Кайзер нас не посетил. Ведь посольство наше было не совсем официальным и крайне рискованным, почти авантюрой. И потому кайзер должен остаться в стороне от всей этой истории.
По причине той же авантюрности всей этой затеи не было ни прощального банкета, ни каких-либо церемоний. К Пангее мы отправлялись на быстроходном крейсере "Бреслау", который был пусть и не слишком хорошо вооружен, зато по скоростным данным приближался к эсминцам. Это был, наверное, наилучший выбор в нашей ситуации. Ведь отправься мы даже на супер-линкоре "Кайзер Вильгельм", одном из трех кораблей класса "Доппельштерн", флагмане нашего флота, даже в сопровождении "Князя-кесаря" и собственно "Доппельштерна", против всех сил демонов нам все равно не выстоять. А так хотя бы есть шанс скрыться, уйдя в гиперпространство, пусть и эфемерный, но все же.
Снова мы теснились в небольших каютах на двух человек. Меня поселили с полковником Фермором. Здоровенный гренадер занимал, наверное, вдвое больше места, чем я. Даже без доспехов. Я, конечно, человек далеко не сухопарого телосложения, но не мог похвастать столь впечатляющей мускулатурой. В первое время даже завидно стало. Однако уроженец Конфедерации никогда не кичился ею и общался всегда легко и непринужденно, а потому я быстро привык его постоянному присутствию рядом.
Полковник часто сидел на своей койке, одетый в одну майку на голое тело, штаны от полевой формы и в неизменном черном головном платке, украшенном совершенно неуставным серебряным черепом. Иногда он доставал гитару, что все время возил с собой, даже на линии фронта, и начинал перебирать струны. Пел довольно редко, иногда на родном языке, которым я не владел, но и на русском и немецком тоже. Все больше о неразделенной любви или разлуке. О солдатах и офицерах, уходящих на войну, оставляя в тылу любимых, которые то дожидались их, а то нет. Но иногда гитару у него брал я, когда совсем заедала тоска долгого космического перелета. Ведь во время странствий в гиперпространстве, особенно на большой скорости, пассажирам не рекомендовалось покидать свои каюты. Нам и еду доставляли прямо из камбуза специальным лифтом в закрытых подносах.
Играть в карты и пить припасенные мной коньяк с Бадена и Фермором виски нам через время какое-то надоело. Мы большую часть либо валялись на койках, глядя в потолок, либо брались-таки за гитару. Делать-то все равно было нечего. Я вспоминал старинные песни, родом еще с Земли, в основном военные или около военные. Вот только и мой, и Ферморов репертуар с каждым днем становился все более унылым. И что-то более бодрое петь не хотелось совсем.
Наверное, если бы не опыт окопной войны, кто-то из нас двоих точно слетел с катушек. Фермор был близок к этому, когда однажды взялся вроде бы как обычно взял гитару, прошелся пальцами по струнам - и вдруг взгляд его стал совершенно безумным. Полковник ударил по струнам с такой силой, будто хотел порвать их, и принялся выкрикивать смутно знакомые мне стихи.
Я шел один в ночи беззвездной
В горах с уступа на уступ
И увидал над мрачной бездной,
Как мрамор белый, женский труп.
Влачились змеи по уступам,
Угрюмый рос чертополох,
И над красивым женским трупом
Бродил безумный скоморох.
Это напомнило мне майора Штайнметца, который начал декламировать во время последнего приступа демонов на Пангее. Тогда меня под эти строфы накрыло странное наваждение, но в этот раз я замер, стараясь не поддаваться безумию Фермора.
И смерти дивный сон тревожа,
Он бубен потрясал в руке,
Над миром девственного ложа
Плясал в дурацком колпаке.
"Едва звенели колокольца,
Не отдаваяся в горах,
Дешевые сверкали кольца
На узких, сморщенных руках.
Меня начало трясти. Я сжал кулаки, так что быстро заболели пальцы. И зубы тоже, так что заныли десны. Но, не смотря на это, я уже не мог сидеть на месте, и подскочил на ноги. Наверное, принялся бы мерить шагами отведенную нам площадь, не будь она столь мала.
А Фермор все не унимался.
Он хохотал, смешной, беззубый,
Скача по сумрачным холмам,
И прижимал больные губы
К холодным, девичьим губам.
И я ушел, унес вопросы,
Смущая ими божество,
Но выше этого утеса
Не видел в мире ничего.
И тут уже не выдержал я. Не смотря на разницу в весе и впечатляющую мускулатуру, схватил Фермора за плечи и с силой приложил спиной о переборку, разделяющую нашу каюту с соседней. Голова полковника безвольно мотнулась - и он врезался затылком о металл переборки с глухим стуком. Он выронил гитару нам под ноги. Ни в чем неповинный музыкальный инструмент отозвался возмущенным гулом.
Фермор быстро освободился от моей хватки - и толкнул меня. Я упал на свою койку, правда, голову уберег. А полковник вскочил на ноги, занес тяжелый кулак. Я закрылся руками, но удара не последовало. Фермор опустился обратно на койку, закрыл крупными ладонями лицо. На секунду мне показалось, что полковник сейчас или расхохочется, словно безумец, или расплачется, как ребенок. Но нет. Он пришел в себя, откинулся на переборку, поправил съехавший на сторону головной платок, проверил на месте ли серебряный череп.
