По моему мнению, противник, попавший в такую засаду, может предпринять только следующие действия. Первый вариант – увеличить скорость движения, организовав огневой отпор, и попытаться выйти из зоны сплошного поражения. В этом случае противник с ходу попадает под удар «наковальни», а разгром завершает «молот», нанося удары с фланга по противнику. Тем более, если поразить лошадей в санях, которые рванут на прорыв, то можно закупорить тракт. По снежной целине особо не ускачешь. А если поразить лошадей в конце обоза варнаков, то получится классический огневой мешок.
Второй вариант у бунтовщиков – организовать оборону, принять бой и попытаться уничтожить засаду с фланга. Второй вариант обычно имеет место при существенном перевесе противника в огневой мощи сил и средств, как в нашем случае, при этом свои боевые порядки противник организует в сторону «молота». В решающий момент, когда силы противника связаны «молотом», «наковальня» наносит сокрушительный и неожиданный удар в тыл боевых порядков противника. Бежать по целине в сторону от тракта, где нет засады, значит умереть уставшим. Пулю не обгонишь.
Сотник Головачев, которому я нарисовал на снегу схему засады и рассказал о возможных вариантах наших действий и противника, принял её без каких-либо изменений. Разместил юнкеров вдоль балки, обозначил каждому сектора обстрела. Я раздал куски материи и показал, как лучше всего разместить на голове. Командовать «наковальней» оставил унтер-офицера с его отделением и ещё пятёркой юнкеров, сам разместился в середине фланговой засады. Спутанные лошади остались на дне балки, пережёвывая овёс из подвешенных торб. Оставалось только ждать и молить Бога, чтобы бунтовщики не пошли по реке Иркут.
Лежу в первой ячейке, которую оборудовал в корнях деревца, выкопав небольшой окоп в снегу. С другой стороны от ствола вторая позиция. Ещё через три метра третья. До всех можно добраться ползком через прорытые траншеи. Перед выходом из Тункинского острога получил разрешение от сотника взять с собой мой «Гевер 88», сотню патронов в пачках и ранец. Свою казачью винтовку отдал Васильеву, и патроны к ней. Его ствол остался в обозе. Дядька Игнат и остальные сверхсрочники училища, которые нас сопровождали, остались в Тунке.
Протёр холстиной затвор, убирая образовавшийся иней. Потом почистил все патроны, доставая их из пачек. Снарядил магазин. Остальные пачки сложил в подсумки. Холодновато, но полушубок, унты и тёплое бельё позволяли не стучать зубами. Тем более на дно ячеек положил нарубленного лопаткой лапника. Нашлась парочка низкорослых елей. Лежал и с легкой грустью вспоминал свой гибрид из шкур красного волка, который был у меня. Жалко, всё сгорело на хуторе. В нём было бы куда теплее. Время тянулось медленно. Но наконец-то вдали по тракту показалось пятно, которое, увеличиваясь в размерах, говорило о том, что идёт большой обоз.
«Кажется, нам повезло, – подумал я. – Сейчас наш длительный забег закончится. Надоела эта погоня. Надеюсь, что будем просто уничтожать этих зверей. Слава богу, в это время толерантностью и не пахнет. А насмотревшись всех тех ужасов, которые совершили бунтовщики, вряд ли у кого из юнкеров дрогнет рука. И сотник – наш человек! У него даже в мыслях не возникло, что надо выйти и предложить бунтовщикам сдаться. Команда от него была – огонь на поражение».
Я через целик и мушку отслеживал проходящих мимо меня каторжан. Скоро первые сани достигнут отметки, после которой мы откроем огонь. «Даже головной дозор вперёд не отправили, – подумал я. – Совсем нюх потеряли ребята». Ещё чуть-чуть, и можно стрелять. Я взял на мушку возницу десятых по счету спереди саней. Первые сани пересекли обозначенную Головачевым линию открытия огня. Выстрел! Возницу снесло из саней. Его тело упало между оглоблей, и сани остановились. Справа и слева от меня заговорили винтовки юнкеров. Огонь был убийственным.
Теперь будем выполнять поставленную Головачевым задачу – отстреливать наиболее активных каторжан. Если по моим утверждениям отстреливать офицеров в первую очередь при засадах в тылу врага, когда мы с ним разрабатывали тактику ведения боя в этих условиях, сотника корёжило, то по каторжанам он сам мне поставил такую задачу и разместил рядом с собой в цепи ячеек засады.
Смотрим, кто начал проявлять активность. Жаль, рядом нет корректировщика. Но отсутствие оптики на винтовке позволяло самому оценивать ситуацию.
Ага, вот кто-то замахал руками, что-то выкрикивая. «Наш клиент!» – подумал я, навел мушку и мягко потянул за спуск. Выстрел. Одним руководителем стало меньше.
Кто ещё? Мой взгляд начал скользить вдоль обоза бунтовщиков. Ещё один стал что-то кричать и показывать рукой на наши огневые позиции. «Нет, организованной атаки нам не надо!» – успел подумать я, пока тело на автомате делало свою работу. Выстрел, и каторжанин, получив пулю в лоб и разбрызгав затылком, слетел с обочины тракта, на который успел забраться.
