В прошлом мире всю мою финансово-хозяйственную составляющую жизни представлял домашний бюджет, когда был в неженатом состоянии. В женатом им заведовали жёны. На службе вопросами вещевого, продовольственного и прочего снабжения как-то не пришлось плотно заниматься. Не считая одного раза. Тогда после окончания операции в Первомайске нашу группу офицеров и солдат двадцать второй отдельной бригады специального назначения вертушками доставили в Ханкалу на базу. На следующий день должна была прибыть какая-то группа шишек из Москвы, и нам было приказано быстро привести себя в порядок для их встречи. Потрепало нас тогда сильно, так как основной удар прорвавшихся из Первомайска боевиков прошёл через наши позиции.
С бумажкой от какого-то тыловика из штаба направился с группой бойцов на центральный вещевой склад Ханкалинской объединённой группировки, где меня встретил старший прапорщик с мордой, об которую хряка убить можно. Ознакомившись с принесённой бумагой, тот начал мне объяснять, что я полностью не прав, если надеюсь по данному документу что-то получить у него на складе. Выслушав весь этот монолог, я просто достал из разгрузки эргэдэшку, вырвал кольцо с предохранительной чекой и, отпустив спусковой рычаг, засунул гранату за пазуху этому большому хомяку. Посмотрев в его выпученные от страха глаза, взял его за плечо и резко развернул к себе спиной. После этого, придав ударом ноги в пятую точку ускорение, отправил «страшного» прапорщика вдоль стеллажей с вещёвкой.
Я тогда стоял и смотрел, как метрах в десяти от меня извивался на полу не удержавшийся на ногах прапорщик и пытался достать из-за пазухи гранату. Через несколько секунд он затих, а под ним образовалась лужа. Никакой жалости у меня к этой куче жира не было, одна только злость. Неужели у данного индивида и мозги салом заросли? Он не видел, что перед ним стоят бойцы, которые только что вернулись из боя? Изгвазданные, в прорехах и крови бушлаты, разодранные штаны, лица и руки, еще не отмытые от порохового нагара. В том бою из сорока человек наших двух групп мы потеряли трех офицеров и двух солдат, еще шестеро бойцов были ранены. Двое тяжело. Но перед нашими позициями остались восемьдесят четыре трупа боевиков, не считая раненых и пленных. А этот козел!..
Всю новую форму мы тогда получили. Достав у прапора из-за пазухи гранату, я объяснил ему, что это «пустышка», которая иногда требуется при зачистке помещений, если надо взять пленного. Но если за то время, пока я этот муляж привожу в исходное состояние, мои бойцы не получат того, что нам выписали в штабе, то в ход пойдет настоящая. При этом всё имущество прапорщик должен будет предоставить лично. Конечно, за промежуток времени, пока я установил назад чеку и рычаг, прапор всё не смог нам выдать, но он очень старался. У меня даже сложилось мнение, что бедолага похудел килограммов на десять за ту небольшую часть суток, что пообщался с нами.
За эту «шутку» чуть не завернули моё представление на звание Героя России. Но вступился тогда ещё генерал-лейтенант Трошев – командующий Объединённой группировкой российских войск в Чечне. По слухам, Геннадий Николаевич в своей манере объяснил главным тыловым шишкам ханкалинской группировки, что очень желает их видеть всех вместе с подчинёнными на передовой и в отличной физической форме. И он всеми силами будет этого добиваться. Это если всё перевести на нормальный язык.
Вспомнив этот эпизод из своей прошлой жизни, украдкой посмотрел на Сазонова. Надеюсь, к нему таких экстремальных мер применять не придется. После чего опять стал внимательно вслушиваться в отчёт о деятельности управляющего. Из того, что он мне доложил до завтрака, я понял, что усадьба приносит чистый доход в среднем около двух тысяч рублей в год. Всё зависит от урожая. На настоящий момент Сазонов готов передать мне две с половиной тысячи рублей, которые были получены в прошлом году. С учетом переработки и продажи нового урожая, со всеми затратами и налогами будет получена минимум такая же сумма.
«Неплохой годовой доход даёт именьице, – подумал я. – Это ещё три моих годовых содержания как хорунжего. Да вы теперь богач, батенька! Только вот что с крестьянами в Курковицах делать? Такой нищеты я ещё не видел!»
О том, откуда взялось такое бедственное положение общины, я узнал от Сазонова после завтрака. Оказалось, что, несмотря на то что в настоящий момент в Курковицах проживало двадцать пять лиц мужского пола и тридцать женского, ревизских душ было только двенадцать, по числу дворов. И на каждую такую душу отводилось только три с половиной десятины земли. Для сравнения, в Амурском войске казаку было положено двадцать.
Из объяснений Александра Ивановича я узнал, что обозначает понятие «ревизская душа», после чего мне стало более ясным выражение «мертвые души». Произведения Гоголя, как и других классиков, в школе не читал, ограничиваясь чтением критических статей, на основании которых и писал потом сочинения. Да и в более зрелом возрасте классики как-то для чтения не шли.
