— Отдай мне сына, ты, бандит! — проговорил он наконец.
— Кто такой Ирод? — выкрикнул Попельский, крепко держа парня. — Говори, кого ты прикрываешь? Того, что поломал ребенку ноги киркой?! Извращенца, который тупым ножом тыкал кожу мальчика, вытачивая из него кровь?! Ты, отец несчастного ребенка, и ты еще колеблешься?! У тебя еще есть шанс! Потому что за минуту твое больной щенок окажется среди уродов!
— Отдай сына! — голос Гариги сорвался на фальцет.
— Хватай его, директор, под мышки, — буркнул полицейский.
Попельский и Войцеховский подняли парня и, тяжело сопя, двинулись в сторону шатра. Шум разбудил людей в соседнем доме. В неосвещенных окнах появились какие-то головы, но сразу исчезли. В окрестностях Высокого Замка еще и не такие крики и ругань были обычной ночной музыкой.
Стасьо был беспомощен, но в сознании. Он только крутил головой по сторонам, глядя то на одного, то на второго мужчину. Когда дошли до шатра, комиссар вытер пот со лба.
— Разбудите всех, — выдохнул Попельский. — Пусть делают то, что всегда. Этого парнишку в последнюю каморку! А я с его стариком буду через пять минут!
— Они редко когда спят, им лишь бы совокупляться, — сказал Войцеховский и зашел в шатер, волоча за собой Стася.
Попельский вернулся к автомобилю. Гарига стоял на коленях у двери и бился головой об оконное стекло. Он хрипел и всхлипывал. Когда комиссар приблизился к авто, прикованный наручниками мужчина взглянул на него. Его глаза были сухими. Попельский стоял, расставив ноги.
— Сядешь за скупку краденого, а твой Стасьо окажется среди уродов. Он уже там. Но одно твое слово… то есть два слова, и я освобожу его. Не узнаешь того, чего тебе лучше никогда не видеть! Скажи эти слова!
— Какие это слова?
— Фамилия и имя Ирода.
— Видимо, Ирод Агриппа, — прошептал Гарига.
Попельский взглянул на часы и застыл. Он научился сохранять неподвижность целыми часами и властвовать над мышцами лица. Это была очень полезная способность, особенно когда он, в прошлом — австрийский офицер и адъютант коменданта крепости Перемышль Германна Кусманка фон Бургнойштеттена, находился вместе с генералом в глубине России, где играл с царскими офицерами в карты на громадные суммы, а иногда и на собственную жизнь.
Глянул на циферблат. Прошло пятнадцать минут.
— Сними наручники, — Попельский одной рукой протянул ключи коммивояжеру, а второй вытащил браунинг. — Иди вперед меня к шатру. Там увидишь такое, чего никогда не забудешь.
Гарига отстегнулся от дверцы автомобиля, снял второй браслет наручников с запястья, а потом сделал резкое движение рукой. Ключи упали в кусты неподалеку.
— Больше не дам себя приковать, пулицай, — буркнул Гарига. — Скорее перегрызу тебе глотку, чем позволю это снова сделать.
— Пошли. — Попельский махнул браунингом. — Одно подозрительное движение, и я прострел тебе руку или колено. В зависимости, куда нацелюсь.
Они приблизились к шатру, в котором уже сиял свет.
— Ну, заходи! — Попельский подтолкнул Гаригу дулом между лопатками.
Шатер был поделен полотняными перегородками на маленькие каморки, залитые ярким светом.
— Ну, смотри! — Попельский снова ткнул Гаригу браунингом. — Начни с первой комнаты чудовищ.
Там сидела неимоверно толстая женщина. Ее могучие ноги и бедра поросли густыми темными волосами. Она была почти раздета. Свои срамные места, над которыми тремя складками нависал жирный живот, она прикрыла клетчатым платком с бахромой, а грудь спрятала под сплетенными руками. Маленькие глазки толстухи безразлично уставились в мужчин, что пришли на нее посмотреть. Какие-то остатки еды прилипли к ее жиденьким усам и бороде.
— Это баба-мужик, — объяснил Попельский. — Можешь на нее смотреть, а можешь ее иметь. За пять злотых она откроет тебе свою гигантскую пещеру!
Во второй комнатке сидел карлик с огромной головой. В красном жилете, с мускулистыми ручищами, покрытыми тюремными татуировками. Нижнюю часть его одежды составляли штаны с тремя штанинами. Две обтягивали короткие ноги, а третья, заполненная до конца, свисала между ног до колен.
— Догадываешься, что у него в третьей штанине? За щедрое вознаграждение он показывает это «что-то» дамам. Некоторые, говорят, теряют сознание, увидев такое, но другие тайком договариваются с этим ублюдком и пользуются его услугами.
В третьей комнате вовсю рычал могучий великан. Он был одет в тунику и обут в сандалии, ремешки которых обвивались вокруг его покрытых струпьями икр. Борода и густые черные волосы покрывали почти все лицо, с которого зыркали круглые обезьяньи глаза.
— Этот рядится в гладиатора, — вел дальше Попельский, — а когда это подобие зрителям надоест, то превращается в Кинг-Конга. В своей второй роли он становится пожирателем живых змей. За дополнительную плату он съест на твоих глазах живую гадюку или проглотит целого ужа! Взгляни только. — Показал на покрытые белыми личинками куски змеиной кожи, что валялись вокруг. — А сейчас увидишь самое худшее. И помни, что я все время держу тебя под прицелом. Одно неверное движение — и будешь хромать до конца жизни.
