Могучий интеллект Ричарда и исходившая от него спокойная уверенность завоевали ему авторитет в деревне. В ложь Харриет он поверил потому, что она совпадала с тем, чему он сам был свидетелем. Он тоже замечал Нэнси Дьюкейн – или женщину, которая могла быть ею, – когда та выходила из дома викария поздно вечером, и всегда в отсутствие его жены, Франсис, навещавшей либо отца, либо кого-то из прихожан.
Ричард Негус поверил сплетне, а значит, поверила и Ида. Ее до глубины души потрясло то, что Патрик Айв, священнослужитель, позволил себе такое нехристианское поведение. Она, Харриет и Ричард решили, что их миссия – изгнать Патрика Айва не только из Грейт-Холлинга, но из Церкви. Они потребовали, чтобы он публично признал свое греховное поведение. Тот отказался, поскольку в слухах о нем не было правды.
Ненависть прихожан к Патрику вскоре распространилась и на его жену Франсис, которая, по словам людей, не могла не знать о том, что ее муж – еретик и мошенник. Франсис клялась, что ничего не знала. Сначала она защищала Патрика, говорила, что он никогда ничего подобного не сделал бы, но когда люди один за другим заявляли ей, что именно так все и было, она умолкла.
Лишь два человека во всем Грейт-Холлинге отказались участвовать в травле Айвов: Нэнси Дьюкейн (оно и понятно, говорили соседи) и доктор Амброуз Флауэрдейл, который особенно громогласно защищал Франсис. Если та знала о дурных делах, которые совершались в доме ее мужа, то почему все происходило только в ее отсутствие, спорил он. Разве это не доказывает ее полную невиновность? Именно доктор Флауэрдейл первым указал на то, что нельзя разглядеть выражение лица человека в полной темноте; именно он заявил, что будет верить в невиновность своего друга Патрика Айва до тех пор, пока кто-нибудь не представит ясные и исчерпывающие доказательства его преступления; и он же при свидетелях сказал Харриет Сиппель, что она за последние полчаса наверняка натворила больше зла, чем Патрик Айв за всю свою жизнь.
Такие взгляды не добавили Амброузу Флауэрдейлу популярности в деревне, однако он из тех редких людей, кому безразлично, что думают о них другие. Он отстаивал Патрика Айва даже перед церковными властями и высказал мнение, что в слухах о нем нет ни грана правды. Он очень тревожился за Франсис Айв, чье состояние к тому времени сделалось просто ужасным. Она перестала есть, почти не спала и ни при каких условиях не соглашалась выходить из дома. Патрик Айв был в отчаянии. Он говорил, что ни его положение викария, ни его репутация больше не имеют для него значения. Все, что для него важно, – это здоровье жены.
Тем временем Нэнси Дьюкейн продолжала сохранять молчание, не подтверждая, но и не опровергая слухов. Чем сильнее ее донимала Харриет Сиппель, тем упорнее она отмалчивалась. Пока вдруг не передумала. Она заявила Виктору Микину, что хочет сделать важное сообщение и тем положить конец затянувшейся глупости. Микин усмехнулся, потер ладонью о ладонь и тихо выскользнул через заднюю дверь гостиницы на улицу. Очень скоро все в Грейт-Холлинге знали, что Нэнси Дьюкейн собирается говорить.
Патрик и Франсис были единственными во всей деревне, кто ничего не слышал. Все остальные – включая служанку, которая заварила кашу, а потом отсиживалась где-то несколько недель – пришли в «Голову Короля», умирая от желания увидеть, какой оборот примут драматические события дальше.
Ободренная теплой улыбкой доктора Амброуза Флауэрдейла, Нэнси Дьюкейн встала перед толпой и заговорила коротко и сухо. Она сказала, что история о том, как она давала Патрику Айву деньги за сообщения, которые получала через него от своего покойного мужа, – ложь. Однако, добавила она, не все, что говорят люди, неправда. Она действительно посещала Патрика Айва по ночам в его доме, в отсутствие его жены, и не один раз. Она поступала так потому, что они с Патриком любят друг друга.
Вся деревня возмущенно ахнула. Многие зашептались. Кто-то зажал себе ладонью рот, кто-то уцепился за руку соседа.
Нэнси подождала, пока уляжется шум, и только потом продолжила.
– Мы были не правы, встречаясь тайком и подвергая друг друга соблазну, – сказала она, – но мы не могли не видеться. Когда я приходила в его дом, мы не делали ничего, только говорили – о наших чувствах друг к другу и об их невозможности. Каждый раз мы договаривались до того, что не должны больше оставаться один на один, но наступал вечер, когда Франсис уходила из дома, и тогда… одним словом, сила нашей любви была такова, что мы не могли ей противиться.
Кто-то крикнул:
– И вы, значит, ничего не делали, а только разговаривали? Весь мой глаз и Бетти Мартин![38]
Тогда Нэнси еще раз уверила собравшихся в том, что ничего плотского между нею и Патриком Айвом не было.
– Я только что сказала вам правду, – закончила она. – Такую правду, которую мне лучше бы никогда и никому не говорить, но только она может остановить поток грязной лжи. Те из вас, кто по своему опыту знают, что значит испытывать глубокое, всепоглощающее чувство к другому человеку, – те не посмеют предать проклятию меня и Патрика. Те же, в чьем сердце нет ничего, кроме злобы, не знали любви, и мне искренне жаль их.
