– А Клаудия ревновала?
– Думаю, она видела во мне ту хорошую дочь, какой никогда не была для собственной матери.
– Клаудии нравился Скотчер? – спросил я.
– Ей определенно было приятно, когда он был рядом, – сказала Софи. – Он и еще Рэндл Кимптон, которого она обожает, – ни к кому, кроме них двоих, она никогда не выказывала никакого интереса.
– Почему же тогда мадемуазель Клаудия убила мистера Скотчера, если ей было приятно его общество, как вы говорите? – спросил Пуаро.
Софи зажмурилась:
– Я и сама себя все время об этом спрашиваю… вы даже не представляете, как часто! И не нахожу ответа. Кажется, у нее не было на это причин… ну, не считая того упоминания о некой Айрис. Кстати, вы уже выяснили, кто это и кем она приходилась Джозефу? Он никогда не говорил мне о ней.
– Как вы думаете, предложение, которое сделал вам мистер Скотчер, могло иметь какое-то отношение к убийству? – спросил Пуаро. – И снова это наводит меня на мысль о ревности. Ревность – очень опасное чувство.
– Нет. В романтическом смысле Клаудия нисколько не интересовалась Джозефом. Рэндл Кимптон – вот кто для нее и солнце, и месяц, и звезды в небе. Ни один мужчина, кроме него, ее не привлекает. – Софи прикусила губу. И сказала: – Я знаю, вам может показаться, будто я сама себе противоречу, но… По-моему, Клаудия ревновала вовсе не ко мне. Она, конечно, старалась убедить себя в том, что я – ее главная проблема, однако все дело в том, что у нее есть другая соперница, куда более могущественная, чем я.
– Кто? – спросили мы с Пуаро хором.
– Шримп Седдон. Главная героиня всех книг леди Плейфорд. Подозреваю, что Клаудия с самого детства обижалась на свою мать за то, что та любит свою Шримп и проводит с ней столько времени. Стоит только послушать, как леди Плейфорд говорит о своих романах, чтобы понять: ничто на свете не привлекает ее так сильно, как сочинительство. Но Шримп – литературный персонаж, ей никак не отомстишь, а значит, Клаудии во что бы то ни стало нужно было найти предмет, на котором она могла выместить свои детские обиды. Им и стала я.
– Мадемуазель, позвольте задать вам еще один вопрос, – сказал Пуаро. – Не могли бы вы сейчас подробно, шаг за шагом описать, как именно вы обнаружили тело Джозефа Скотчера – что вы увидели, когда вернулись в дом в тот вечер?
– Я ведь уже все рассказала, – ответила Софи.
– Прошу вас.
– Ну, я вошла. Услышала громкие голоса, мужской и женский. Пошла в утреннюю гостиную, откуда они доносились. Увидела Клаудию и Джозефа. Джозеф стоял на коленях и молил о пощаде.
Тот самый Джозеф, который примерно за час до этого умер от стрихнина, напомнил себе я.
– А Клаудия тем временем говорила про эту Айрис: «Это должна была сделать она, но не сделала, и ты убил ее», или что-то в таком роде. Тут я завизжала, Клаудия бросила дубинку и убежала через библиотеку. Почему я снова должна вспоминать весь этот ужас?
Я невольно возгордился, когда Пуаро задал Софи вопрос, который услышал от меня:
– Клаудию Плейфорд видели на верхней площадке лестницы с Рэндлом Кимптоном, когда весь дом сбегался на ваши крики, мадемуазель. Мне известен лишь один путь, каким она могла там оказаться, – взбежав по лестнице еще до того, как начали распахиваться двери. Вы, случайно, не слышали ее шагов по ступенькам? Мне думается, что вы должны были ее слышать, когда она покинула библиотеку. В холле на полу плитка, ковра нет. Да и вам могла прийти в голову мысль, что убийца вашего возлюбленного не должна скрыться. Так что вас могли бы заинтересовать ее дальнейшие передвижения.
Глаза Софи забегали, когда она погрузилась в раздумье.
– Нет, – сказала она наконец. – Я ничего не слышала. Клаудия, конечно, должна была побежать наверх, но… я этого не помню. Я вообще не слышала ничего, кроме своих криков.
Глава 26Определение знания по Кимптону
Едва мы подъехали к Лиллиоуку, Софи Бурлет выскочила из автомобиля так решительно, словно подозревала, что мы с Пуаро сговорились удержать ее там помимо ее воли, и побежала к дому.
– Все изменилось, Кэтчпул, – с тяжелым вздохом произнес Пуаро, когда мы с ним выбрались на холодный воздух.
– Верно. Пара упругих, розовых почек, и никуда от этого не денешься.
– Кстати, насчет никуда не денешься… Что бы ни говорил теперь инспектор Конри, я должен просить вас задержаться в Лиллиоуке до тех пор, пока я не распутаю это дело. Ваше присутствие благотворно влияет на мои мыслительные процессы. Я готов попросить за вас ваше начальство в Скотленд-Ярде, если это поможет.
– Не надо. Я остаюсь. – Я решил не говорить ему, что уже звонил начальнику сегодня утром, прямо перед дознанием, и что одного упоминания имени Эркюля Пуаро было достаточно для получения желаемого результата. Да мне и самому не хотелось никуда уезжать прежде, чем загадка убийства Джозефа Скотчера будет разрешена.
– Я разберусь в этом деле, Кэтчпул! Можете не сомневаться.
