Лошади, чувствуя крепкую руку возницы, выстукивали стремительную дробь на каменных плитах прямой, как стрела, мостовой, отбрасывая назад вереницы белых и розовых зданий. Временами в разрывах между домами мелькали темно-зеленые шапки скверов и широкие площади с аккуратными газонами цветущих розовых кустов.
Нередко в глубине открытого пространства на фоне голубого неба возникали удивительно стройные контуры храмов и дворцов, одним своим видом, казалось,
бросавшие вызов текущим столетиям и бущующим человеческим страстям.
Осталась позади высеченная из красного асуанского гранита колонна Диоклетиана[31], оберегаемая тремя такими же красными сфинксами, не знающими сна, не ведающими усталости.
Прохожие с удивлением оглядывались на бешено мчавшийся экипаж. Зазевавшиеся водоносы, мелочные торговцы и служанки, возвращающиеся с рынка, испуганно жались по сторонам, спасаясь от тяжелых копыт. А если на пути оказывался задумчиво бредущий воин или влиятельный аристократ, улицу оглашали самые отборные проклятья — александрийцы никогда не отличались кротким нравом.
А навстречу уже выдвигалась монолитная громада печально знаменитого старого цирка. За его высокими стенками двести лет назад разыгралась одна из самых бесчеловечных и бессмысленных трагедий истории человечества начала Новой эры.
Рассказывали, что правившему в то время римскому императору Каракалле соглядатаи донесли, будто среди жителей столицы Египта широко распространяются насмешливые и непочтительно-дерзкие высказывания о нем — наместнике бога на земле. Ярость императора была столь велика, что он не замедлил лично явиться в город с отборными отрядами своих преторианцев. Велев созвать всех молодых мужчин в цирк, венценосец отдал приказ своим солдатам перебить собравшихся.
Как обезумевшие, метались безоружные люди и падали под ударами своих палачей. Ручьи крови стекали по каменным ступеням и лавой твердели, спекаясь в лучах палящего солнца. Мертвые тела грудами устилали ровную площадь огромной арены. Затем начались повальные грабежи мирных жителей, заполыхали пожары. Говорят, что после ужасов той жестокой бойни несколько легионеров потеряли разум. А сколько сошло сума матерей, сестер, молодых вдов-никто не считал.
Но не воспоминания об этой известной всем александрийцам истории вдруг заставили побледнеть женщину, а Кастора — схватиться за рукоять меча: в глубоких стенных нишах толпилось несколько десятков людей в черных монашеских одеяниях с крестами и палками в руках. Завидя экипаж, они шумно высыпали на мостовую, жестами и криками приказывая остановиться. Несколько самых отчаянных, размахивая дубинками, бросились к лошадям, пытаясь ухватиться за поводья. Но молодой воин, управляющий колесницей, лишь на мгновение замедлил её бег. Огненными дугами блеснули в лучах солнца короткие мечи, и в судорогах, разметав в стороны длинные рясы, свалились к обочине двое из нападавших. Остальные в замешательстве отпрянули, уступая дорогу.
Все произошло так быстро, что никто и не подумал догонять стремительно удалявшихся беглецов.
— Однако, у молодца хорошая реакция, да и удар неплох, — пробормотал Кратон, поудобнее устраиваясь на скамье рядом со смертельно побледневшей женщиной. Он совершенно хладнокровно вытер лезвие меча о пушистую козью шкуру, брошенную в ногах; при этом ни один мускул, ни одна жилка не дрогнули на его скульптурно-бронзовом лице.
— Не бойся, дочь Теона, это лишнее доказательство правдивости моих слов и подтверждение тому, что твою жизнь оберегают надежные друзья. Клянусь всеми богами, ни один из этих черных псов не коснется тебя, пока наши руки еще способны держать оружие.
А резвые кони мчали коляску дальше, навстречу морской синеве, свежему ветру и шуму прибоя. Вот уже показались справа отдельные уцелевшие деревья недавно вырубленной священной оливковой рощи. Печальные развалины некогда прекрасного, а теперь разрушенного храма Артемиды бесформенной грудой возвышались среди унылого моря высохших пней. Поверженные титанические колонны уже успели зарости папоротниками и высокой травой. Никогда сюда больше не потянутся вереницы паломников, чтобы испросить у богини плодородия, обильный урожай или рождение ребенка, никогда трепещущие языки факельного огня не осветят жертвенного камня: бессмертные языческие боги умирали вместе со своими святилищами…
Вскоре замелькали утопающие в зелени садов и подстриженных газонов виллы богатых горожан, как правило, украшенные колоннадой и декоративными фонтанчиками перед входом. Тянувшиеся вдоль дороги развесистые смоковницы и стройные финиковые пальмы роняли спелые плоды прямо в придорожную пыль. Птицы с разноцветным оперением, перелетая с ветки на ветку, наполняли воздух многоголосым гомоном. Казалось, сама природа призывает к умиротворению и спокойствию в этом райском уголке земли. Но идиллия продолжалась недолго. Деревья неожиданно расступились, открывая далекую панораму гавани со стоящими на рейде судами и вонзающейся в синеву неба башней маяка. Там, на пристани, все так же бурлил живой водоворот. Бегали по сходням рабы, перенося тюки с товарами, неспешно, степенной походкой двигались заморские купцы в ярких одеждах, гортанно кричали водоносы с перекинутыми через плечо серебряными сосудами, наполненными ледяной водой. В пыли, на солнцепеке, сидели нищие; бродили бездомные собаки; ревели ослы торговцев хворостом, позванивая бронзовыми колокольчиками важно вышагивал караван верблюдов.