Сазонов также раскрыл мне глаза и на суть крестьянской реформы тысяча восемьсот шестьдесят первого года, когда ознакомил с актом «Общее положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости». По этому нормативному документу все крестьяне переставали числиться крепостными, но теперь стали считаться временнообязанными, потому что, получив личную свободу, бывшие крепостные не получили свободно и безвозмездно основные средства для своей деятельности, то есть землю.
Помещики в результате реформы Александра Освободителя остались собственниками всей принадлежащей им земли. Крестьяне могли выкупить земельный надел, который помещик обязан был им выделить. Каждая местность устанавливала свой минимальный и максимальный земельный надел. В Петербургской губернии он соответствовал именно трём с половиной десятинам на ревизскую душу. Выкупить свой земельный надел крестьяне должны были в течение сорока девяти лет, для чего государство выделяло им ссуду под шесть процентов. Двадцать процентов суммы за надел ревизская душа должна была внести сразу, а остальные восемьдесят процентов – в течение установленного манифестом срока.
До тех пор, пока вся сумма не была погашена, крестьяне считались временнообязанными и должны были отбывать барщину или платить оброк. Сумма оброка для каждой губернии устанавливалась отдельно. Как ни странно, но самые высокие оброки были назначены в Петербургской губернии, хотя большая часть земель здесь считалась неплодородной. В черноземных губерниях оброк был значительно ниже.
Во временнообязанном состоянии крестьяне должны были находиться, пока не завершалась сделка по выкупу земли. Поначалу этот срок не был оговорен, но в декабре тысяча восемьсот восемьдесят первого года, по прошествии двадцати лет после принятия Манифеста об отмене крепостного права, установили конкретный срок и постановили, что к январю тысяча восемьсот восемьдесят третьего года все временнообязанные крестьяне должны быть переведены на выкуп. То есть оставшуюся невыплаченную часть за наделы государство выплачивало помещикам, а крестьяне становились должниками казны под те же самые шесть процентов годовых.
Это было значительным послаблением для крестьян, если бы не обычная статистика. Чтобы хоть как-то свести концы с концами семье из четырех-пяти человек на одну ревизскую душу и оплачивать растущие долги, было необходимо шесть-восемь десятин земли. И земли нормальной, а не той, что коллежский советник Афанасьев нарезал своим крестьянам после реформы. Наделы были отгорожены помещичьими землями от угодий, которые были жизненно необходимы в хозяйстве: леса, крупного ручья для водопоя живности и пастбищ. Вот и приходилось общине деревни Курковицы арендовать эти земли за высокую плату.
Последний из Афанасьевых цену аренды поднял, Куклин увеличил её ещё больше. В результате этих действий община впала в крайнюю нищету и долги перед казной. За аренду моей земли тоже прилично должны, только отдавать нечем. Особенно добила информация, что где-то через месяц после сборов налогов большинство жителей деревни Курковицы разойдутся по губернии кусочничать. Иначе до весны не доживут. В этом году из этих похождений не вернулись в общину две девки да один пацан. Может, где-то и пристроились, а может, и сгинули. Крестьяне молчат.
От этой информации во время обеда, который прошёл в молчании, мне еда в горло не шла. Понимаю, что я как бы не виноват в таком положении общины. До такого состояния её мои предшественники довели. Но и что делать, пока не знал. Точнее, не знал, как правильно помочь крестьянам. Чтобы данная помощь пошла не во вред.
«А интересно получается, – думал я, безразлично поглощая какое-то жаркое, не чувствуя его вкуса. – В книгах попаданцы легко экономику страны перестраивают чуть ли не за пару лет. А здесь сидишь, репу морщишь, и не знаешь, что делать с пятьюдесятью пятью душами бывшей владельческой деревни. Да ещё и о двенадцати на усадьбе думать надо. Хотя здесь ситуация не критическая, но особого достатка не увидел, даже у управляющего».
Отправив после обеда Сазонова готовить копию схемы земельного участка, на которую завтра планировал нанести пахотные земли, наделы крестьян, пастбища и прочее, сам остаток вечера посвятил думам о Курковицах. Решив, что утро вечера мудренее, лег пораньше спать.
Следующий день посвятили с управляющим объезду моих земель и уточнению плана их использования. На заранее нарисованной Александром Ивановичем схеме каких-либо исправлений вносить практически не пришлось. Чем больше я общался с этим человеком, тем больше он мне нравился своей профессиональной компетентностью, ответственностью и щепетильной честностью.
С учётом этого вечером я дал команду Сазонову разработать в течение пары дней проект по выведению из нищеты деревни Курковицы с одновременным поднятием дохода от имения. Отдавая такое распоряжение, я злорадно про себя улыбался. Просто я использовал старый армейский способ – сам не решай, предложи подчиненным, а потом из их предложенных решений выбери наилучшее. Хорошо обдумай, добавь свое, а решение задачи снова на ретивых нижестоящих по служебной лестнице переложи. Успех достанется тебе, а в случае неудачи крайних искать легко. А мне тем более – управляющий-подчинённый только один имеется.