Прогуливаясь по дому и осматривая многочисленные изображения растений, рыб и пауков, предложенные его вниманию, Пуаро радовался тому, что знает толк в живописи. Что до соперничества между Сент-Джоном Уоллесом и Нэнси Дьюкейн, то у него уже сложилось определенное мнение. Картины лорда Уоллеса были тщательно прорисованы, у них были свои достоинства, но они не пробуждали в зрителе никаких чувств. Нэнси Дьюкейн обладала более значительным талантом. Она смогла ухватить самую суть личности Луизы Уоллес и заключить ее в портрете так, что модель продолжала жить на холсте. Пуаро захотелось снова взглянуть на портрет перед уходом, и не только для того, чтобы убедиться, что он не ошибся касательно одной маленькой детали, которую заметил еще раньше.
Тут на площадке лестницы появилась Доркас.
– Ваш кофе, сэр.
Пуаро, который стоял в кабинете Сент-Джона Уоллеса, шагнул ей навстречу, чтобы взять у нее из рук чашку. Девушка отпрыгнула так, словно не ожидала, что он способен двигаться, и, конечно, пролила бо́льшую часть напитка на свой белый передник.
– Ой! Простите, сэр, корова я неуклюжая… Пойду принесу вам еще чашку.
– Нет-нет, пожалуйста, не нужно. – Пуаро схватил остатки кофе и выпил его залпом, пока еще было что пить.
– Эта, пожалуй, моя любимая, – сказала Луиза Уоллес, не выходя из кабинета. Она показывала на картину, которую Пуаро со своего места не мог видеть. – «Паслен сладко-горький: Соланум Дулькамара». Четвертое августа прошлого года, видите? Это подарок Сент-Джона мне на годовщину нашей с ним свадьбы. Тридцать лет. Красиво, правда?
– Вы уверены, что не хотите больше кофе? – спросила Доркас.
– Четвертое… Sacré tonnerre, – прошептал Пуаро, ощутив нарастающее возбуждение. Он вернулся в кабинет и еще раз посмотрел на изображение паслена.
– Он уже отвечал на этот вопрос, Доркас. Нет, он не хочет больше кофе.
– Так мне ж не трудно, мадам, чес-слово, не трудно. Он ведь хотел кофе, а получил полупустую чашку.
– Когда ничего нет, то и видеть нечего, – загадочно размышлял Пуаро. – И думать не о чем. Увидеть ничто – вещь трудная даже для Пуаро, пока он не увидит в другом месте то, что должно было быть, но чего не было. – Он взял руку Доркас и поцеловал. – Моя дорогая юная леди, то, что вы принесли мне сейчас, куда важнее кофе!
– О-о-о. – Доркас откинулась назад и вытаращила глаза. – Сэр, у вас глаза стали совсем зеленые.
– Что вы имеете в виду, месье Пуаро? – спросила Луиза Уоллес. – Доркас, пойдите займитесь делом.
– Да, мадам. – Девушка поспешила прочь.
– Я признателен не только Доркас, но и вам, мадам, – сказал Пуаро. – Когда я пришел в ваш дом – как давно это было? – полчаса тому назад, я еще не все ясно видел. Передо мной были лишь загадки и путаница. Теперь я начинаю понимать… Связность мышления – вот что важнее всего.
– О! – Луиза, похоже, была разочарована. – Ну, если вам уже пора…
– О нет-нет, вы меня неправильно поняли. Pardon, madame. Это моя вина: я недостаточно ясно выразился. Конечно, сначала мы должны закончить наше искусствоведческое турне. Сколько еще нам предстоит исследовать! Только после этого я вернусь к себе и предамся размышлениям.
– Вы уверены? – Луиза смотрела на него с выражением близким к тревоге. – Ну что ж, продолжим, если вам не скучно. – И она взялась с энтузиазмом комментировать картины мужа, переводя посетителя из комнаты в комнату.
В одной из гостевых спален – последней комнате верхнего этажа, где они оказались, – стоял набор для умывания: белый кувшин с тазом, на кувшине красно-зелено-синий герб. Они стояли на деревянном столике, рядом с креслом; Пуаро видел их на портрете Луизы Уоллес работы Нэнси Дьюкейн. Он сказал:
– Прошу прощения, мадам, а где находится синий умывальный прибор с портрета?
– Синий умывальный прибор, – повторила за ним Луиза Уоллес, явно сконфуженная.
– Думаю, вы здесь позировали Нэнси Дьюкейн для портрета, n’est-ce pas?
– Да, в этой спальне. И… минуточку! Этот кувшин и этот тазик из другой комнаты!
– И все же они не там. Они здесь.
– Вот именно. Однако… где же тогда синий кувшин с тазиком?
– Я не знаю, мадам.
– Ну, наверное, они в другой спальне. В моей, например. Может быть, Доркас их поменяла. – И она прибавила шагу, отправляясь на поиски пропажи.
Пуаро последовал за ней.
– Ни в одной спальне прибора для умывания больше нет, – сказал он.
После долгих поисков Луиза Уоллес произнесла сквозь стиснутые зубы:
– Бездарная девчонка! Я знаю, что случилось, месье Пуаро. Доркас его разбила, а мне сказать побоялась. Пойдемте, спросим ее сейчас. Конечно, она все будет отрицать, но это единственное возможное объяснение. Кувшины с тазами не исчезают просто так, и сами из комнаты в комнату не прыгают.
– Когда вы в последний раз видели синий умывальный прибор, мадам?
– Я не знаю. Я на них вообще внимания не обращала. Я редко бываю в гостевых спальнях.
– Могла ли Нэнси Дьюкейн забрать его с собой, когда уходила от вас в прошлый четверг вечером?
