— Наше прощание недолго было.
— Плакала?
— Нужда была плакать… Глаза, чай, свои, некупленные, — делано спокойно заявила Домаша.
— Какая же ты бесчувственная! А он что, чай, не рад, что и послали?..
— Говорил, что неволей едет, да врет. Чай, самому в Москве погулять лестно…
— Что же он говорил-то?
— Да ничего, обещал гостинцев да обнов привезти…
— А о свадьбе?
— Приеду, говорит, поклонюсь Семену Аникичу, за заслугу мою, что гонцом в Москву ездил. Может, Бог даст, и смилуется…
— Конечно же, я и сама попрошу за вас дядю. Он мне не откажет, все сделает.
— На этом благодарствую, Ксения Яковлевна.
Обе девушки встали, прошлись по горнице и подошли к тому самому окну, около которого обыкновенно стояла Ксения Яковлевна. Их внимание привлекло необыкновенное оживление, царившее в поселке. Все население его высыпало на улицу, собралось в одно место и о чем-то горячо рассуждало.
Толпа разделилась вскоре на две равные половины: одни двинулись из поселка, а остальные стали расходиться по домам.
— Что бы это значило? — задала вопрос Ксения Яковлевна.
— Уж не знаю, что у них там деется, — отвечала Домаша.
Она продолжала стоять у окна, хотя поселок принял уже свой обычный вид, только дальше в степи виднелась удалявшаяся группа людей.
— Глянь, Домаша, это он! — вдруг воскликнула Ксения Яковлевна, указав на бежавшего во весь опор по поселку мужчину.
— И впрямь он, Ермак! — согласилась Домаша. — Куда это он?
На глазах девушек Ермаку Тимофеевичу подвели лошадь, он вскочил на нее и помчался вслед удаляющейся толпе.
— Они не в поход ли собрались? — сообразила Домаша.
— Что ты!.. Ужели? — упавшим голосом произнесла Ксения Яковлевна.
— Надо быть, так…
Обе девушки замолчали. Ксения Яковлевна продолжала смотреть в ту сторону, куда скрылся на коне Ермак.
Прошло более получаса. Вдруг на горизонте появилась фигура всадника.
— Смотри, это он! Он возвращается… — с волнением произнесла Строганова и стала неотводно смотреть на приближавшуюся фигуру всадника.
Вот Ермак — теперь было ясно, что это он, — подъехал к своей избе и, спрыгнув с коня, исчез в ней. Лошадь побежала по поселку одна.
— А вот что я задумала! — быстро сказала Домаша, и не успела Ксения Яковлевна оглянуться, как та быстро выскочила из горницы.
Мы знаем, что через какие-то четверть часа она уже была в избе Ермака Тимофеевича.
XVIIНежданная гостья
— Кажись, это ты, девушка? — как-то растерянно произнес Ермак.
— А ты ослеп, што ли, Ермак Тимофеевич! — задорно усмехнулась Домаша.
— Ослеп, говоришь… — с недоумением повторил Ермак.
— Вестимо, ослеп, коли людей не узнаешь. «Кажись, это ты, девушка?» — передразнила его она.
— Узнал я, как не узнать? Знаю, что Домашей звать. Только чудно мне все это…
— Что чудно-то?
— Да вот, что ты ко мне пожаловала, да в самый раз…
— Как — в раз? — воззрилась на него девушка.
— Да так, в раз, значит. Сам я тебя сейчас в мыслях держал…
— С чего бы это?
— Да с Яковом мы о тебе говорили…
— С Яковом? Когда?..
— Да часа с два, с три тому назад.
— Ах, окаянный, все наврал мне! — воскликнула Домаша.
— Он? Наврал?
— Вестимо, наврал, я его к тебе посылала по делу одному, а он мне невесть чего наговорил…
— Что же он сказал?
— Да сказал, что тебя в поселке нет и куда ты отлучился, никому не ведомо, а выходит, он с тобой беседовал.
— Он тебе правду сказал, девушка, — заметил Ермак.
— Как правду?
— Да так, в поселке меня, когда он искал, действительно не было, но встретились мы с ним на дороге… Да что же ты стоишь, девушка? Садись, гостья будешь.
— И то сяду, устала я, из хором что есть силы бежала. Увидали мы тебя с Ксенией Яковлевной в окошко, как ты в избу пошел, я сейчас же из светлицы во двор, а со двора сюда.
— Сама прибежала али послана? — спросил Ермак Тимофеевич, причем голос его дрогнул.
— Зачем послана? Сама припожаловала… Аль тебе это не любо? Кажись, я не из тех, кем молодцы бы брезгали.
— Несуразное что-то ты говоришь, девушка! — строго произнес Ермак.
— Да ты, видно, постник, — усмехнулась Домаша.
— Оставь это, девушка.
— Да ну тебя: смеюсь я, а ты и впрямь… Если с Яковом ты гуторил, может, он тебе поведал кое-что?..
— Поведал, девушка, поведал, для того я и повидать-то тебя хотел, а ты на помине легка и шасть в дверь… — радостно заговорил Ермак.
— Значит, ты знаешь беду нашу?
— Какую беду? — не понял Ермак, тоже присевший на лавку рядом с девушкой.
— Как же не беда, коли нашей молодой хозяюшке не по себе, все недужится… Извелась она вся, исстрадалась, а все по тебе, добрый молодец… Уж коли сказал тебе Яшка, так мне таить нечего…
Ермак Тимофеевич схватился за голову.
— А уж как мне тошно, девушка! — почти простонал он.
— Тебе-то с чего?
