– Отличная работа, старина, – сказал Кимптон. – Наверное, теперь я должен подтвердить, что находился именно в том состоянии духа, какое вы мне приписываете? Так вот, я подтверждаю. Это неожиданное известие действительно привело меня в неописуемую ярость. И если кто-нибудь может превратить психологию в науку, то это именно вы, Пуаро.
– Рэндл, он же обвиняет тебя в убийстве! – воскликнула Клаудия. – Разве ты не будешь отрицать это?
– Нет, дражайшая моя. Прости, но он прав во всем. Пуаро выиграл у меня вчистую. А я не из тех, кому доставляет удовольствие лишать человека заслуженной победы.
– Вот как? Ну а я, значит, из тех. – И Клаудия смерила Пуаро холодным взглядом. – Вы правы, говоря о Рэндле как о талантливом и целеустремленном человеке, и все же ни один мужчина не сравнится в решимости с по-настоящему целеустремленной женщиной. Я бы никогда не оставила попыток смыть с себя подозрение, обвини меня кто-нибудь в убийстве. Никогда, слышите!
– Мне кажется, Пуаро еще не закончил, дражайшая. Но, раз уж ты подняла эту тему… как ни больно мне выражать свое несогласие с тобой, моя божественная девочка, я все же должен признать, что наши представления о том, что значит «смыть с себя подозрение», несколько расходятся.
Несмотря на хвалебные эпитеты, которыми Кимптон уснащал свою речь, голос его оставался столь же суровым, как и лицо. А его глаза больше не мерцали, то ярко вспыхивая, то приглушая свой огонь в такт словам; нет, они застыли, и взгляд их был неподвижен и дик.
– Прошу всех присутствующих верить мне на слово, что недостаток решимости – не моя слабость, – сказал он. – Однако я предпочитаю смотреть фактам в лицо. Убийство может сойти с рук лишь в одном случае – когда саму возможность его совершения невозможно доказать. Когда картина преступления так и остается запутанной и неясной. Когда никто, даже сам Пуаро с его буйной фантазией, не в силах заподозрить истинного виновника; когда его причастность к совершённому убийству отметается с самых первых шагов раз и навсегда, и никогда потом ни подозрение, ни даже тень вины не пятнают его честное имя. Таково было преступление, которое я планировал совершить. Но стоило Пуаро обвинить меня, и я сразу понял, сколько ошибок наделал. Да, я еще могу спасти свою жизнь, наболтав кучу чепухи и вывернувшись из создавшейся ситуации. Но ничто уже не спасет мой план. И потому я выбираю единственную прямую дорогу, которая мне еще осталась: полное признание. Убил ли я Джозефа Скотчера? Да, это я его убил.
– Доктор Кимптон, вы не ошиблись, говоря, что я еще не кончил, – сказал Пуаро, по-видимому еще не настроенный уступить сцену другому. – Так на чем я остановился? Ах да; я как раз добрался до проблемы, с которой вы столкнулись, когда Скотчер получил место секретаря леди Плейфорд. Если его больше не будет в Оксфорде, то как вы, убив его, добьетесь возможности лично вскрыть его труп?
– Да, именно об этом я сразу и подумал, – подтвердил Кимптон. – И некоторое время пребывал в унынии по этому поводу.
– Так вот из-за чего вы разорвали тогда помолвку с Клаудией, – вырвалось у меня вдруг; я не сдержался и произнес свою мысль вслух. Пуаро не давал мне слова, но ничего, придется ему потерпеть, решил я. – Клаудия, вы говорили, что ваша первая помолвка кончилась, когда Кимптон вдруг засомневался, действительно ли он хочет жениться на вас. Это привело к разрыву. Вы говорили, что это случилось пять… нет, почти шесть лет тому назад. А Джозеф Скотчер именно шесть лет жил и работал в Лиллиоуке. – Я повернулся к Кимптону: – Готов поспорить на что угодно, ваши сомнения относительно женитьбы на Клаудии возникли, когда Скотчер стал личным секретарем леди Плейфорд.
– Вы абсолютно правы, – с холодной вежливостью отреагировал Кимптон. – Я был вне себя от злости, узнав, что Скотчер, этот жалкий червяк, пролез и сюда, в Лиллиоук! Я сходил с ума от ярости! И неудивительно. Во-первых, как смогу я, патологоанатом из Оксфорда, вскрыть Скотчера, если тот укрылся в Клонакилти? Долгие годы учебы, вся моя медицинская подготовка… Нет, я не отказался от мысли когда-нибудь убить негодяя, напротив! Но больше всего в тот момент мне хотелось сорвать его планы. Как вы понимаете, он ничего не знал о моих планах отнять у него жизнь, зато прекрасно знал, что я собираюсь жениться на моей драгоценной. Даже после Айрис – после всего, что он со мной сделал, – ему еще было мало; он по-прежнему искал возможности утвердиться на территории, которая по праву была моей, и только моей.
Не знаю, чего ради он хотел оказаться в Лиллиоуке – чтобы позлить меня или просто чтобы быть рядом; от наших общих друзей в Оксфорде до меня доходили слухи, что Скотчер продолжал говорить обо мне как о своем ближайшем друге, хотя я избегал его уже много лет. Но для меня это было уже не важно. Я осознал, что у меня есть еще масса времени, чтобы убить его, а затем уложить на анатомический стол – не в Оксфорде, так здесь, в Клонакилти; я знал, что без труда получу работу в графстве Корк, если понадобится, ведь я наглядно превосхожу всех в своей профессии, а между тем мне хотелось, чтобы Скотчер помучился. Я рассудил, что, разорвав помолвку с Клаудией, одним ударом порву всякую связь между собой и Лиллиоуком, и тогда Скотчеру придется признать, что зря он доставил себе столько беспокойства.
