— Зачем? — спросила она, чтобы отвлечь его и собраться с мыслями.
— Мне интересно. Но ты нравишься мне любой. Я знаю, сколько тебе лет, и не ищу в тебе ничего, что обычно интересует психоаналитиков.
Саар фыркнула.
— Хотя, может быть, ищу, — поправил он себя. — Баба Яга — это, кажется, из русского фольклора? Живёт в лесу, ест детей…
Он смолк на полуслове. Желтоватое освещение каюты исчезло; тёмно-синий свет поглотил все остальные. Глаза Саар вспыхнули, словно у ночного хищника; древней старухи больше не было, как не было и человека. Жрицы Сатурна имели облик темнокожих женщин с резкими чертами лица, вызывавшими в памяти индейские тотемные столбы — хищный ястребиный нос, жёлтые раскосые глаза, острые акульи зубы, вытянутые челюстные кости, и человек переставал выглядеть человеком. Жрица сжала кулак. В грудь Кана словно ударили кувалдой. Удар вмиг опустошил его лёгкие, а сила, сжавшая грудную клетку, не дала сделать новый вдох. Она смотрела ему в глаза, ожидая, когда из них исчезнет всё, что ей знакомо, всё, к чему она привыкла за эти месяцы; ей хотелось увидеть, что в нём остаётся в самом конце, что прячется на дне этого получеловека, которого считают неуправляемым, но которым, по её мнению, управлять не так уж сложно. Она до сих пор не разгадала его тайну. Может, сейчас?
Но время шло, а его тело не испытывало трудностей ни от недостатка кислорода, ни от переизбытка углекислого газа. Она не ощущала никакой магии, кроме своей, да он и не успел бы защититься. «В конце концов, — подумала Саар, — почему я на него злюсь? Именно на него, и именно за это?» Она отпустила его, и он с шумом сделал первый вдох.
Глядя, как глубоко он дышит, сидя на краю кровати — всё же это наказание не прошло для него бесследно, — Саар изменила свой облик, вернувшись на много лет назад, когда ей было тридцать, и она была молодой, не слишком умелой, но жаждущей силы. Кан смотрел на неё, и на этот раз она прочла в его взгляде знакомое и такое приятное восхищение.
Она сняла одежду и избавила от неё Кана. Они провели в постели на удивление нежный и спокойный час, а потом Саар сказала:
— Баба Яга ест и добрых молодцев.
— Знаю. Просто хотел немного тебя подразнить. Ты очень нервничаешь… в некоторых ситуациях. Мне нравится, когда ты злишься. А сегодня я увидел твой жреческий облик… Это честь, правда. Ну так что, я отдал тебе долг?
Саар вспомнила, с чего всё началось.
— Ты сбил меня с мысли, — недовольно сказала она. — Я говорила о ваших опытах. Братья мне ничего не поручали…
— Ещё поручат, — успокоил её Кан. — Погоди немного, скоро тут всё закипит.
— Перестань меня перебивать! — рассердилась Саар. — Ты не ответил, что видел в зеркале. Я делаю тебе одолжение, сделай его и ты.
— Ах вот ты о чём, — протянул он. — То есть ты нам эксперименты, а я тебе — тайное признание?
— Именно. Тебя почти невозможно выбить из колеи — твои припадки не в счёт…
— Припадки?!
— Вальтер, Тома, медики… Я, в конце концов!
Он рассмеялся.
— Очень остроумно. Полагаешь, зеркало выбило меня из колеи?
— Уверена.
Он помолчал.
— Тебе не захочется знать.
— Не смей говорить, чего я хочу, а чего нет! — разозлилась она.
Он снова не ответил. Саар ждала, ждала, и ей начало казаться, что он будет молчать до утра. Потом Кан медленно поднял руки и вытянул металлические когти. В полумраке вокруг них побежали маленькие голубые искры.
— Я не могу сказать, что видел в зеркале, — произнёс он. — Но могу сказать, чего там не было. — Он повернул кисти рук, согнул пальцы, и теперь лезвия смотрели прямо ему в лицо. — Там не было меня.
Будучи капитаном «Эрлика», Ганзориг не мог забыть об этих проблемах, даже если бы очень хотел. Капитанская каюта и реакторный отсек стали его головной болью, и не думать о тех, кто в них скрывается, было невозможно. Слова братьев значили мало, когда он проходил мимо двери капитанской каюты. Иногда Голос молчал, иногда говорил — в основном одно и то же, об откровениях, братьях Морганах, о том, что все они больны, — и с какого-то момента Ганзоригу начало казаться, что это не живой, разумный человек, а компьютер с разными вариантами одних и тех же фраз.
— Ты был прав, — сказал Ганзориг эксперимента ради, придя к двери через несколько дней после того, как увидел своё отражение. Он впервые говорил с Голосом, прежде не считая нужным реагировать на его слова. — Мы действительно больны.
— Вы все больны, — повторил Голос. — Мне даже не надо видеть, чтобы это понять. Хотя я вижу. Это вы не видите, как вижу я.
— А откровения? Их мы тоже скоро узнаем? Ты без конца о них говоришь.
— Не без конца. Только иногда. Откровения будут зависеть от вас. Вы делаете шаги, но стоите на месте. Нужна решительность. Братья Морган были смелее, когда мы их знали.
Ганзориг смотрел на дверь.
