— Пойдем к тебе, погуторим.
— Пойдем, дядя.
Они прошли в соседнюю с рукодельной комнату и сели на лавку.
— Ну, как здоровье твое, Аксюша? — спросил после некоторой паузы старик Строганов.
— Теперь я совсем здорова. Только сердце и болит, — ответила Ксения Яковлевна.
— Ну, сердце-то не от хвори, а может, с чего другого…
Он пристально посмотрел на девушку. Та густо покраснела и молчала.
— Кажись, угадал. И отчего ты, девушка так скрытна со мной? Я, чай, тебе вместо отца. Мне бы первому надо все выложить…
— Да что же выкладывать? — спросила она шепотом, низко опустив голову.
— Будто уж и нечего?
Ответа на это не последовало.
— Стороной ведь узнал я, Аксюша, насчет Ермака-то…
— Прости, дядя, — чуть слышно произнесла она.
— Чего тут прощать… Ты мне ответь лучше все по истине…
— Что прикажешь, дядя?
— Люб он тебе?
— Люб.
— Да знаешь ли, кто он?
— Знаю, — скорее движением губ, нежели голосом отвечала девушка.
— Разбойник ведь он, душегуб…
— Был.
— Это верно, что был… Только ведь и за прошлое тоже отвечать приходится. У самого царя он в подозрении, а здесь скрывается. В Москве-то его ведь петля ждет.
Ксения Яковлевна побледнела. Старик испугался.
— Оно, конечно, до Москвы отсюда не видать… Далеко. А все же лучше было бы ему заслужить у царя, чем ни на есть, чтобы он его помиловал…
— Не пойму я что-то, — заметила девушка.
— В поход ему надо идти, вот что…
— В поход! — вскрикнула Ксения Яковлевна.
— Да.
— Куда?
— За Каменный пояс…
— Когда?
— Да чем скорее, тем лучше.
— И я пойду с ним! — вдруг воскликнула девушка.
— Окстись!.. Как ты в поход!.. В уме ли ты, девушка?
— Без него мне здесь не жизнь.
Ксения была бледна и вся дрожала. Семен Иоаникиевич испуганно глядел на нее. «Сейчас опять обомрет. Господи!» — неслось в его уме.
— Вернется он, заслужив царю, царь-батюшка его помилует, тогда мы сыграем вашу свадебку…
— Не верю я в это, дядя, не верю…
— Ты мне не веришь, Аксюша? — тоном упрека сказал старик.
— Время ты хочешь протянуть. Из похода он может и не вернуться. Убьют его там, думаешь…
— Аксюша, Аксюша, какие ты речи ведешь для меня обидные!
— Прости, дядя, не могу я расстаться с ним. Отпусти меня с ним в поход… Или я умру.
Она в изнеможении откинулась к стене.
— Ну, хорошо, я обручу вас до похода… Пойми же, шалая девушка, нельзя выходить замуж за непрощенного разбойника. Ермак идет в поход волею, чтобы заслужить себе царское прощение. Он сам скажет тебе о том. А ты ему препятствуешь… Препятствуешь сама своему счастью…
— Счастью! — со вздохом повторила Ксения Яковлевна. — Нет, видно, не видать мне счастья!
Она горько заплакала.
VIIНа старуху бывает проруха
Семен Иоаникиевич окончательно растерялся. Он вообще не мог видеть слез, а слезы племянницы положительно терзали его душу.
— Перестань, Аксюшенька, перестань… Что с тобой?.. Зачем же плакать?.. Чего убиваться?.. — прерывающимся голосом говорил он.
— Я люблю его, люблю… — шептала сквозь слезы Ксения Яковлевна.
— Ну и люби, ведь не мешаю я тебе. О твоем же счастии забочусь, чтобы мужа твоего будущего из-под царского гнева вызволить, а ты в слезы.
— Не любите вы его, не любите…
— Да кто тебе сказал о том?.. Кажись, сам Ермак скажет, что он мною обласкан, — отвечал Семен Иоаникиевич. — А что не такого жениха я тебе прочил, это верно… Прямо скажу, да и Ермак это знает и понимает. Ну да, видно, судьба… Того, за кого я метил тебя отдать и к кому послал грамотку, уж нет на этом свете…
— Боярин умер! — воскликнула девушка.
Трудно было разобрать, что было в тоне этого возгласа: радость или удивление?
— Отдал Богу душу, царство ему небесное.
— Отчего?
— Не угодил царю и казнен вместе с отцом своим…
— Ах, страсти какие на Москве деются! А ты меня, дядя, на Москву отправлять хотел… Бояре-то Обносковы, чай, не разбойники, а вот что…
Она не договорила и снова заплакала.
— Перед царем все равны, кого захочет — казнит, кого захочет — помилует…
— Вот видишь, — прошептала Ксения Яковлевна.