– Нет. Зачем он ей? Какая глупость! Я сама проводила ее до двери и простилась с ней, и помню, что у нее в руках не было ничего, кроме ключа от ее дома. Кроме того, Нэнси не воровка. А вот Доркас… Да, точно! Она его не разбила, она его украла, я уверена – но как мне это доказать? Она ведь будет все отрицать.
– Мадам, окажите мне любезность: не обвиняйте Доркас в воровстве или еще в чем-то. Я не думаю, что это ее вина.
– Тогда где мой синий кувшин?
– Об этом я еще должен подумать, – сказал Пуаро. – Один миг, и я оставлю вас в покое, но прежде могу ли я еще раз взглянуть на ваш замечательный портрет работы Нэнси Дьюкейн?
– Конечно, с удовольствием покажу его вам.
Вместе Луиза Уоллес и Эркюль Пуаро спустились в гостиную и остановились перед портретом.
– Чертова девчонка, – бурчала Луиза. – Теперь я изо всего портрета вижу только таз и кувшин.
– Oui. Они выделяются, не так ли?
– Раньше они у меня были, а теперь их нет, и куда они, спрашивается, подевались? О боже, до чего неприятный сегодня день!
Едва Пуаро переступил порог пансиона Бланш Ансворт, как та, по своему обыкновению, бросилась к нему с вопросом, не надо ли ему что-нибудь принести.
– Да, пожалуйста, – сказал он ей. – Мне нужен лист бумаги и карандаши, чтобы рисовать. Цветные карандаши.
У Бланш вытянулось лицо.
– Бумаги я вам принесу, но вот насчет цветных карандашей даже не знаю, есть они у меня или нет; разве только обычные, графитные.
– А! Серый: самый лучший цвет.
– Мистер Пуаро, вы шутите? Серый?
– Oui. – Пуаро постучал себя по лбу. – Цвет маленьких серых клеточек.
– Ну нет. Мне подавай розовый или сиреневый.
– Цвета не имеют значения: зеленое платье, синий умывальный прибор или белый.
– Я вас не понимаю, мистер Пуаро.
– Я и не прошу вас понимать меня, миссис Ансворт – принесите мне лист бумаги и один из ваших обычных графитных карандашей. И конверт. Я сегодня много говорил о живописи. Настала пора Эркюлю Пуаро самому создать произведение искусства!
Двадцать минут спустя, сидя за столом в гостиной, бельгиец снова вызвал Бланш Ансворт. Когда она появилась, он вручил ей запечатанный конверт и сказал:
– Пожалуйста, позвоните в Скотленд-Ярд. Попросите их приехать без промедления, забрать это и передать констеблю Стэнли Биру. На конверте написано его имя. Пожалуйста, скажите им, что это важно. В связи с убийствами в отеле «Блоксхэм».
– Я думала, вы рисуете картину, – сказала Бланш.
– Моя картина в этом конверте, вместе с письмом.
– О. Значит, я не смогу на нее посмотреть?
Пуаро улыбнулся.
– Вам совершенно необязательно видеть ее, мадам, если, конечно, вы не работаете в Скотленд-Ярде, что, насколько я знаю, обстоит не так.
– О. – Бланш Ансворт явно обиделась. – Хорошо. Я позвоню, – сказала она.
– Merci, madame.
Когда через пять минут Бланш вернулась, у нее на щеках горели красные пятна, а ко рту была прижата ладонь.
– О господи, мистер Пуаро, – сказала она. – О, какая ужасная новость. Не понимаю, что нынче происходит с людьми.
– Какая новость?
– Я позвонила в Скотленд-Ярд, как вы просили – они сказали, что пришлют кого-нибудь забрать ваш конверт. И тут телефон зазвонил опять, не успела я положить трубку. О, мистер Пуаро, какой ужас!
– Успокойтесь, мадам. Расскажите мне все, пожалуйста.
– В «Блоксхэме» новое убийство! Не знаю, что творится в этих дорогих отелях, просто ума не приложу.
Глава 14Мысли в зеркале
Прибыв в Лондон, я сразу направился в «Плезантс», где надеялся застать Пуаро, но не обнаружил ни одного знакомого лица, кроме той официантки, с «волосами вразлет», как называл ее Пуаро. Я всегда считал ее изюминкой этого заведения и приходил в «Плезантс» не только из-за хорошей еды, но и из-за нее. Как же ее имя? Пуаро ведь говорил. Ах да: Фи Спринг, сокращенно от Юфимия.
Мне она нравилась главным образом из-за двух фраз, которые произносила при каждой нашей встрече. Произнесла она их и сейчас. Первая выражала ее давнишнее желание переименовать «Плезантс» из кофейни в чайную, каковое переименование должно было правильно отразить достоинства обоих напитков, после чего она добавляла:
– Ну, как с вами обращаются в Скотленд-Ярде? Я бы не прочь у вас поработать, но только начальником, имейте в виду.
– Ну, вы-то уж точно командовали бы там парадом, в этом я не сомневаюсь, – ответил я. – Да и здесь в один прекрасный день будет висеть вывеска «Чайная «Плезантс».
– Вряд ли. Это единственное, что мне не позволяют здесь менять. Да и мистеру Пуаро это вряд ли понравилось бы, правда?
– Он был бы в шоке.
– Смотрите, не рассказывайте ему, да и никому другому тоже. – Фи клялась, что о своей мечте сменить название места работы она не говорила никому, кроме меня.
– Не буду, – успокоил ее я. – Вот что я вам скажу: приходите работать со мной, будем вместе раскрывать преступления, а я попрошу начальство переименовать наше заведение в чайную «Скотленд-Ярд». Мы ведь пьем на работе чай, так что новое название не будет некстати.