В четвертой комнате сидел Стасьо. Он был привязан к стулу толстой веревкой. Руки были обездвижены вдоль туловища. Смотрел на людей перед собой. Свет преломлялся на его обезображенной голове и не отражался от потемневших глаз, которых совсем не было заметно во впадинах. Были похожи на две черные пропасти, вырезанные на узловатой голове.
Гарига кинулся к парню и начал развязывать веревку.
Попельский схватил кнут, что стоял у стены шатра, и громко щелкнул ним. Стасьо вздрогнул в отцовских объятиях.
Комиссар снова щелкнул. Парень аж подскочил.
— Дамы и господа! — крикнул Попельский, словно цирковой конферансье. — Перед вами новая диковинка, которая сейчас будет танцевать танец святого Вита! Один удар кнута — одно танцевальное па!
Хлестал кнутом, судороги пробегали по детскому телу, отец дрожащими руками пытался распутать морской узел веревки.
— Танцуй, чертово отродье! — орал Попельский и щелкнул кнутом. — Танцуй, а толпа сойдет с ума от радости! Дергайся, и толпа взвоет! А вечером получишь вознаграждение — черную яму бабы-мужика!
Гарига отвязал сына и прижал его к груди.
— Сядешь в тюрьму за скупку краденого, — шипел Попельский в ухо находящемуся в ужасе отцу. — А твой сын останется один. Тогда я позвоню пану директору. И вскоре после моего звонка Стасьо попадет в чудовища и станет отрадой для жирного недомерка.
Гарига не отзывался. Продолжал обнимать сына, а мышцы подергивались на его лице.
— Понимаешь, ты, большевистская каналья? — Комиссар был такой разъяренный, что замахнулся кнутом на коммивояжера. — Понимаешь, что твой сынок, твой больной сынок станет страшилищем?
Стасьо перестал дрожать. Легонько отстранил отца и улыбнулся Попельскому.
— Сынок, сынок, — проговорил он каким-то странным писклявым голоском. — Где сынок? Где есть сынок? Я хочу к сынку! Я играть с сынком!
Тогда Бернард Гарига разрыдался. Попельский бросил кнут и подошел к несчастному отцу. Положил руку ему на плечо.
— Ирод Агриппа? — спросил он.
— Тадеуш Шалаховский, — ответил Гарига, не глядя на Попельского. — А его сынок — это Анджей Шалаховский. Живет на Собеского, 15.
Отец обернулся и плюнул комиссару в лицо. Тот приподнялся, вытер слюну носовым платком, пахнущим ливанским одеколоном и украшенным старательно вышитой монограммой, а потом выбросил платок на кучу мусора.
Францишек Войцеховский смотрел на все это расширенными зрачками. К комиссару Попельскому он больше не чувствовал ни крохи уважения.
XXII
На улице Собеского появился экипаж, а за ним — «шевроле». Остановились возле номера 15. Это был обычный дом, каких много в окрестностях Рынка.
Попельский отвернулся от дома и наблюдал, как Бернард Гарига будит Стася. Через минуту отец и сын вышли из экипажа и подошли к воротам дома. Первый избегал взгляда комиссара, второй, придя в себя со сна, подпрыгивал и улыбался, ежесекундно показывая пальцем на дверь.
Комиссар нажал на звонок около входа. Через минуту сделал то же самое, а потом снова и снова. Давил на кнопку и ежесекундно прерывал звон.
— А что такое? Что такое? — Разгневанный голос дворника слышно было издалека. — Это что, горит? А подождите меня минутку!
— Криминальная полиция! Открывай!
Эта информация несомненно ускорила шаги дворника. Через несколько секунд он стоял у двери, открывал глазок и мерил взглядом троих мужчин, что стояли под дверью. Увидев Гаригу и Стася, он весело засмеялся, но вид полицейского значка заставил его посерьезнеть и немедленно открыть дверь.
— Обыск, — сказал Попельский. — Ведите нас! Прямо в квартиру Шалаховского.
— А он в четверг выехал, как раз я комнату побелил, — сказал дворник и протянул руку отцу и сыну. — Добрый вечер, пан Гарига.
— Добрый вечер, пан Доминяк.
— Чего так поздно, что случилось, пан Гарига? — громким шепотом спросил дворник.
— А ты молчи, если не спрашивают, — грозно буркнул Попельский. — А теперь не мешай и иди спать!
— Да беру лахи под пахи и уже меня тут нет, — ответил тот, оскорбленный этим приказом.
— Подожди-ка. — Попельский изменил решение. — Пойдешь с нами! Бери ключи! Покажи, парень, — обратился он к Стасю, — где жил сынок!
Парень быстро побежал на внутренний двор, где были двери в два подъезда и два балкона, соединенные лестницами с двором. Оттуда можно было зайти в две мастерские, что были друг напротив друга. Под левым балконом виднелось маленькое окошко.
— Сынок! Сынок! — позвал парень, стуча в стекло.
— Откройте, пожалуйста. — Комиссар взглянул на дворника. — А потом оставьте нас.
Через минуту Попельский и оба Гариги стояли в освещенной комнате, где пахло мокрой известью. Она была небольшая и мрачная даже днем, потому что крошечное окошко почти скрывалось под лестницей.
— Вы сюда приходили со Стасем? —