Кимптон сжал кулаки у себя на коленях.
– Я был глуп. Безумен. Вот что происходит, когда человек позволяет чувствам, а не холодному расчету править своими действиями. Я мгновенно пожалел о своей поспешности. Я быстро понял, что Скотчер снова добился своего – лишил меня общества женщины, которую я любил. Да будет вам известно, леди и джентльмены, что никому не позволено дважды поступить так с Рэндлом Кимптоном и уйти от наказания. Так что победа осталась за мной; думаю, вы с этим согласитесь.
– Ваше определение победы я нахожу довольно странным, – заметил Пуаро.
– Да, мое определение победы не вполне обычно, – отозвался Кимптон. – Я и сам необычный человек… Так на чем я остановился? Ах да – я преклонил колени и умолял мою божественную принять меня снова.
– А я отказала, – перебила его Клаудия. – С большим удовольствием.
– Но ты не отказалась вступить со мной в переписку касательно моей низости и твоей непогрешимости, дражайшая моя. – Кимптон повернулся к Пуаро: – Из писем Клаудии я узнал, что Скотчер возвращался в Оксфорд, по крайней мере, однажды. Значит, нетрудно будет устроить так, чтобы он сделал это снова. А уж убить его в Оксфорде я смогу легко – так я думал, – практически без всякого риска. Хотя можно и наоборот: переехать в Корк, втереться в доверие к местной полицейской и медицинской братии… К тому же это был бы прекрасный способ снова завоевать Клаудию: покинуть свой привычный мир ради того, чтобы обитать вблизи нее, довольствуясь лишь скромными крохами внимания, которые она соблаговолит бросать мне иногда, словно объедки со своего стола цепному псу.
Все вы, конечно, знаете, что моя драгоценная была настолько добра, что дала мне второй шанс. – Кимптон тепло поглядел на Клаудию. Та отвернулась. – В тот судьбоносный день, до того самого момента, когда яд из моего кармана перекочевал в мой стакан, я пребывал в нерешительности касательно того, где мы будем жить с Клаудией, когда поженимся, и где я убью Скотчера: в Оксфорде или здесь, в Клонакилти, где, как я думал – да простит мне инспектор Конри, – гарда сможет распознать убийцу, только если он сам прикует себя наручниками к ограде ее участка и будет с утра до ночи вопить: «Это сделал я!»
Но самая большая моя проблема состояла вовсе не в выборе между Англией и графством Корк. Боюсь, что тут я ничуть не оригинален: меня занимала старая как мир дилемма, встающая перед любым потенциальным убийцей, – как убить, оставшись неузнанным? Сначала мой план казался мне великолепным, однако безупречный и почти безупречный не есть одно и то же. Вы знаете, как меня раздражает неопределенность, Пуаро. И все же, к стыду своему, вынужден признать: я никак не мог определиться. Я не знал, как мне убить Скотчера и остаться вне подозрений. Вот почему… дата свадьбы оставалась не названа и место жительства не выбрано.
– И вдруг в тот вечер, который вы сами назвали «судьбоносным» – quelle bonne chance![29] – подхватил Пуаро, – леди Плейфорд объявляет о своих новых завещательных распоряжениях, и, случись Скотчеру умереть в ближайшее время, подозреваемых будет сколько угодно! Вряд ли еще когда-нибудь вам представится такая великолепная возможность затеряться в толпе потенциальных убийц! Яд у вас, как всегда, с собой, и вы действуете быстро…
– Да, – подтвердил Кимптон. – Вот, подумал я, та гарантия, та дополнительная страховка, которой я искал так долго. Кому придет в голову подозревать в убийстве самого богатого человека в доме, когда его окружает толпа обездоленных родственников? Ну что ж… «Как часто повод к злым делам дает одна возможность сделать злое дело!»[30] Нет, даже не старайтесь угадать, откуда это, Пуаро, приз вы все равно не получите! «Пусть мне самому не доведется делать вскрытие, как я ожидал, – думал я, – однако его наверняка сделают другие, а я узнаю результат и с ним необходимый мне ответ. Ведь состоится дознание, на котором я буду присутствовать». Не всегда все идет точно, как задумано, иногда приходится и приспосабливаться, верно?
– Конечно, – сказал Пуаро. – Но вы, и приспособившись, продолжали рассуждать очень хитро.
– Вы слишком добры. Я торопился. Действовал под влиянием импульса. И допустил серьезную ошибку. Столько лет планировать убийство и наконец совершить его перед свидетелями – какая глупость!
– Нет, вы действовали умно, – настаивал Пуаро. – Чтобы привести к смерти, стрихнин должен находиться в организме жертвы несколько часов. Кто знает, сколько именно? Кто может сказать, сколько яда вы вылили в стакан жертвы? В тот же вечер, позже, вы прокрались в комнату Скотчера и опорожнили свой пузырек в его синий флакон с лекарством, а потом опустошили его. Вы знали, что это будет выглядеть так, как если б яд побывал в этом флаконе, а потом был вылит, чтобы избежать подозрения. В результате все поверили, что Скотчер принял яд с лекарством, которое Софи Бурлет дала ему в пять часов. А значит, убить его мог кто угодно – по крайней мере, так казалось сначала.