- Скверно, - пробурчал он. - Надо напиться вусмерть, Максим, - как офицеры одного звания мы общались без чинов, - иначе дело может скверно обернуться.
Он показал мне левую руку, в которой сжимал траншейный тесак. Я понял, что Фермор был в шаге от того, чтобы всадить мне его в горло.
- Сумасшествие какое-то, - вздохнул я.
Но напиваться мы не стали. Не хотелось терять контроль над собой. В пьяном состоянии один из нас мог бы и не сдержаться, а проснуться с траншейным ножом в горле или пулей в голове не хотелось ни мне, ни Фермору.
Не знаю, как спасался Фермор, а я нашел необычный выход. Я начал беседовать и не с кем-нибудь, а с Еленой Шварц. О всякой ерунде. Рассказывал ей смешные истории из детства и кадетской юности. И вполне мог представить себе ее реакцию на слова. Я называл ее про себя как когда-то в траншеях, то молодых человеком, то юношей, то фенрихом Шварцем. Извинялся если история, пришедшая на ум, была слишком уж пошлой, и Елена в любом случае выслушивала ее, хотя и смеялась в конце как-то натянуто. Ей явно подобные не нравились, но что поделать, частенько других у меня в запасе просто не оставалось. А повторяться я не любил.
И только это позволило мне не сойти с ума в оставшееся время.
Выход из гиперпространства стал для нас с Фермором настоящим праздником. Дело в том, что крейсера "городского" типа, к которому относился и наш "Бреслау", моли совершать особенно долгие перелеты, без промежуточных остановок. Скорость перемещения, как в реальном космосе, так и в гиперпространстве, вполне позволяли. Раньше я считал, что только цена двигателей, выдающих такую скорость, останавливается переоснащение ими всего флота. Теперь же мне показалось, что я понял истинную причину этого. Безумие перелета накрывало темной волной. Оно было куда страшнее самого долгого, длящегося дни напролет, артобстрела или бомбардировки, когда бетонный блиндаж сотрясается и трещит от попаданий тяжелых снарядов. Тем более, что здесь ютиться приходилось в гораздо меньшем по объему помещении, да еще и в компании всего лишь одного человека.
Когда вы оба вышли из каюты, обоим показалось, что даже воздух в коридоре более свежий, хотя он был точно таким же восстановленным, как и на всем корабле. Однако ничего поделать с этим мы не могли. Видимо, и остальные офицеры и чиновники, как и сам Литтенхайм, думали также. Как только с почти оглушительным звоном открылись магнитные замки, все тут же вывалили в коридор. Все мы стояли, прислонившись спиной к холодным переборкам, и глубоко дышали. Проходящие мимо космофлотчики, спешащие по своим делам, и не думали бросать на нас высокомерные взгляды.
- Господа посольство, - обратился ко всем нам Литтенхайм, - через четверть часа жду всех вас в кают-компании.
Офицеры космофлота любезно освободили для нас кают-компанию. Мы расселись вокруг стола, который был, конечно, великоват для нас, а потому говорить приходилось громко, чтобы сидящие на другой стороне могли услышать твою реплику. Правда, мы, военные, по большей части как раз молчали, собственно, все слушали Литтенхайма. Генерал-фельдмаршал оглашал последние инструкции, полученные на Рейнланде от канцлера.
- Мы практически не знаем тех, с кем нам придется вести переговоры, - начал он, - и к чему они в итоге приведут. Не зря, каждому из нас было дано время на завершение дел, ибо мы должны понимать, что вполне можем не вернуться на родину. Многим не по душе сам факт переговоров с демонами, однако кайзер принял решение о них, значит, мы должны выполнить его желание. Демоны станут нашими союзниками в войне с альбионцами, нашими старыми врагами, которые возможно будут и похуже демонов. - Он невесело усмехнулся - Это велел мне сказать вам канцлер, и я выполняю его пожелание, хоть и не согласен с ним в корне.
- Прошу прощения, генерал-фельдмаршал, - вмешался Зитцер, - вы что же, хотите сказать, вам не по душе наша миссия.
- Я это прямо говорю вам, - отрезал Литтенхайм. - Мне совершенно непонятно, исходя из каких принципов собиралось наше посольство. Я и полковники Нефедоров и Фермор - ветераны Пангеи. Пусть я лично с оружием в руках не сражался с ними, однако полковники-то, как раз наоборот. И вы считаете, что им будет так приятно несколько недель провести среди врагов, на которых они смотрели через прицелы лучевых винтовок. Штабные офицеры и дипломаты, при всем моем к вам уважении, не люди действия. И я вовсе не уверен, что полковники в какой-то момент не сорвутся при общении с демонами.
- Именно поэтому я настаиваю на том, - произнес Зитцер, - чтобы у офицеры оставили личное оружие на борту "Бреслау".
- Этого не будет, - отрезал Литтенхайм. - Вопрос о личном оружии закрыт, раз и навсегда. Запомните, статский советник, я не дам согласия на то, чтобы мои офицеры остались среди потенциального врага безоружными.