Когда гости расселись в трактире за столы, начались поздравления и вручение подарков с отдарками. Я подарил названой сестре красивый бизилик – серебряный браслет с травленым орнаментом, а Семену вручил черкесский кинжал, богато отделанный серебром. Этот кинжал мне достался как трофей с убитого хунхуза из засады в распадке у истока реки Дактунак.
Джунг Хи и Мэй вручили Анфисе красивое и дорогое ожерелье из белого жемчуга, а Семену револьвер, тот самый, в 4,2 линии, Смит-Вессон тульского производства, которым Джунг пытался отбиться от цинских всадников. Этот подарок вызвал дикий восторг у Семена Савина и дружную зависть всех казаков. В Приамурье такое оружие практически не поступало и было на вооружении только у офицеров. Джунг Хи данный револьвер достался по случаю, как оплата за услуги лечения, и как выяснилось, метко стрелять он из него не умел. В преследователей стрелял больше для того, чтобы их задержать, а не попасть. Поэтому по моему совету Джунг Хи легко с ним расстался, в качестве подарка для жениха, при этом приобрел хорошую репутацию у казаков: понимающий и не жадный.
Не меньший восторг на свадьбе вызвал еще один подарок от меня. Когда Анфиса спросила меня после получения всех подарков, не забыл ли я об обещании написать для нее песню о любви казачки к казаку, пришлось радовать молодых музыкальным подарком. Тетка Ольга Селеверстова и ее снохи Ульяна и Елена, с которыми я разучивал этот музыкальный подарок, смогли удержать его в тайне. Поэтому когда они после моего объявления о новой песне, написанной мною специально для названой сестры ко дню ее свадьбы, втроем вышли перед столами, куда степенно выходили гости и поздравляли молодых, в трактире наступила тишина. Песню начала тетка Ольга своим низким грудным голосом:
Каким ты был, таким остался,
Орел степной, казак лихой!
Здесь вступили вторыми голосами Ульяна и Елена, и песня взмыла вверх:
Зачем, зачем ты снова повстречался,
Зачем нарушил мой покой?
Казачки пели мощно, красиво и завораживающе. Когда к третьему куплету песню поддержали все играющие на свадьбе музыканты, то исполнение зазвучало ничуть не хуже того, как звучала эта песня в кинофильме «Кубанские казаки». Эта замечательная мелодия, созданная Исааком Дунаевским на стихи Михаила Исаковского и Михаила Вольпина, завоевала в начале 1950 года сердца миллионов советских людей. Особенно сердца женщин. Сколько себя помню, когда приезжал к деду и бабушке в поселок Черняево, так станицу переименовали в советские времена, за праздничным столом данная песня звучала обязательно. После свадьбы Семена и Анфисы песня стала суперхитом казачек станицы Черняева и быстро распространилась по Приамурью. А в день свадьбы, когда тетка Ольга и ее снохи закончили песню, сначала наступили звенящая тишина, и только через несколько секунд трактир взорвался криками восторга.
Нехорошо заниматься плагиатом, но некоторые песни, по моему мнению, могли бы зазвучать и намного раньше, даря радость людям в этом времени. Я же не искал какой-то материальной выгоды! Такими мыслями я успокаивал свою многогрешную душу за очередной грех. Простите меня, будущие авторы и композиторы, за то, что я украл ваши песни.
День свадьбы Анфисы и Семена запомнился мне еще одним событием, которое сильно повлияло на мое сознание и душу. Когда мы с Джунг Хи и Мэй поздним вечером первого дня свадьбы на тарантасе вернулись домой на мой хутор, то кореец, после того как Мэй засопела в своем отгороженном углу, попросил выйти меня на улицу, где у нас на лавочке состоялся непростой разговор.
– Тимофей, мне тяжело начать говорить, – начал Джунг Хи, когда мы сели рядышком на лавку перед домом. – Ты спас жизнь мне и моей внучке, и с горы прожитых лет я вижу твои чувства к ней и ее ответные чувства. Но как бы мне ни было тяжело, я вынужден сказать – нет!
Я, повернув голову, посмотрел в глаза Джунг Хи, который продолжил говорить, не отводя своих глаз:
– Ты плохо знаешь наши обычаи, поэтому не смог рассмотреть определенной информации, которая содержалась в одежде Мэй Лин, которую мы сшили после приглашения на свадьбу. – Старый кореец невесело усмехнулся. – Мне очень захотелось увидеть внучку красивой и в корейском одеянии, которое соответствует ее статусу. Может быть, и зря это сделал. В Чосон одежду белого цвета запрещено носить простым корейцам, а вышивка золотыми нитями, как на платье Мэй, или аппликация кымбак из золотой фольги разрешена только членам королевской семьи. Я не все тебе рассказал, Тимофей. – Как-то постаревший на глазах Джунг Хи замолчал и более тихим голосом продолжил: – Мэй Лин, мой «весенний цветок» действительно моя внучка, но она не дочь погибшего, Чхон Пок и его жены Чжу. Мэй – ребенок другой моей дочери, придворной дамы Ли ранга гвиин из павильона Нэандан, одной из любимых наложниц вана Коджона, двадцать шестого короля династии Чосон.
