– Кто такая Айрис?
– Понятия не имею. Джозеф никогда не говорил о ней.
– Однако Клаудия Плейфорд считает, что он убил эту женщину, – сказал Пуаро.
– Джозеф мухи не обидел бы. Это Клаудия демон.
– Почему вы так долго бродили в ненастную ночь по саду?
– Мне было стыдно возвращаться в дом. Я была сама не своя. «Софи сильная, Софи все может» – такой меня здесь считают. Я всегда рядом, всегда готова позаботиться о Джозефе, о леди Плейфорд, о ком угодно. Мне нужна была передышка, я хотела отдохнуть от той, за кого они меня все принимают.
– Понимаю, – сказал Пуаро. – А что сделала Клаудия Плейфорд, когда покончила с мистером Скотчером?
– Бросила дубинку и выбежала из комнаты.
Инспектор Конри приподнял подбородок и процедил:
– Клаудия Плейфорд и Рэндл Кимптон рассказывают совсем другую историю. По их словам, они были вдвоем в комнате мистера Кимптона с тех пор, как покинули спальню Орвилла Рольфа и до тех пор, как вы закричали.
– Значит, они лгут, – ответила Софи просто.
Глава 14Два списка леди Плейфорд
Пока Пуаро и инспектор Конри допрашивали в Баллигуртине Софи Бурлет, мы с сержантом О’Двайером находились в кабинете леди Плейфорд в Лиллиоуке. Его хозяйка не спускалась вниз с тех пор, как умер Скотчер. На ее письменном столе я заметил поднос с нетронутым ланчем, а ее лицо осунулось и даже похудело, несмотря на то что после трагедии прошло всего двадцать четыре часа.
– Я вышла из столовой и сразу направилась к себе, – говорила она сержанту О’Двайеру. Ее тон ясно давал понять, что этот вопрос, как и все остальные, которые могут за ним последовать, она рассматривает как досадную помеху. Мне показалось, что в ее голове шла какая-то напряженная мыслительная работа и что любое вмешательство в нее извне должно было представляться ей препятствием на пути к цели. – Ужинать я не стала. Кто угодно наверняка скажет вам это, так почему бы не я сама. Возможно, вам уже все рассказал мистер Кэтчпул.
Я дал понять, что ничего подобного не делал.
– Моя сноха, Дорро, позволила себе замечание, которое очень меня огорчило. Но вы не должны думать о ней плохо. Она хорошая женщина, только слишком беспокойная. В этом доме вообще нет злых или испорченных людей, сержант. Даже моя дочь Клаудия, которая нередко бывает излишне остра на язык… – Тут леди Плейфорд выпрямилась, словно готовясь к тому, что она собиралась произнести. – Так вот, Клаудия такая же убийца, как я – пират. Это абсурд.
– Значит, вы считаете, что Софи Бурлет лжет? – спросил я.
– Нет, – ответила леди Плейфорд. – Софи никого не станет обвинять без оснований, тем более в убийстве. У нее доброе сердце.
– Тогда…
– Я не знаю! Поверьте, я прекрасно понимаю суть проблемы. И продолжаю настаивать на двух вещах – во-первых, моя дочь не убийца, во-вторых, Софи Бурлет не лжет, хотя знаю, что эти факты никак не совмещаются между собой.
– Если позволите, ваша светлость… – Этими словами сержант О’Двайер предварял все свои вопросы. – Вы вернулись к себе – а потом вышли снова или оставались у себя и дальше?
– Я оставалась у себя, пока не услышала, как вдалеке кто-то кричит и как по лестнице бегут люди. До тех пор меня побеспокоил лишь мистер Кэтчпул, который постучал в мою дверь. Он хотел удостовериться, что со мною ничего не случилось.
– Это Пуаро велел мне проверить, всё ли в порядке, – сказал я. – Я выяснил, что в доме находились все, кроме Софи Бурлет и Майкла Гатеркола, а Джозеф Скотчер и Орвилл Рольф, хотя и были у себя, чувствовали себя не самым лучшим образом.
– Если позволите, ваша светлость… Скотчер умирал от брайтовой болезни почек, это верно?
– Совершенно верно.
– И еще, насчет замечания вашей невестки, которое вас расстроило. Я бы хотел услышать, в чем именно оно состояло, с вашего позволения.
– Она сказала, что я принимаю Джозефа Скотчера за моего сына Николаса, который умер в детстве. И назвала Николаса «дохлятиной». Что, в сущности, верно. Только слишком грубо. Это меня и расстроило – не сам факт упоминания о Николасе, а то, что Дорро могла сказать такую гадкую вещь.
– Она сама об этом скоро пожалела, – не сдержался я. – Когда мы пришли в гостиную, она очень расстроилась и все твердила, что не знает, как это у нее вырвалось.
– Понимаю, – произнесла леди Плейфорд задумчиво. – За словами надо следить; нельзя позволять им срываться с языка, как кому-то будет угодно. Что сказал однажды, то уже не возьмешь назад. Мне и самой не раз и не два приходилось переживать очень острые моменты, и все же я никогда не позволяла себе произносить вслух ничего такого, о чем могла пожалеть впоследствии.
– Совершенно с вами согласен, – поддакнул О’Двайер. – Если кто и наделен талантом подбирать слова, так это вы, ваша светлость.
– И все же это из-за меня умер бедный Джозеф. – В ее глазах блеснули слезы.
– Вы не должны себя винить, – вмешался я.