А дальше понеслось. Каторжане через снежную целину попёрли на нас по пояс в снегу, стреляя из всего, чем были вооружены. «Наковальня» сработала отвратительно. Десяток солдат и пятёрка юнкеров стреляли во фланг бунтовщикам, но их точность была нулевой.
Я слился со своей винтовкой в одно целое и долбил, как из пулемёта, пытаясь охватить как можно больший сектор и еле успевая менять пачки патронов, передёргивать затвор. Остановился только после того, как целей не осталось. Последних бил уже чуть ли не в упор, метрах в двадцати. Проверил подсумки. Осталось пять пачек от двух десятков. «Семьдесят пять выстрелов. За тридцать попаданий могу голову отдать, – подумал я. – Сорок процентов пораженных целей. Обалденный для скоротечного боя результат».
Я, расслабившись, растянулся на лапнике и прижался горящей щекой и лбом к холодному прикладу винтовки, вдыхая запах сгоревшего пороха. Давно я так не стрелял. Спасибо, винтовочка, выручила. Могли нас смять каторжане. Ещё чуть-чуть, и смяли бы. Очнулся от голоса сотника.
– Ермак, оглоблю тебе… – Головачев, застыв заиндевевшей фигурой надо мной, поперхнулся и продолжил: – Много видел хороших стрелков, но то, что творил сегодня ты…
Сотник снял с усов иней и лёд, откашлялся и продолжил:
– Теперь верю, что можешь, стреляя, буквы рисовать на мишенях. Спасибо тебе. Если бы не ты, могли бы и потерпеть поражение.
– Ваше благородие, отбились – и слава богу, – ответил я, вставая и попытавшись принять стойку смирно.
Сотник, ничего не говоря, сграбастал меня в объятия.
– На награду обязательно представлю, – прошептал мне на ухо Головачев. – Молодец! Спасибо тебе!
Пошли доклады от портупей-юнкеров. Отделались, можно сказать, легко, с учётом трехкратного превосходства каторжан-бунтовщиков и хренового действия «наковальни». Двое убитых и пять человек раненых юнкеров. Мой «казак» Васильев, благодарю тебя Господи, остался жив. В ранце у меня было три комплекта перевязочных материалов. Использовал их для тех, кто, по моему мнению, мог выжить.
Не дай вам бог делать такой выбор. Перебинтовать того, кто, возможно, выживет, и не сделать этого с тем, кого списал из живых. Впервые, за всю свою жизнь в этом мире, попросил закурить. Затянулся папироской и ничего не почувствовал. Грамм бы двести неразбавленного спирта! Чувствую, и это не поможет. Всего полгода прожил с ребятами, а как тяжело их терять!
После оказания помощи цепью двинулись к тракту, проверяя по пути убитых или раненых бунтовщиков. Заметив, как старший портупей-юнкер Забелин склонился над одним из лежащих каторжан и достал кинжал, выстрелил по телу бунтовщика навскидку. На мой выстрел сбежались юнкера, которые были рядом, и подбежал, продираясь через сугробы, сотник Головачев.
– Что случилось? – спросил взводный.
– Ваше благородие, лучше будет, если все каторжане погибнут от пуль. Ни к чему резаные раны. Найдётся много защитников нашим борцам за свободу. Чтоб их черти жарили…
Головачев задумался, а потом выдал конкретный приказ:
– Живой не живой – проверять стреляя!
Когда добрались до тракта, прозвучало еще пара-тройка выстрелов контроля. На дороге встретились с солдатами и юнкерами, которые были в «наковальне». Если юнкера имели бледный вид, то солдаты конвоя выглядели героями Советского Союза. Как же, участвовали в уничтожении противника.
Я подошел к пшеку, который пытался организовать и, можно сказать, организовал атаку на засаду. Рядом остановился унтер, старший над отделением конвойных, и, глядя на труп мужчины лет двадцати пяти – тридцати, во лбу которого было отверстие от моей пули, а затылка не было, произнёс:
– Дурачок! Ему оставалось два месяца до окончания ссылки! А теперь Юзеф Пилсудский – покойник! Зачем ему это надо было?
– Кто? – ошарашенно произнёс я.
– Юзеф Пилсудский, он же Виктор, Мечислав и Зюк. Какие-то ещё есть клички. Хороший парень, но свёрнутый на Польше от моря до моря. За что и сидел.
«Неужели это будущий маршал Пилсудский – глава возрождённого Польского государства, основатель польской армии, победитель Тухачевского? – мысли в моей голове метались со скоростью пули. – Это что, я завалил автора конференции „Междуморья“, которая должна была простираться от Чёрного до Балтийского моря, благодаря чему должно было избежать в Центральной Европе доминирования Германии или России? Охренеть… Кажется, история начала усиленно меняться. Я что, убрал с доски истории будущего диктатора Польши?!»
– А ты чего такой, как будто апостола или саму Богородицу увидел? – спросил меня унтер.
– Похоже, я раздавил бабочку…
– Бабочку? Зимой? Да ты шутник, однако!
Глава 9Воля государя
Я сидел около окна вагона и смотрел, как медленно для меня – скорость не превышала сорока километров в час – проплывает пейзаж Ленинградской, прошу прощения, Санкт-Петербургской губернии. До прибытия в столицу, по словам проводника, осталось два часа. Я открыл крышку хронометра, подаренного, точнее, данного в обмен цесаревичем. Прибудем в шестнадцать ноль-ноль.