– Я и не сомневаюсь. – Моя вера в Пуаро не уступала не только моему неверию в Конри, но и вере маленького бельгийца в самого себя.
Маленький бельгиец вздохнул:
– Этот случай полон явных противоречий. Сначала Скотчер умирал от болезни Брайта – но нет! Его отравили. Мы верили в две вещи касательно Джозефа Скотчера. Eh bien, обе оказались неправдой.
Я даже не знал, о чем собираюсь спросить, пока слова сами не сорвались у меня с языка:
– Айрис Гиллоу – что, если это она ключ ко всему?
– Что вы о ней знаете? – спросил Пуаро.
– Только то, что Рэндл Кимптон должен сказать нам, кто она такая, – да и то лишь потому, что мне кажется, без нее эта задачка не сойдется с ответом.
– Не совсем так, – раздался голос позади нас, когда мы уже стояли у входной двери.
Я обернулся. Это был Кимптон; он шел к нам, держа руки в карманах длинного серого пальто.
– Я не отрицаю, что Айрис Гиллоу принадлежит важная роль, но не значительная. Тут есть разница. Может быть, войдем? Я обещал рассказать вам все после дознания, а мы и так уже потеряли много времени.
В доме, куда мы вошли, не горела ни одна лампочка; было темно, как в пещере.
– «Брожу я по челу у ночи черной, // Чтобы тебя сыскать»[21], – отчаявшимся тоном сказал Кимптон. – Только у нас еще не ночь, и очень хотелось бы видеть, куда ставишь ноги.
Очутившись в библиотеке, мы сразу зажгли свет, и Пуаро сказал:
– Доктор Кимптон, вы ведь знали, не так ли?
– Что знал?
– Что мистер Скотчер не был при смерти в момент убийства. Что он не страдал не только от брайтовой болезни почек, но и ни от какой другой болезни.
– Что ж… все зависит от того, как вы понимаете знание.
Мы ждали, что он скажет дальше. И Рэндл, казалось, тоже ждал, глядя на нас со своей неизменной очаровательной улыбкой. Через пару секунд он сменил ее на хмурое выражение лица.
– Сильное подозрение – еще не знание, это подтвердит вам любой детектив. Но я вижу, что данная линия расследования не представляет для вас интереса, а потому оставлю ее. Да, я знал, в том смысле, который вы вкладываете в это слово. Я не верил, что Скотчер умирает, не верил, что у него непорядок с почками. Никогда не верил.
– Почему же вы не сказали мне об этом сразу, месье?
– Сразу после убийства Скотчера или сразу после вашего прибытия в Лиллиоук?
– После убийства, – сказал Пуаро.
– Принцип сохранения энергии.
– Не могли бы вы объяснить, что вы имеете в виду?
– Мне не хотелось ни вступать с вами в спор, ни тратить время на уговоры, – сказал Кимптон. – Думаете, вы поверили бы мне на слово, если б я заявил, что умереть от болезни почек Скотчеру грозит не больше, чем мне или вам? Мало есть любителей убеждать всех встречных и поперечных в том, что им предстоит отправиться к праотцам в самом непродолжительном будущем, если на самом деле ничего такого не предвидится. Я же знал, что вы сразу пойдете к Софи или к Эти и станете расспрашивать их о здоровье Скотчера, а они тут же уличат меня во лжи. И что бы вы сказали тогда: «Ну, вы и фантазер, доктор Кимптон. Но это уже слишком. Нельзя же быть таким жестоким», – или еще что-нибудь в таком духе. Однако позвольте вам заметить, Пуаро: в массе нормальных людей, которым и в голову не придет наговаривать на свое здоровье, всегда найдется один, кто именно так и поступит, сколь бы невероятным это ни казалось. Зато теперь нам с вами не о чем спорить: правда и так вышла наружу. Наконец-то.
– А как же мадемуазель Клаудия? Она верила в болезнь Скотчера?
– Клаудия? – Кимптон рассмеялся. – Ничуть. Также и Эти, и Софи, и Хаттон, и вообще все, у кого есть хотя бы капля мозгов.
– Софи Бурлет только что уверяла меня, что Скотчер был при смерти, – возразил ему Пуаро. – Она говорит, что полицейский врач солгал о состоянии его почек. Что вы скажете на это, мистер Кимптон?
– Чушь собачья. Как врач, я могу вам сказать, что любая сиделка – хотя Софи, на мой взгляд, вовсе не любая, а одна из лучших в своей профессии, – так вот, любая сиделка, проводя с больным столько времени, сколько проводила со Скотчером она, помогая ему буквально во всем, рано или поздно поймет правду о состоянии его здоровья. Вы, Пуаро, не врач и не профессор медицины, это видно, – так позвольте, я объясню вам суть: Скотчер любил поговорить о своей надвигающейся кончине, и он был худ. Это и делало его похожим на умирающего. Ни упадок сил, ни боль никогда не овладевали им настолько, чтобы он забыл об остроумии, предупредительности и такте. Спросите любого врача или медсестру о том, как ведут себя умирающие, и вы услышите, что обычно им не свойственна особая любезность. Скотчера же постоянно заботило лишь одно – как понравиться всем и каждому.
Кимптон выдвинул стул из-за блестящего от полировки круглого стола и сел.
– Софи Бурлет далеко не дура, – продолжал он. – Она проницательная и чуткая женщина. Она прекрасно знала о мошенничестве Скотчера, что не мешало ей любить его. А теперь она лжет, спасая его репутацию.