Они поднимались вверх по широкому спиралевидному пандусу. Джоан шла впереди, ее рука лежала в его руке. Пляшущие огни разрисовывали ее комбинезон узорами так, что он стал похож на наряд Арлекина. Пандус вел их все выше и выше. Проспект внизу казался бездной, вокруг парили и кружились светящиеся шары. Туман растаял, и звездный свет лился ласковым дождем.
— Ну вот. Теперь мы совсем высоко над музыкой, — сказала Джоан.
Следом за ней Бедфорд шагнул на широкую крышу высотного здания. Он слушал тишину. Видел сияние звезд в волосах и в глазах своей спутницы. И наконец услышал ее голос.
Изольда.
Величественный звук взлетел высоко над карнавальным городом, достиг самих звезд и замер на пронзительной ноте. И звезды, казалось, застыли в изумлении, пораженные этой кульминацией арии. Затем голос начал стихать, сникать, медленно и горестно, напоминая о смерти и преображении.
Бедфорд сидел на крыше и смотрел на мерцающие звезды. Джоан опустилась на колени рядом с ним. Он повернулся к ней, и она обвила руками его шею, а потом прижала его голову к своей груди.
— Сейчас, — прошептала она. — Сейчас. — И прижала его к себе еще сильнее, погружая все глубже и глубже в мягкую темноту, лишая его дыхания, пока ему не показалось, что он умирает, и нет ничего прекраснее этой смерти. Но на самом краю смерти Джоан отпустила его, прикоснулась губами к его губам и подарила первый животворящий вдох его жаждущим легким.
Утро растворило вчерашние яркие огни, вымело тени из углов. Взявшись за руки, Джоан и Бедфорд шли по улице баров. Сейчас она казалась мирным, цветущим парком, и они прокладывали путь среди деревьев. Обнаружив пруд, постояли на его берегу, глядя на сияющую воду. Сзади послышался не то смех, не то лай, и, обернувшись, Бедфорд увидел двоих собакоподобных, которые носились под деревьями. Было в них что-то очень знакомое, и Бедфорд сообразил: да ведь это та самая парочка, которая вбежала вчера в городские ворота, опередив его и Джоан.
Но что-то еще заставило его вглядеться в их почти человеческие лица. Джоан повернулась и тоже смотрела. Вот одно существо выскочило из-под дерева и пустилось вскачь вокруг пруда. Второе бросилось следом. Яркий солнечный свет озарял лица существ, очерчивая каждую деталь. Джейн внезапно задохнулась. И Бедфорд услышал свой собственный хриплый вздох. Лица собакоподобных были узкие, черты грубые и все же совершенно узнаваемые.
Нина и Коллинз.
Карикатура, подумал Бедфорд. Вот что они такое — карикатура на людей. И все остальные морды — лица — здешних обитателей тоже карикатурные. Шарж с преувеличенно чувственными чертами оригинала.
Внезапно его осенило. Он в общем и целом был прав: эти существа действительно напоминали собак, особенно женские особи. Но в древнегреческой мифологии для них есть более подходящие имена: нимфы и сатиры! И в голове у Бедфорда сложилась общая картина: пустой город, вино с афродизиаком, музыка, полная страсти. Человеческая раса может развить в себе богоподобные качества, подняться над собой, сублимировать в творчестве сексуальную энергию. Но эта же раса может приобрести природу зверя, опуститься ниже своего первоначального уровня, дать волю инстинктам и животной страсти. Космическая буря несет с собой неклассифицированные частицы, способные расстабилизировать ядерный реактор. Но она принесла и другие частицы, которые, воздействуя на хромосомы, трансформируют их физические качества таким образом, чтобы те соответствовали их внутренней природе.
Конечно, здесь есть и другие города, но их обитатели вряд ли отличаются от этих существ. Отсутствие летательных аппаратов в небе говорит о том, что все население планеты постигла одна участь. Наверняка они тоже пользовались универсальными средствами контроля рождаемости и жили, как животные в человеческом облике, пока не налетела эта космическая буря. А когда началась бомбардировка космическими частицами, со всеми обитателями планеты произошла мгновенная метаморфоза. Так случилось с Ниной и Коллинзом. Пока звериная страсть не разрушила в них последние остатки морали и нравственности, они жили в конфликте со своей звериной природой. Как только они дали волю природе, метаморфоза стала неизбежной.
Но тогда почему он сам и Джоан избежали метаморфозы? Ведь они тоже занимались любовью. Ответ на этот вопрос пульсировал у Бедфорда в голове, заставляя кровь бежать быстрее. Перерождение невозможно в том случае, если между физическими качествами и занятиями любовью нет дисгармонии. Благодаря высокому уровню интеллекта, их любовь была не низменной, а благородной. Они занимались любовью не как животные, а как люди. Нет, больше того — как боги.
Ему не терпелось рассказать Джоан о своих открытиях, и он повернулся к ней. Но она внезапно шагнула в сторону и через секунду уже бежала вслед за Ниной и Коллинзом, сбрасывая одежду. По какой-то странной причине ее поведение не показалось Бедфорду нелогичным, и через некоторое время он последовал ее примеру. Джоан опустилась на четвереньки… и нельзя сказать, что ему это не понравилось. Мысль пронеслась в его голове: ты же хотел что-то сказать ей? Что-то чрезвычайно важное? Он попытался сосредоточиться, но, как только учуял ее запах, голова полностью опустела. И это была очень приятная пустота.
