За беками ехали трубачи и барабанщики, а за ними спешила огромная толпа любопытных татар. Когда поезд посла приблизился к воротам Искера, трубачи пронзительно затрубили, а потом глашатай возвестил:
— Приехал посланец Москвы! Слушайте, слушайте, правоверные, отныне Сибирь и Русь — единая сила против врагов великого и благочестивого хана Кучума! Да будет благословенно имя его во всех веках и по всей вселенной!
Толпа о чем-то громко шумела, а беки сошли с коней и почтительно склонились перед русским послом. Третьяк каждому из них низко поклонился.
— Да будет благословен твой приезд, посланец великого и могучего царства! — громко произнес старший из беков.
Третьяк понял, как нуждается Сибирь в славе Руси. Он хорошо знал татарский язык и со всей важностью ответил на приветствие, чтобы слышали все:
— Русь сильна! Мы вступили в дружбу с вами, и кто посмеет после этого грозить вам? Великий государь всея Руси Иван Васильевич жалует брата своего Кучума любовью!
— Алла! Алла! — закричали в толпе. Но тут загрохотали барабаны, защелкал бич, — громадного роста татарин, одетый в зеленый халат, теснил толпу, давая проход шествию.
Послу подвели белоснежного коня с высоким седлом, обшитым тисненым ярким сафьяном. — Это дар хана благородному посланцу русского царя! — важно оповестил старший мурза.
Опять заиграли трубы, загрохотали барабаны. Русский посол легко поднялся в седло, и пышное шествие тронулось. В толпе пуще закричали. Лучники, состязаясь в своем искусстве, пустили сотни стрел в голубое небо. Над распахнутыми воротами Искера раскачивался пестрый персидский ковер, а вдоль узких уличек шумела все та же неугомонная, говорливая толпа.
Русский посол в малиновом кафтане, в сопровождении беков медленно продвигался среди народа, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Обходительность посла, его молодое, румяное лицо, обрамленное золотистой кудрявой бородкой, большие синие глаза пришлись по душе татарам. Толпа неистовствовала от восторга…
Хан принял Третьяка Чебукова со всеми почестями в своей огромной белой юрте. Кучум сидел на возвышении, покрытом золотой парчей, в окружении знатных мурз и беков.
Русский посол статной поступью вошел в тронную и, остановясь неподалеку от хана, отвесил ему глубокий поклон. В глазах Кучума промелькнуло самодовольство.
— По велению моего государя, великого князя всея Руси, — торжественно начал Третьяк, — кланяюсь мудрому хану Сибири, потомку могущественного Батыя. Брат твой и великий государь Иван Васильевич спрашивает, здоров ли преславный хан?
Кучум улыбнулся, весело обежал взором толпившихся мурз и не менее величаво ответил:
— Хвала аллаху, здоров. Мои имамы каждодневно возносят молитвы о здравии брата моего, великого государя Руси. Здоров ли он?
Слуги посла положили у ног хана царские поминки: три штуки красного сукна, золотые кубки и перстни с глазками лазури. Хан схватил кубки и стал рассматривать.
— Мои златокузнецы делают запястья тонкие и полные сверканья, и чаши серебряные, — сказал Кучум, — но таких узорчатых кубков я не видел…
Разговор длился недолго. Посол понял, что состоялось первое знакомство с ханом. Грамоту Грозного и рукопись шерти он решил вручить позднее.
На закате Третьяку отвели юрту, ту самую, в которой когда-то жил приказный Куров. Оставшись наедине со слугами, посол наказал им:
— Помните, холопы, русскую пословицу: речь — серебро, а молчание — золото. Будьте учтивы в чужой земле, меньше говорите и больше слушайте и запоминайте…
Пока Чебуков отдыхал после утомительной дороги, бек Гаймуса тем временем добрался до Кучума и со всеми подробностями рассказал ему, что видел в Москве. Они сидели в шатре вдвоем, но осторожный бек подошел к шелковым пологам, заглянул за них — не подслушивает ли кто, и сообщил о гонцах, которых он тайно засылал к Девлет-Гирею:
— Он сказал, что весной опять придет на Русь, потопчет и пожжет все. Хан напомнит им времена Тимучина!
Гаймуса ждал ханской радости и награды, но Кучум сидел задумчивый и мрачный. Долго ждал бек, пока хан скажет свое слово. Наконец Кучум коротко пригрозил:
— Голову сниму с тебя, если кто узнает об этом! Пошел вон!
Он прогнал Гаймусу, не сказав ему похвалы и не дав награды.
«Как несправедливы ханы и властители судеб человеческих!» — обиженно подумал бек и затаил злобу, но не против хана, а против русского посла, которого он считапл виновником всего случившегося.
Он не знал, что Кучум обрадовался вести, воспрянул духом и пожалел посланную дань — тысячу соболей. Сейчас Кучум терпеливо ждал вестей от тайджи-царевича Маметкула, которого послал покарать непокорные улусы, восставшие против ислама.
День тянулся за днем, с полунощных стран прилетели холодные ветры, сорвали в рощах последние листья и своим ледяным дыханием сковали лужицы. Под ногами захрустел первый ледок, и тогда по звонкой дороге прискакал гонец от Маметкула.