— Я даже не уверен, есть там кто-то или нет, — проговорил он. — Я смотрю в зеркало и вижу нормальное лицо. Но это иллюзия, я выгляжу иначе. Откуда мне знать, что всё остальное — правда? Откуда мне знать, что «Грифон» не покрыт плесенью, или что за этой дверью действительно кто-то есть? Может, я говорю сам с собой?
Он сделал паузу. Голос молчал, словно подтверждая его слова.
— Может, я сейчас не здесь, — сказал Ганзориг, вдруг охваченный отчаянием, злясь на эту загадку. Как можно их игнорировать, если они здесь, рядом, бери, если сможешь? Не смогла даже Саар. Даже близнецы предпочитают о них не думать. — Может, я один поддерживаю твою жизнь, — тихо проговорил он. — Не помни я о тебе, ты бы исчез и больше не появлялся.
— Так вы считаете, что мы — кучка частиц, болтающихся в неопределённости между бытием и небытием? — восхитился Голос. — О, дальше от истины близнецы ещё не были.
Адмирал ощутил покалывание на коже, волосы поднялись, как от статического электричества. В груди заныло, боковое зрение упало, и коридор справа и слева потемнел. Дверь в каюту сдвинулась влево на два десятка сантиметров, стена, оказавшаяся чуть выпуклой, распрямилась. Коридор стал шире, пространство, которое до сих пор было искривлено, вернулось к прежней геометрии.
— Они ошибаются, — заявил Голос. — И я это докажу.
По ту сторону двери раздались отчётливые шаги — ботинки, хрустевшие по гравию. Ганзориг попятился в тёмный коридор. Близость разгадки испугала его сильнее, чем огорчало отсутствие ответов. А потом ручка двери повернулась вниз.
Он не стал ждать, когда дверь откроется. Охваченный необъяснимым страхом, Ганзориг бежал, словно сновидец из ночного кошмара.
Но, выбравшись из-под влияния каюты и избавившись от странного туннельного эффекта, он не смог вытерпеть такого позора. Вернуться было невозможно, а среди экипажа обоих кораблей был только один человек, к которому он мог придти и признаться в таком постыдном поведении, не рискуя стать объектом осуждения или жалости. Оборотень был лишён моральных принципов, а если и обладал, то каким-то собственным сводом. Кроме того, он мыслил странно и мог понять произошедшее так, как не понимал Ганзориг.
— Вы зря переживаете, — сказал Кан, выслушав краткий рассказ адмирала. — Судя по всему, там было какое-то сильное поле — магнитное, например. Люди радиочувствительны, у нас даже количество лейкоцитов меняется в зависимости от солнечной активности. На вас повлияли, и вы впали в панику.
— Спасибо, но это слабое утешение, — ответил Ганзориг. — Капитан сбежал от дверной ручки, как ребёнок — от дверцы шкафа.
Кан улыбнулся.
— Вы в детстве боялись шкафов?
— Разумеется, нет. Это просто образ.
— Не ругайте себя. Считайте, что это магия.
— Это была не магия, если не считать пространственного искажения. Братья говорили ерунду. Об этих двоих нельзя забывать.
— Близнецы хотели, чтобы мы занимались делом, а не гадали на кофейной гуще. Они нам не вредили: тот, кто в реакторе, вообще молчит, этот болтает всякую чепуху… Рано или поздно проблема решится сама. Я не легкомысленный, но я не вижу реальных выборов. Если Саар не может работать с пространством вокруг каюты, нам туда не попасть.
— Зато он может выйти в любое время.
— Выйдет. Но не в любое. Кто бы там не сидел, он чего-то ждёт. И мы знаем, чего. И братья знают. Пока камертоны не заработают, и мы не начнём отсюда выбираться, эти двое будут на своих местах. Подождём ещё немного.
— А что потом?
Кан снова улыбнулся, и адмирал понял его без слов.
— Кстати, Вайдиц закончил тесты, — продолжил оборотень. — Он выяснил, кого нет среди погибших. Я послал вам сообщение.
— Сегодня я ничего не читал. И кого же?
— Один — старший офицер, отвечавший за безопасность. Второй, вы не поверите, повар!
— Прекрасно, — вздохнул Ганзориг. — Меня напугал кок.
Вас двое. Навсегда. Когда-то вас могли разделить. Вам бы сделали сложный протез второй ноги и костей таза, вырастили недостающие ткани и органы, и вы бы освободились друг от друга, со временем научившись ходить. Но ваш приёмный отец не дал разрешения на операцию — он хотел знать, чего хотите вы. Мнение детей никого не интересовало, а врачи предупреждали, что с каждым годом шансов на успех становится всё меньше. Нет, говорил он, решать должны они.
Но вы все решили давным-давно. Вы всегда знали, что откажетесь. Вы врастали друг в друга, учились распределять свои мыслительные процессы так, чтобы обмениваться информацией с соседним мозгом. Постепенно вклад двух частей начал превышать их простую сумму. Объединяя усилия, вы ускоряете процессы мышления и делаете качественные переходы, невозможные для компьютеров, с которыми вам приходится конкурировать. Вы не перебираете варианты. Вы отточили свой совместный ум до такой остроты, что теперь нацелили его на сингулярность и готовы вытащить её на белый свет — или втащить весь свет в неё.
Но только если выиграете у чтеца вероятностей.
На стук вылез Балгур.
— Нет, — сказал Джулиус. — Мы сами.
Фамилиар вернулся под кровать. Братья подъехали к двери, открыли её и посмотрели на Тому. Она сделала не слишком уверенный шаг и наткнулась на колесо кресла.