«Вот это номер, – промелькнуло у меня в голове. – Это получается, что Мэй – корейская принцесса?!» В подтверждение моих мыслей Джунг Хи продолжал тихо-тихо говорить, чуть ли не шепотом:
– Мэй дочь вана Конджона. Когда я тринадцать лет назад выступил против королевы Мин и проиграл, мне не удалось вывести из королевского дворца дочь, но я смог выбраться вместе с годовалой внучкой. Благословенное небо спасло моего сына Чхон Пок и его жену Чжу, их не было в тот день во дворце вана. Нам удалось объединиться и бежать из страны. Для всех посторонних Чжу стала матерью Мэй, а Чхон отцом. Своих детей они не могли иметь из-за неудачных первых родов Чжу. О своем настоящем происхождении Мэй Лин ничего не знает.
В этот момент мне послышался какой-то шум, а краем левого глаза отметил смытое движение за углом дома.
«Кажется, Мэй подслушивала!» – подумал я, но вслух ничего не произнес. Между тем Джунг Хи, ничего не заметив, продолжал свое повествование.
– Мы старались затеряться на просторах Поднебесной, не найдя, как я надеялся, поддержки у моего друга Тэвонгуна, который и сам находился в это время, можно сказать, под арестом. Тринадцать лет назад я искал убежище в империи Цинь, спрятавшись на самом ее краю. Но королева Мин нашла нас и там. Теперь мы бежим в Японию, с правителями которой у Мин сейчас разногласия. Я не знаю, что нас там ждет. Не знаю, сможем ли мы укрыться от гнева королевы Мин. Но если случится чудо и нас призовет к себе король, я не смогу противиться его приказу и не смогу оставить отца без дочери. Хотя роль дочерей вана от наложниц не особенно завидная.
Джунг Хи положил свою левую ладонь на мое правое колено и сильно сжал его.
– Тимофей, если бы Мэй не была дочерью вана, я тебе сказал бы – ДА! Я тебя сильно уважаю как воина и люблю как сына. Если сможешь, прости меня.
Он замолчал. Молчал и я, переваривая полученную информацию. Надо было что-то сказать, но я не знал, что говорить. В конце концов я, положив ладонь свою сверху на державшую мое колено ладонь корейца и чуть сжав ее, сказал:
– Спасибо за доверие, Джунг Хи. Я никому не скажу об этом. Как только по реке пойдет оказия до Благовещенска или Владивостока, я помогу вам с Мэй уехать. А любовь? А любовь пусть останется!
Через три месяца после этого разговора, когда я провожал с касьяновским обозом Джунг Хи и Мэй, девушка порывисто обняла меня за шею и, неумело поцеловав в губы, прошептала на ухо:
– Я буду ждать тебя, мой Тимохей.
Я, махая рукой вслед саням, увозившим Мэй с дедом, думал о том, что чем черт не шутит, может быть, мы когда-нибудь и встретимся. Как говорил один мой хороший знакомый: «Земля квадратная. За углом встретимся». И с тех пор в моей душе жила грустная любовь к маленькой корейской принцессе.
Кроме этой любви, в подполе моего дома хранился прощальный подарок Джунг Хи – аптекарская банка объемом в четверть, в которой настаивался корень панцуя, или женьшеня, весом в полтора фунта и возрастом около двухсот лет. Обычно сборщики женьшеня выкапывают только зрелые корни десятилетнего возраста, потому что только с десятилетнего возраста корень считался целебным. Чем старше корень, тем целебнее он считается.
По словам Джунг Хи, пятнадцать лет назад в Шанхае был продан корень возрастом в сто пятьдесят лет и весом чуть больше фунта за пять тысяч американских долларов. А за настойку из него великий принц Хынсон, у которого начались некоторые проблемы со здоровьем, готов был уплатить золотом сумму, эквивалентную десяти тысячам американских долларов. Джунг Хи тогда не успел помочь другу – когда он прибыл в Шанхай, корень и настойка из него уплыли в Америку. Чтобы я понял, насколько это дорого, Джунг Хи сказал мне, что средняя заработная плата за месяц простого корейца в те дни составляла пять-десять американских долларов.
Вот такой подарок сделал мне за два месяца до отъезда Джунг Хи, сказав, что настойкой можно будет пользоваться через год. Двадцать-тридцать капель или треть чайной ложки утром после завтрака. Тридцать дней пить. Тридцать дней перерыв. Настойка эта будет панацеей от всех болезней. Когда я пытался отказаться от такого дорогого подарка, Джунг Хи доверительно сообщил мне, что ему повезло в свое время найти два таких корня, и один останется с ним. Будет чем обеспечить свою жизнь в Японии. Только после этой информации я пошел в лавку приобретать аптекарскую банку и спирт.
Эпилог
– Ермак! Смотри, пароходы к пристани подходят!
Я вынырнул из омута воспоминаний от возгласа Ромки и его тычка в бедро. К пристани подходили пароход «Вестник» под штандартом цесаревича и конвоир-пароход «Ермак» с сопровождающими лицами.
Как уже сообщил «казачий телеграф», ритуал посещения станиц цесаревичем Николаем был одинаков. Два парохода с наследником и сопровождающими его лицами приставали к берегу, все жители станиц от мала до велика приветствовали гостя, преподносили хлеб-соль. Цесаревич проходил через специально выстроенную арку и приветствовал казаков. Казачий отряд станицы показывал свои умения в джигитовке. Затем цесаревич проходил в церковь, где слушал краткий молебен, после которого вновь поднимался на пароход, и тот отчаливал.