Тут Нэнси поглядела в упор на Харриет и сказала:
– Харриет, я верю, что именно ты знала когда-то истинную любовь, но, потеряв Джорджа, предпочла забыть о том, что это значит. Любовь стала для тебя врагом, ненависть – союзником.
Словно вознамерившись доказать свою правоту во что бы то ни стало, Харриет Сиппель вскочила и, обозвав Нэнси лживой шлюхой, принялась поносить Патрика как никогда прежде: мало того, что он брал с легковерных деньги за мошеннические встречи с душами мертвых, так еще и позволял себе вольности с женщинами легкого поведения, пока жены не было дома. Он не только еретик, но и прелюбодей! Он оказался еще хуже, чем она, Харриет, ожидала! Просто возмутительно, добавила она, что человек, настолько погрязший в пороках, называется викарием Грейт-Холлинга.
Нэнси Дьюкейн, не вынеся поношений Харриет, выбежала из гостиницы. Через несколько секунд за ней последовала служанка Айвов, вся зареванная, с красным от слез лицом.
Деревенские не знали, что и думать. Услышанное поколебало их уверенность. И тогда в поддержку Харриет высказалась Ида Грэнсбери. Хотя и не вполне ясно, что здесь правда, а что нет, сказала она, несомненно одно: Патрик Айв – грешник, и нельзя допустить, чтобы он оставался на посту викария в Грейт-Холлинге.
Да, согласились с ней почти все обитатели деревни. Да, это верно.
Только Ричард Негус молчал, даже когда его невеста Ида попросила его сказать свое слово. Позже в тот день он признался доктору Амброузу Флауэрдейлу, что его тревожит тот оборот, который приняли события. Может быть, «грешник» и достаточное определение для Иды, но совершенно недостаточное для него. Он заявил, что ему внушает отвращение попытка Харриет Сиппель очернить Патрика Айва дважды, признав его виновным в двух грехах вместо одного. Без малейших улик или попытки доказательства она берет заявление Нэнси Дьюкейн, ясно гласящее «виновен в том, а не в этом», и перелицовывает его в «виновен и в том, и в другом».
Тогда, в «Голове Короля», Ида воспользовалась словом «несомненно»; Ричард Негус, как он признался позднее доктору Амброузу Флауэрдейлу, считал несомненным лишь одно: жители Грейт-Холлинга, и, к своему стыду, он вместе с ними, распространяли о Патрике Айве бесстыдную ложь. А что, если Нэнси Дьюкейн тоже солгала? Что, если ее любовь к викарию осталась безответной, и он встречался с ней втайне лишь для того, чтобы попытаться объяснить ей неуместность ее чувств к нему?
Доктор Флауэрдейл согласился: никто не может доказать, что Патрик совершал нечто предосудительное, такова была и его позиция с самого начала. Амброуз был единственным человеком в деревне, которого принимали в доме викария, и в следующий свой визит он рассказал его обитателям о том, что произошло в «Голове Короля». Но Патрик только пожал плечами. Он не опроверг, но и не подтвердил слова Нэнси. Франсис Айв тем временем продолжала угасать умственно и физически.
Ричарду Негусу не удалось убедить Иду Грэнсбери перейти на его сторону в этом вопросе, и отношения между ними стали напряженными. Деревенские под предводительством Харриет Сиппель и днем, и ночью собирались под окнами у викария и выкрикивали оскорбления. Ида продолжала слать епископу петицию за петицией с требованиями удалить Айвов из Церкви и из деревни Грейт-Холлинг как можно быстрее ради их собственного блага.
И тут разыгрался последний акт этой трагедии: Франсис Айв, не в силах больше сносить позор и поношения, приняла яд, положив тем самым конец своему несчастному существованию. Ее нашел муж – и сразу понял, что опоздал. Звать доктора Флауэрдейла было бессмысленно; Франсис было уже не спасти. А еще Патрик Айв понял, что не сможет жить с этой виной и болью, и лишил жизни себя.
Ида Грэнсбери призвала односельчан молиться за души грешников Франсис и Патрика Айв, сколь ни мала была вероятность, что Господь их простит.
Харриет Сиппель не оставила Богу даже видимости свободного выбора. «Гореть Айвам в аду веки вечные, – заявила она кучке своих верных сторонников и особо рьяных борцов за чистоту нравов, – ничего другого они не заслужили».
Со смерти Айвов не прошло и нескольких месяцев, когда Ричард Негус расторг свою помолвку с Идой Грэнсбери и покинул Грейт-Холлинг. Нэнси Дьюкейн уехала в Лондон, а горничная, с которой все началось, тоже куда-то скрылась, и никто больше в этих местах ее не видел.
Между тем викарием в деревню был назначен Чарльз Эрнст, который с супругой Маргарет поселился в доме у церкви. Скоро они стали друзьями с доктором Амброузом Флауэрдейлом, и тот вынужден был рассказать им эту историю. Он и сообщил им, что Патрик Айв – неважно, любил он Нэнси Дьюкейн или нет, – был добрейшим и великодушнейшим из людей и ничем не заслужил такой клеветы.
Именно эти его слова о клевете и навели Маргарет Эрнст на мысль о стихотворной эпитафии. Чарльз Эрнст был против, ему не хотелось провоцировать деревенских, но Маргарет настояла на своем, заявив, что церковь Всех Святых должна выразить свою поддержку Патрику и Франсис Айв.