– Тут я держусь того же мнения, что и инспектор Кэтчпул, – сказал О’Двайер. – В кончине мистера Скотчера виноват тот, кто разбил ему голову дубинкой.
– Очень любезно с вашей стороны, джентльмены, но вы никогда не убедите меня в том, что это не на мне лежит вина за его гибель. Это я изменила свое завещание так, что оно просто не могло не спровоцировать убийцу. Это я устроила из него целый спектакль за обедом.
– И все же вы не желали, чтобы Джозефа Скотчера убили часом или двумя позже, и даже в мыслях такого не держали, – заметил я.
– Нет. Больше того, если б кто-нибудь хотя бы намекнул мне тогда на такую возможность, я бы не поверила. И знаете почему? Потому что мотивы совершить это убийство могли быть лишь у тех, кто никогда не пошел бы на такое дело! Мой сын Гарри? Немыслимо! Что до моей дочери, Клаудии… Возможно, вы не верите ей, Эдвард, – я могу называть вас Эдвардом? – но это не ее стиль. Клаудия не может быть убийцей.
– Почему вы так уверены?
– Убийство – последнее прибежище для тех, кто слишком долго – иногда всю жизнь! – подавляет в себе обиду или гнев без всякой надежды дать им когда-либо волю, – сказала леди Плейфорд. – Такой человек подобен бутылке шампанского. С той разницей, что рано или поздно давление изнутри достигает в нем такой стадии, когда либо вышибает пробку, либо сама бутылка разлетается вдребезги. Ярость моей дочери – с которой она, можно сказать, родилась и которая не имеет никаких осязаемых причин в окружающей ее жизни – бурлит в ней постоянно и покамест обретает выход в словесных выплесках, для которых всегда находится вполне достаточная аудитория. Клаудия не закупоривает гнев себе; напротив, она щедро изливает его на каждого, кто встретится ей на пути. Встав поутру с постели, она первым делом выясняет, какую еще несправедливость допустила по отношению к ней судьба, и целый день ходит по дому, осыпая всех упреками и укоризнами. Вряд ли вы могли не заметить этого, Эдвард.
– Ну…
– Хорошее воспитание не позволяет вам произнести это вслух. А между тем Клаудия способна уничтожить целую армию, стоит ей только открыть рот и высказать свое мнение. Зачем ей хвататься за дубинку и бить кого-то по голове? Разве что у нее отнялся бы прежде язык, но такого пока не наблюдается.
– А Дорро? – спросил я.
– Вы спрашиваете, могла ли Дорро убить Джозефа? Смехотворная идея! Разумеется, Дорро сильно разозлилась, узнав, что ее мужу предстоит остаться без наследства, но она женщина боязливая. Больше того, пессимистка. А это значит, что, прежде чем пойти на убийство, она наверняка задумалась бы о неизбежном разоблачении, осуждении и наказании, и страх перед этой неприятной троицей наверняка удержал бы ее от опрометчивого шага. Да и зачем Софи притворяться, будто убийца – Клаудия, если на самом деле это Дорро?
– А как насчет жениха вашей дочери – Рэндла Кимптона? – спросил я.
Леди Плейфорд взглянула на меня с удивлением.
– Зачем Рэндлу убивать Джозефа? Разве что из-за денег, но их у него и так более чем достаточно.
Легко ей было доказывать, что ни один, ни второй, ни третий не могли убить Джозефа Скотчера. Но кто-то его все же убил… Факт оставался фактом.
– Кого вы подозреваете? – спросил я прямо.
– Никого. Подозрение предполагает уверенность, а у меня ее нет. Все, что у меня есть, – это два списка, которые я держу в голове, и ничего больше.
– Два списка?
– В одном списке те, чья невиновность вне всякого сомнения, в другом – все остальные.
– Когда вы говорите «вне всякого сомнения»…
– Я имею в виду, что знаю их характеры.
– С вашего позволения, леди Плейфорд, не могли бы вы огласить оба списка? – попросил О’Двайер.
– Если хотите. Невиновны следующие: Гарри, Клаудия, Дорро, Майкл Гатеркол, Софи Бурлет. Остальные: это – простите меня, Эдвард, – Эдвард Кэтчпул, Эркюль Пуаро…
– Что? Пуаро и я значимся в вашем списке потенциальных убийц?
– Я, конечно, верю, что вы не убивали Джозефа Скотчера, но ведь я не знаю этого наверняка, – нетерпеливо сказала леди Плейфорд. – И не могу утверждать, что ни вы, ни Пуаро не убьете ни при каких условиях. Если вам от этого легче, то я и про себя могу сказать то же самое. При определенных обстоятельствах… К примеру, знай я наверняка, кто убил Джозефа, я бы взяла самый длинный, самый острый нож, который только есть в этом доме, и воткнула бы ему – или ей – в глотку. И сделала бы это с удовольствием!
В дверь постучали.
– Я ни с кем больше не хочу говорить, – сказала леди Плейфорд с такой тревогой, как будто разговор со мной и сержантом О’Двайером сам по себе был достаточным испытанием. – Прогоните их, кто бы это ни был.
Это оказался Хаттон, дворецкий. Трагические события в Лиллиоуке, похоже, развязали ему язык.
– Звонил месье Пуаро, просил передать вам кое-что, мистер Кэтчпул, – зашептал он тревожно, склонившись над моим ухом: видимо, считал, что так его слова вернее достигнут цели. – Он хочет, чтобы вы задали всем в этом доме один вопрос – знают ли они женщину по имени Айрис.