Загнанный конь упал у белой юрты Кучума, но лучник вскочил и, добежав до двери юрты, распахнул полог, задыхаясь крикнул:
— Великий, всемогущий хан, мы повергли врагов твоих. Радуйся! — и сам повалился у порога от утомления…
Царевич вернулся в Искер победителем. За его конями, привязанные арканами к хвостам, тащились десять самых непреклонных противников ислама.
Маметкул хвастливо объявил хану:
— Я досыта напоил кровью землю, в которой покоится прах святых. А этих непокорных я привел к тебе на суд, хан!
При стечении народа десяти идоломольцам отрубили головы и воткнули их на остроколье у юрты Кучума. Перед каждой мертвой головой останавливался хан и зло говорил:
— Теперь больше не будешь меня поносить, мурза Арслан! Так будет со всяким, кто подымет руку на своего хана!
— Наконец-то насытил ты свою жадность, бек Абдулла. Я знаю о чем ты думал, когда поднимал кочевников. Ты думал о дороге в Искер!
Хан напомнил каждому врагу своему старые обиды. Заметно постаревший, с отвисшей слюнявой губой, он весь дрожал от сладострастья, видя кровоточащие головы противников. И в то же время старик был жалок в своей жестокости. Тайджи поморщился и подумал: «Он стал совсем дряхл. Борода стала редкой, и глаза слезятся. Стар, стар хан Кучум!».
А с высоких минаретов только что отстроенных мечетей муллы звонко оповещали:
— Я ху! Я хак! Ля иллях илла ху!
Имамы, сеиды, шейх Хаким торжествовали. Хан ласково ввел племянника Маметкула в свой шатер и посадил рядом на пышных подушках. Думчий Карача приказал слугам и наложницам порадовать победителей.
Зажгли курильницы, благовонный аромат наполнил покои. Прововные слуги со смуглыми лицами принесли чаши, наполненные аракчой, и поставили перед мурзаками и беками, прибывшими на пир. Кучуму и Маметкулу поднесли золотые кубки — дар московского царя. Тайджи весело сказал:
— Будем пить из них и покончим с последним врагом нашим!
— Покончим! — согласился хан.
Никто не понял смысла их речи, но стоявший в толпе Аиса заметил, как радостно блеснули глаза бека Гаймусы.
Думчий что-то выкрикнул. Раздвинулся серебристый полог, в покой, резвясь, вбежали наложницы и стали плясать. Их гибкие тела колыхались, как цветы под дуновением ветра.
Хан привычно-равнодушно глядел на пляску, и вдруг взор его затуманился, глаза перестали различать лица и все для него как бы ушло в тень. Неподвижно, с каменным лицом сидел хан и уж не видел ни беков, ни наложниц. Другое было перед ним…
— Довольно на сегодня пляски! — жестко объявил хан. — Я покажу вам более занятное, чем наложницы. Поэвать сюда русского посла!
Сам думчий и много слуг с ним поспешили к юрте Третьяка. Посол уже догадывался о беде. Смутная тревога овладела им.
«Что-то случилось!» — подумал он, надел парчовый кафтан, пристегнул к нему козырь, расшитый жемчугом, к поясу подвязал саблю и протянул руку к высокой бобровой шапке…
В эту минуту в юрту вбежали возбужденные татары.
— Хан зовет к себе! — закричал Карача.
— Я так и думал, что он позовет меня, — спокойно ответил посол и захватил заветный ларец, в котором хранилась грамота царя и рукопись шерти. Он с достоинством сказал: — Идемте к хану, он ждет.
Когда посол медленной величавой поступью вошел в покои Кучума, все смолкли. Десятки пронзительных, пытливых, гневных, настороженных глаз уставились в него. Третьяк перехватил злорадствующий взор бека Гаймусы. «Случилось недоброе для нас», — взволнованно подумал он и склонил перед ханом голову:
— Явился по твоему зову, великий и мудрый хан, — спокойно сказал он.
Кучум встрепенулся, поднял горделиво голову и заносчиао выкрикнул:
— Пришла пора поговорить с тобой, посол Руси. Покажи грамоты, которые послал нам брат наш! — злая усмешка прошла по губам Кучума.
Третьяк вскрыл ларец, бережно добыл грамоту и хотел сам огласить ее, но думчий сказал:
— Читать должен я.
— Послом великого государя прибыл я, грамоту царя читать мне или самому хану, — с достоинством ответил Чебуков и неторопливо развернул свиток с большой золотой печатью. На короткий миг она привлекла к себе внимание ханской свиты. Воспользовавшись минутным замешательством, Третьяк огласил:
«Царь и великий князь всея Руси сибирского царя грамоту выслушал и под свою руку его во оберегание принял и дань на него наложил»…
Посол не дочитал: хан протянул руку и вырвал у него московскую грамоту.
— Слышали вы, мурзы и беки, и ты, шейх Хаким, он обещает нам обереганье! — насмешливо проговорил Кучум. — Слышали вы, мои рабы, что сулит он, а сам не может оборонить своей земли. Его столицу Москву пожег крымский хан Девлет-Гирей. Вот оно как! Нищий старается одарить, богача, немощный — отдать силу богатырю!
— Ха-ха-ха! — раздался в покоях издевательский раскатистый смех. Смеялись все: мурзы, беки и рабы. Козленком блеял старый думчий Карача, тонким фальцетом заливался бек Гаймуса и совсем по-стариковски, ехидно хихикал Кучум.
— Не сметь глумиться над царским словом! — сжав кулаки, гневно сказал русский посол.