Я слушал и ждал.
– Вот как… благодарю вас, доктор, – говорил на том конце Пуаро. – Я просил сестру сообщить вам, что мне предстоит длительная беседа с моим другом Эдвардом Кэтчпулом, инспектором Скотленд-Ярда. Да, вы правы, это совершенно приватный разговор. Нет ли здесь другого кабинета, которым вы могли бы воспользоваться, пока… есть? Очень хорошо! Merci mille fois[27].
– Пуаро, вы что, выжили какого-то беднягу из его собственного кабинета?
– Не важно, Кэтчпул. Я сгораю от нетерпения – расскажите мне все, что вам удалось узнать.
– Правда? – Я вздохнул; задача мне предстояла не из легких. – Ладно, только сначала я спрошу вас кое о чем. Ваш отель в Оксфорде – как он называется?
– «Рэндолф».
– Как странно… Почему-то я так и думал.
– Это имеет какое-то значение?
– Никакого, просто история, которую я собираюсь вам рассказать, произошла именно там.
– Так рассказывайте, – нетерпеливо потребовал Пуаро.
Я начал собирать воедино все, что услышал от леди Плейфорд, но на середине прервался и взмолился в отчаянии:
– Пуаро, вы должны сами поговорить с ней. Она так рассказывает… в ее устах любая история словно оживает, а каждое слово обретает особый смысл. А я говорю плоско и неинтересно.
– Не беспокойтесь, mon ami. Я вполне представляю, как именно те же факты прозвучали бы в изложении леди Плейфорд. Мой мозг добавит вашему рассказу красок и… рельефности, если хотите.
Отбросив сдержанность, я продолжал. Мой голос уже изрядно хрипел, когда я добрался до слов:
– …И тогда я спросил ее, весь ли это был план: показать Скотчера доктору. А она ответила, что нет. И то, что она рассказала мне потом… совсем уже ни в какие ворота не лезет.
– Рассказывайте же, рассказывайте, – снова подстегнул меня Пуаро.
– Видите ли, оказалось, что Майкл Гатеркол хотел поступить к леди Плейфорд в секретари. Именно так он и Скотчер… Хотя погодите, дайте-ка мне подумать. Не знаю, может, начать лучше не с этого.
– Юрист Гатеркол? Просился на должность секретаря к романистке?
Отчитываясь перед Пуаро, я ощущал себя незадачливым толмачом. Говорить от первого лица, словно я и есть леди Плейфорд или играю ее на сцене, было бы для меня несравнимо легче, и едва я это понял, как тут же решил: если когда-нибудь я стану писать отчет об этих загадочных событиях, то так и поступлю – в конце концов, читатели заслуживают лучшей участи. А бедняге Пуаро пришлось довольствоваться версией попроще.
– Теперь настало время ввести в мою историю Майкла Гатеркола, – сказала мне тогда леди Плейфорд. – Он мой юрист и отлично знает свое дело, однако он не всегда был партнером в одной из самых блестящих юридических фирм Лондона. Это я попросила Орвилла Рольфа принять Майкла к себе, причем принять всерьез, и Орвилл – чья семейная фирма, «Рольф и сыновья», занималась еще делами моего мужа и моего отца – не подвел.
Я познакомилась с Майклом, когда он написал мне, что хотел бы занять должность моего личного секретаря в ответ на объявление, которое я поместила в газетах. Он служил тогда клерком в одной юридической конторе, где человек его ума и образованности был совершенно не к месту. Но он, со своей всегдашней неуверенностью, похоже, готов был протирать там штаны до конца жизни. И, может быть, так бы и случилось, не попадись ему однажды на глаза то мое объявление. В детстве он так любил мои книги, что не смог устоять перед искушением и написал мне. Не хочу хвастаться, но из его первого письма у меня сложилось впечатление, что только мои книги помогли ему удержаться на плаву в самый трудный период его жизни. И, конечно, я пригласила его на собеседование.
Джозеф Скотчер тоже прислал письмо, в котором выражал желание занять ту же должность. Безупречно вежливое, оно, однако, было далеко не столь личным. Еще не видав их в глаза, я уже знала, что предпочту Майкла, но мне все же хотелось поговорить с обоими прежде, чем принимать окончательное решение, поэтому я пригласила их в Лиллиоук. Увы, им пришлось ждать куда дольше, чем следовало, и все из-за Хаттона, будь он трижды неладен! Весь тот день дворецкий упорно что-то от меня скрывал, чем довел меня едва не до кондрашки, – ведь я решила, что это что-то имеет отношение к Майклу и Джозефу, а если так, то мне просто необходимо было выяснить все еще до начала нашей беседы. Но оказалось, что дело было всего лишь в настройке – или как там это еще называют – всех часов в доме, запланированной на следующий день. Я так разозлилась на моего злосчастного дворецкого, что добрых полчаса не могла успокоиться, до того мне хотелось его удушить! Одним словом… случилась непредвиденная заминка, во время которой Джозеф и Майкл сидели у дверей моего кабинета и беседовали. Долго. Скоро вы поймете, почему это имеет такое значение.
Первым вошел Джозеф. У меня просто нет слов, чтобы описать, какое он произвел на меня впечатление. Каждая его фраза была полна Шримп и ее приключениями – казалось, он знает мои книги наизусть, и не просто читает их, а еще и размышляет над ними, – и по поводу всякой из них у него была какая-нибудь теория. Он словно заглянул в самую глубину моего творческого «я» и увидел там то, о чем я и сама не подозревала.