Справа от дороги под высоким россохшимся бортом триремы, сидя на щите, дремал пожилой стражник. Поножи и тяжелый шлем с перьями лежали рядом. Морской ветерок шевелил буйную седую шевелюру старика.
Молодой Кастор окинул всю эту картину оценивающим внимательным взглядом и повернул лошадей к тому месту, где последний раз беседовал со своим отцом. Но колеса, съехав с твердого покрытия мостовой, тут же чуть не по самые оси увязли в зыбкой песчаной почве. Лошади, наваливаясь грудью, рвали постромки. Но как ни старались благородные животные сдвинуть коляску с места, все их усилия были тщетны. Покрытые хлопьями пены стояли они, поводя крутыми боками и тяжело дыша, не в силах сделать ни шага вперед.
Поняв бесплодность дальнейших попыток, юноша спрыгнул на землю и бросился к экипажу.
— Выходите, Кратон, дальше придется идти пешком. Торопитесь — на судне уже поднимают парус, там заметили сигнал, который я подавал с дороги.
Его товарищ, гремя и цепляясь доспехами в узком проеме, с трудом выбрался наружу. Затем помог спуститься аэ землю женщине.
— Ну что же, Гипатия, осталась последняя часть нашего пути по суше. Дальше — уже морем. На судне нам не страшны никакие опасности. А сейчас позволь, пожалуйста, помочь тебе.
И, легко подхватив свою спутницу под руки, воины, увязая в песке, двинулись к условленному месту, туда, где доживали свой век римские корабли. Дремавший в тени кормы пожилой стражник открыл глаза, потянулся и с нескрываемым восхищением уставился на женщину.
— Или я продолжаю спать, или передо мной сама несравненная Гипатия? Кто мне поведает — сон это или явь?
Кратон на ходу отсалютовал старику мечом, отдавая дань уважения ветерану.
— Скажи-ка, отец — вместо ответа задал он встречный вопрос, — не видел ли ты моряков, прибывших на лодке? Нас должны здесь встречать.
И, словно в ответ на его слова, из-за кормы другой триремы действительно появились люди. Но это были совсем не те, кого рассчитывали увидеть беглецы. Вновь черное воинство преданных слуг нового бога становилось на их пути, отрезая путь к спасению.
Опытный, постоянно готовый к битве Кратон мгновенно оценил обстановку и обратился к стражнику:
— Видишь ли ты толпу этих разъяренных крыс, которые не знают, что такое честный поединок? Они жаждут жертвы. Им нужна кровь этой ни в чем не повинной женщины. Соверши доброе дело, помоги ей добраться до моря. Сейчас к берегу подойдет лодка с друзьями. Выполни мою просьбу, и твои потомки будут гордиться этим деянием. Мы же с товарищем прикроем ваш отход.
— Хорошо сказано! Вижу, ты настоящий солдат, — проговорил, поднимаясь, старый воин. — Я исполню твою просьбу, чего бы это не стоило. Ради Ги…
Но не успел он договорить, как покачнулся и навзничь рухнул на песок. Каленая стрела насквозь пронзила незащищенную латами грудь. Рядом в песок воткнулись еще несколько вестниц смерти. Кратон быстро наклонился и поднял с земли щит погибшего.
— Прикройся этим щитом, Гипатия, и беги к морю, — он мягко подтолкнул ослабевшую женщину, — беги, иначе мы все бесславно погибнем.
Бледная, как полотно, без единой кровинки в лице, Гипатия сделала несколько неуверенных шагов.
— Беги, слышишь, беги… Мы с Кастором догоним…
И тут же раздался лязг металла и хриплый предсмертный крик. Это молчаливый Кастор хладнокровно встретил первого из нападавших.
Прижавшись спиной к спине и прикрывшись щитатами, оба воина стали отражать посыпавшиеся на них удары.
Яйцеголового он узнал сразу. Тот стоял в отдалении и громкими криками направлял действия своих приспешников.
Но каким образом этот фанатик здесь оказался? Всего, конечно, в программе предусмотреть невозможно, но чтобы такое?! Не человек, а какой-то злой дух. Срочно остановить программу. Немедленно! Но тогда случится необратимое — тут же порвется временная связь, и куда вынесут Гипатию скручивающиеся концы оборванной спирали — вперед или назад, предугадать невозможно.
А если она погибнет? Ведь события приняли неуправляемый характер. Так что же предпринять? Палец руки застыл на кнопке экстренной остановки программы.
Кратон, неутомимо рубивший своим коротким мечом наседавших противников, вдруг краем глаза заметил, что трое монахов отделились от общей группы и бросились вслед за беглянкой. Не оборачиваясь, он коротко приказал своему младшему товарищу догнать и остановить их. А сам с удвоенной энергией продолжал раздавать удары направо и налево, устилая пространство вокруг себя трупами поверженных врагов. И тут его внимание привлек человек удивительно неприятной внешности с удлиненным, совершенно голым черепом. Стоя позади своего воинства, он гортанным голосом отдавал команды, не принимая непосредственного участия в схватке.