— Люблю я ее ведь больше жизни. Так люблю, девушка, что и рассказать не могу… Опостылела мне и потеха ратная, оттого я остался в поселке сиднем сидеть, когда товарищи ушли с ворогом биться, да и сама жизнь без нее опостылела.
— Вот они дела-то какие деются… — развела руками Домаша. — А Семен Аникич послал еще тут к жениху грамотку…
— Не получить жениху этой грамотки! — вспыхнул Ермак.
— Как не получить? Ведь Яшка с ней в Москву гонцом поехал…
— Ведомо мне это, девушка, только едет он туда теперь без грамотки…
— Как так?
— Да так, отдал он мне ее, эту грамотку…
— Отдал? — испуганно переспросила Домаша.
— Да, отдал, неволею отдал, а не то бы прирезал я его в овраге…
И Ермак Тимофеевич подробно передал Домаше все уже известное нашим читателям о встрече с Яковом в овраге.
— Куда же он теперь, шалый, помчится без грамотки? — спросила Домаша.
— А поехал куда глаза глядят. Пусть прогуляется, небось долго не задержится, вернется и скажет, что ограбили его лихие люди… Казна у него останется, вам же пригодится, а боярин Обносков хорош будет и без грамотки…
— Ахти, дела какие вы с Яковом затеяли… Страсть! Как же теперь? Сказать мне про то Ксении Яковлевне?
— Конечно, скажи. Ей, чай, тоже не была бы по сердцу посылка этой грамотки…
— Куда там по сердцу… Скажешь тоже…
— Вот видишь… Так поведай ей, что изорвал я грамотку в клочья и в овраге в землю втоптал… Не даст-де Ермак ее, кралечку, никому, дороже она ему жизни самой… Вот что!
— Это-то я ей поведаю, только что далее-то будет, неведомо…
— Неведомо, девушка, неведомо! — согласился Ермак Тимофеевич, поникнув головой.
— То-то и оно-то…
— Повидаться мне с ней надо бы, — робко сказал Ермак.
— Ну, это, кажись, Ермак Тимофеевич, несбыточно. Антиповна зорко глядит.
— Я, кажись, вздумал кое-что, — заметил Ермак Тимофеевич.
— Надумал?.. Что?
— И даже уж закинул словечко Семену Аникичу…
И Ермак Тимофеевич рассказал Домаше о своем разговоре со стариком Строгановым относительно помощи, которую он мог бы оказать Ксении Яковлевне своим знанием целебных трав.
— А ты и впрямь знахарь?
— Выучила меня одна старуха! — уклончиво отвечал Ермак.
— Тогда, молодец, пожалуй, можно будет дело и оборудовать. Надо сказать Ксении Яковлевне, чтобы она уж совсем хворой прикинулась. Семен Аникич, в крайности, и пошлет за тобой.
— Это ты умно надумала.
— А ты что же думал, Ермак Тимофеевич, что у девки голова на плечах зря болтается?
— У многих и зря, — улыбнулся Ермак.
— Только не у меня и не у Ксении Яковлевны, — возразила Домаша.
— Так оборудуй это, милая девушка, а я буду в ожидании.
— Не сумлевайся, оборудую. Одначе мне пора, ночь на дворе.
Домаша взглянула в окно. На дворе действительно сгущались летние сумерки.
— Иди с Богом, девушка…
— Прощения просим, Ермак Тимофеевич.
И Домаша быстро выскользнула из избы.
Ермак остался один. Он был счастлив, как может быть счастлив человек мгновеньями. Луч надежды как-то сразу изменил всю картину, только что рисовавшуюся ему в мрачных красках.
«Чему это я радуюсь, — остановил он самого себя. — Еще, кажись, ничего не видно, как все обладится. Да и обладится ли?»
Эта отрезвляющая мысль заставила Ермака глубоко задуматься. Ему стало душно в избе. Он вышел на улицу.
Кругом было все тихо. Сумерки сгущались все более и более.
В избах замелькали огоньки горящих лучин. Ермак Тимофеевич полной грудью вдохнул в себя прохладный воздух северной степи, невольно поднял голову кверху и посмотрел на темневшие вдали строгановские хоромы. В заветном окне трепетно мелькнул огонек.
Быть может, теперь Домаша уже передала своей молодой хозяюшке о беседе с ним. Сердце Ермака трепетно забилось. «Что-то будет? Что-то будет?»
Он долго прохаживался по поселку. Огни в нем гасли один за другим, погас и огонек в окне светлицы Ксении Яковлевны. Ночь окончательно спустилась на землю. Ермак медленно пошел от своей избы по направлению к хоромам — ему хотелось быть поближе к милой для него девушке. Он шел задумчиво и уже был почти у самого острога, когда до слуха его донесся подозрительный шорох.
Он поднял голову и обвел кругом себя внимательным взглядом.
Под высоким острогом, окружавшим двор Строгановых, было темнее, нежели в поле, но зоркий глаз Ермака Тимофеевича различил тотчас же копошащуюся там фигуру.
Он стал приглядываться.
Вдруг блеснул огонек. Кто-то, видимо, высекал огонь. В одно мгновенье, в несколько быстрых прыжков Ермак оказался около копошащейся фигуры и схватил за шиворот низкорослого татарина, наклонившегося над грудой натасканного им хвороста, который он намеревался поджечь. Неожиданное нападение окончательно ошеломило татарина.
— Бачка, бачка! — прохрипел он сдавленным шепотом.
Ермак, левой рукой крепко державший татарина за шиворот, другой выхватил висевший за поясом нож и приблизил его к горлу татарина. Тот окончательно замер.