И я выбрала Джозефа. Любой на моем месте поступил бы так же. Вы тоже, Эдвард. Он мог убедить кого угодно в чем угодно, ему просто нельзя было противиться. Мне было больно отпускать его от себя в тот день; хотелось, чтобы он оставался подле меня непрерывно, но надо ведь было соблюсти формальности, этикет и так далее. Короче, пришлось отпустить Джозефа домой, за вещами, и выслушать наконец Майкла, раз уж я заставила его притащиться в Клонакилти из самого Лондона.
Увы, должна признать, что я почти не слушала Майкла, едва замечала его присутствие. Он нервничал и произвел не лучшее впечатление. Я же была слишком занята составлением письма, которое мысленно уже готовилась отослать Джозефу. Да, ведь мой выбор был сделан еще до того, как Майкл вошел в комнату. Гатеркол – милый человек и заслуживает лучшего. Он не блестящ, в отличие от Джозефа, зато абсолютно надежен. Нет, скажу больше: он именно надежен, а Джозеф, при всем своем блеске, никогда не был таким.
Итак, я наняла Джозефа секретарем, а Майклу выдала своего рода утешительный приз. Мне стало его жаль, вот я и шепнула пару слов на ушко Орвиллу Рольфу, и результат превзошел все мои ожидания. После этого я прочно забыла о Майкле Гатерколе на несколько лет, пока не сострила однажды по поводу Шримп в присутствии Джозефа. Шутка была совсем простая – всякий, кто читал хотя бы один мой роман, просто не мог ее не понять. Ну, вы-то, Эдвард, конечно, не читали?.. Как, неужели? Почему же вы раньше не сказали?.. Ну, ничего. Вот сейчас мы на вас и проверим. Если я скажу вам: «крышка от молочной бутылки», что еще придет вам в голову, кроме настоящей крышки от бутылки? Ну вот, видите! Так я и думала. В каждой, абсолютно каждой моей книге Шримп повторяет эту шутку. Но Джозеф, совершенно очевидно, не понял моей остроты, и это меня удивило, ведь я ясно помнила, как во время интервью он вспоминал эту самую шутку.
Я смутилась. И захотела проверить Джозефа еще, для чего не раз бросала ему скрытые намеки на те или иные события, происходившие в моих книгах, и каждый раз, при всей его обычной восприимчивости, он явно не ощущал подвоха в моих словах. Тогда мне стало совершенно очевидно, что книг моих он не читал, ни одной, хотя сам клялся и божился, что прочел их все до единой, зачитывал их до дыр, посылал друзьям и родственникам, покупая дополнительные экземпляры, раздаривал незнакомым людям на улицах, хотел основать новую религию с текстами о Шримп в качестве священных, – тут я, конечно, преувеличиваю, но, честное слово, не так уж сильно.
И как только мне стала ясна вся фальшивость Джозефа, который обманывал меня и в отношении моих книг, и в отношении своего здоровья, меня посетила еще одна мысль. Точнее, некое воспоминание всплыло из самых отдаленных глубин моего мозга. Я действительно слышала шутку про молочную бутылку, когда беседовала с двумя молодыми людьми, решая, кого из них взять к себе на работу. Да, слышала, но не от Джозефа, а от Майкла. К несчастью, в тот миг я так увлеклась Джозефом, что приписала замечание Майкла не тому человеку. Очень несправедливый поступок с моей стороны. Хотя и абсолютно непреднамеренный. Я забеспокоилась… и задумалась…
На следующий день я написала Майклу и попросила его приехать. Он приехал. Я забросала его вопросами. В романе «Шримп Седдон и крашеное яйцо» какую черту характера считает самой важной отец Шримп? В «Шримп Седдон и каске пожарника» что придает шарфику миссис Орански особый запах? И так далее. На все вопросы Майкл ответил правильно. Тогда я спросила его, помнит ли он, что происходило между ним и Джозефом, пока они ждали перед дверью вызова в мой кабинет. Он явно смутился, но я потребовала, чтобы он рассказал все. Тут правда и вышла наружу – не настолько привлекательной и яркой, как она прозвучала из уст Джозефа, но все идеи, которые он представлял в моем кабинете как свои, были на самом деле теориями Майкла. Это Майкл наизусть знал все приключения Шримп; а Джозеф лишь повторил то, что тот, по доброте душевной и по наивности, рассказал ему в минуту ожидания.
Я была в ужасе. Вы, конечно, считаете, что мне следовало тут же уволить Джозефа, выгнать его окончательно и бесповоротно, но у меня не было ни малейшего желания так поступать, даже после того, что я узнала. И еще, Эдвард, вы не учитываете первейшую страсть человека – любопытство. Что проку в жизни, если в ней нет места тайне и ее разгадке? Поэтому я продолжала спрашивать себя – кто он, этот блестящий молодой человек? На самом ли деле его имя Джозеф Скотчер или он лишь выдает себя за него? Почему он считает, что легче прожить тому, кто все время выдумывает, не говоря ни слова правды? Мне хотелось ему помочь. Потому что при всей фальшивости Джозефа одно в нем было неподдельно: он и в самом деле каждую минуту своей жизни здесь старался, из кожи вон лез, чтобы я была довольна, счастлива, чтобы мне не было скучно. Казалось, его заботит только мое благополучие. Нет, я отнюдь не была готова расстаться с ним.