На всех четырех она мчалась прочь от пруда, петляя между деревьев. И он, не раздумывая, бросился за ней, тяжело дыша и высунув язык.
КОМНАТА С ВИДОМПеревод Анна Петрушина
Планета сияла и переливалась хрустальной причиной и следствием. Легкий звон стекла на летнем ветру навсегда воплотился в здешней архитектуре. Единственный отпрыск одинокой звезды, планета была мертва и необитаема.
Донант давно потерял счет времени. Сколько он уже идет? Час, может больше. На бесконечных сплошь застроенных улицах царило полное безвременье, а часы он забыл в корабле, прихватив в дорогу лишь компас. Впрочем, от компаса куда больше толку: стрелка ни на йоту не отклонялась от магнита в сердце корабля, с таким подспорьем не заблудишься — даже в городе, занимающим всю планету.
Даже в мертвом городе.
Донант был картографом и по долгу службы частенько мотался по неизученным районам галактики, где цивилизации попадались редко, а города — и того реже. Впрочем, к ним он тоже привык. Знал как свои пять пальцев процветающие города равнины[10] — столицы Марса и Венеры, коллективные постройки Земли. Но то были города с четкими границами, а не бесконечное сверкающее великолепие, простирающееся от моря до моря. Но главное отличие — вокруг ни живой души…
В глаза бросилось диковинное сооружение, разительно отличавшееся от других. Тоже вырезанное из цельного хрусталя, оно чем-то приковывало внимание. Глядя на призму фасада, Донант решил, что усопший архитектор руководствовался больше эмоциями, нежели чертежами.
В полуденном свете фасад строения сиял и вспыхивал миллионами радуг. Острые линии образовывали застывший водопад из окон, балконов, карнизов и барельефов. Ослепительное, но на удивление пошлое зрелище.
У подножия водопада зиял треугольный вход без дверей. Поколебавшись, Донант поднялся по хрустальной лестнице и очутился в огромной зале. Вопреки ожиданиям, благоговейного восторга не испытал.
Сквозь призму стен сочился яркий свет, смешиваясь с падающими из-под купола бликами. В центре на квадратном пьедестале, окруженном бесчисленными рядами кресел, стояла высокая статуя. Вдоль кресел ярус за ярусом до самого купола поднимались балконы. Все вокруг — кресла, статуя, стены, купол, — были из чистого хрусталя. Чистое, мертвое совершенство.
Зал советов, сообразил Донант. Очень похоже на зал советов.
Он двинулся по центральному проходу в сторону пьедестала. Дизайн кресел лишь подтверждал догадку, родившуюся в ходе вынужденной экскурсии — когда-то город населяла раса гуманоидов, очень похожих на землян.
Пьедестал оказался трибуной и одновременно основанием статуи. Для пущего удобства ораторов в хрустальной платформе были вырублены ступени. Подниматься Донант не стал. Сказать ему было нечего, да и некому. Остановившись в конце прохода, запрокинул голову и стал разглядывать фигуру на постаменте.
Статуя изображала женщину, настоящую красавицу. При всей чужеродности ее красота завораживала. Миниатюрная, но очень женственная, с мелкими, безукоризненными чертами лица. На красавице была простая белая туника, открытые участки тела покрашены — нет, скорее пропитаны, — розовато-золотистым оттенком под цвет человеческой кожи. На секунду Донант даже забыл, что перед ним статуя.
Но особенно причудливой была поза. Правая рука изваяния грациозно застыла вдоль тела, левая держала на весу горизонтальную перекладину с привязанными к ней двумя чашами. Перекладина была чуть перекошена, одна чаша — ниже другой.
Весы, сообразил Донант. Примитивные весы.
Он вытянул шею, силясь заглянуть в чаши, но с такого близкого расстояния было не разобрать. Гонимый любопытством, Донант вернулся к выходу и повторил попытку. Но обзора все равно не хватало. Удалось различить лишь блеск хрусталя в одной чаше и что-то пронзительно зеленое в другой.
Отыскав лестницу, ведущую на балконы, он стал взбираться наверх, минуя ярус за ярусом, пока не добрался до самого купола. Теперь содержимое весов было как на ладони. В первой, перевешивающей, чаше лежал хрустальный куб, во второй, легкой, зеленый нож.
Именно любопытство вынудило Донанта приземлиться здесь. Исчезнувшие цивилизации не входили в его компетенцию. По крайней мере, официально. Но его всегда влекли тайны вымерших планет, а нынешняя влекла вдвойне. Безлюдный город, хрустальный куб и зеленый нож…
Очутившись на улице, Донант вплотную занялся головоломкой. Планета явно необитаема, значит, ее жители либо переселились, либо погибли. Переселиться они могли только на другую звезду, посредством межгалактических полетов.
Впрочем, этот вариант отметался сразу. Чтобы додуматься до путешествия в космос, нужен толчок, некий краеугольный камень. Воображение зреет поэтапно. Без Луны, ставшей первым таким толчком, люди вряд ли решились бы лететь на Венеру и Марс, и уж тем более на Меркурий и Плутон. Не будь этих этапов, воображение замерло бы на ранней фазе ра