому, что ты неверно думаешь об отребье, — сказала она. — К счастью, оно до предела самоограничено. Они понимают это глубинными испарениями своего сознания, но не могут найти время ни на то, чтобы с этим разобраться, ни на что-либо, кроме, непосредственной борьбы за выживание.
— И нельзя этого в них исправить? — задал он вопрос.
— Этого и не должно исправлять! О да, мы следим за тем, чтобы они продолжали смотреть на самосовершенствование, как на огромную причуду, за которой, разумеется, нет ничего стоящего.
— Им нужно отказывать в роскоши, — сказал он.
— Никакой роскоши! Не существование! Это должно быть все время отгорожено барьером, который мы любим называть «Защитным Невежеством».
— То, чего не знаешь, не может тебе повредить.
— Мне не нравится твой тон, башар.
Снова оранжевые крапинки заплясали в ее глазах. Ощущение опасности насилия, правда, уменьшилось. И она опять хихикнула.
— То, чего ты боишься, есть противоположность тому, чего ты не знаешь. Мы учим, что новые знания могут быть опасными. Ты видишь, что отсюда с полной ясностью вытекает: всякое новое знание противоречит способности выживания!
Дверь за Преподобной Черницей открылась, и вернулся Муззафар. Это был изменившийся Муззафар, его лицо горело, глаза блестели. Он остановился за креслом Преподобной Черницы.
— Однажды я буду в состоянии разрешить тебе вот так стоять позади меня, — сказала она. — В моей власти такое сделать.