— Да скажи ты мне толком, о чем ты плачешь-то, чем ты несчастная-то? — уж с некоторым раздражением в голосе спросил Семен Иоаникиевич.
— Разлучить вы хотите меня с ним, разлучить…
— Никогда и в мыслях того не было… Ни у меня, ни тем паче у братца твоего… Намедни он за тебя да Ермака во как на меня напустился.
— В поход его гоните…
— Кто его гонит? Сам идет. Давно уже этот поход он в мыслях держит.
— Ни в жизнь не поверю!
— Тьфу ты!.. — даже сплюнул старик Строганов. — Не сговориться с тобой, с шалой… Пойду пошлю за Ермаком, пусть он тебя сам усовестит. Кажись, уж на все согласен, судьбу твою устроить хочу по твоему желанию, а ты, на поди, ревешь, как белуга… Вылечил от хвори, пусть вылечит тебя и от дурости.
Семен Иоаникиевич снял руку с плеча племянницы, встал с лавки и быстро вышел. Ксения Яковлена не удерживала его.
Антиповна, заметив, что хозяин прошел через рукодельную не в себе, поспешила к своей питомице.
— Что, моя касаточка, что, моя голубушка сизая… Чем изобидел дядюшка, что ты слезы льешь, глазки свои портишь распрекрасные! — подсела старуха к Ксении Яковлевне. Та молчала, продолжая плакать. — Ответь же ты мне, моя ласточка, что ты сделала супротивного против дядюшки, что он обидел тебя, свою любимицу? Николи того не бывало.
— Он в поход идет, — сквозь слезы тихо проговорила Ксения Яковлевна.
— Кто в поход? Семен Аникич… — удивленно посмотрела на нее Антиповна.
— Нет, Ермак.
— Ермак… — повторила еще более удивленно старуха. — А тебе-то что… Ты здорова, от хвори он, дай ему Бог здоровья, тебя вызволил, что же тебе еще от него надобно?..
— Я люблю его, няня, люблю…
Антиповна отняла руку от талии своей любимицы и встала.
— Что-о!.. — произнесла она, как бы требуя повторения этого поразившего ее признания. Но девушка не повторила его. Она сидела, низко опустив голову и закрыв лицо рукавом сорочки. Крупные слезы продолжали капать на ее голубой штофный сарафан.
— Опомнись, девушка, в уме ли ты, что такие говоришь речи несуразные?.. Если ты и впрямь дяде все это вымолвила, то мало он изобидел тебя, побить тебя надо!
— Ах, не то совсем, няня, ты не понимаешь, — возразила Ксения Яковлевна, вытирая глаза рукавом сорочки.
— И понимать не хочу я! Да и чего понимать-то?..
— Дядя согласился.
— На что согласился?
— На нашу свадьбу.
— Известно дело, что согласился на свадьбу с боярином, для того и послали ему грамотку.
— Не с боярином, а с Ермаком Тимофеевичем.
— С нами крестная сила, — перекрестилась истово старуха, — ума решилась девушка. И с чего это с тобой сталось, бедная?
— Что ты, няня, я в своем уме…
— Кабы в своем была, не взводила такой поклеп на Семена Аникича, что согласился выдать тебя за разбойника заместо боярина…
— Боярин-то этот на том свете…
— Как так?
— Да так, мне дядя сейчас сказал, согрубил он царю-батюшке, тот его и казнил…
— Да что ты! Правду баешь, девушка?..
— Как есть правду истинную.
— Царство ему небесное, место покойное, — истово перекрестилась Антиповна. — А Ермака-то боярином что ли сделали?..
— Нет, не сделали, — сквозь слезы улыбнулась Ксения Яковлевна, — челобитье об нем к царю пойдет о прощении. В поход он сбирается за Каменный пояс, заслужить царю хочет.
— Что ж, это хорошее дело.
— Оттого и плачу, что дядя меня с ним не пускает…
— Куда с ним?
— В поход…
Антиповна посмотрела на питомицу с удивлением, смешанным со страхом. «Что бы это значило? — неслось в ее уме. — Говорит девушка как будто и разумно, а вдруг начнет такое, что мороз по коже подирает. Али надо мною, старой, шутки шутит?.. Как может согласиться Семен Аникич выдать ее замуж за Ермака, коли его не сделали боярином?»
В уме старухи не укладывалась мысль о возможности брака ее питомицы не с боярином. «Самому царю-батюшке и то бы в пору такая красавица», — думала Антиповна, глядя на свою любимицу. И вдруг что? Ее сватают на Ермака, за разбойника… Она, когда он сделался ее любимцем, вызволившим от хвори Ксению Яковлевну, мекала его посватать за одну из сенных девушек, да и то раздумывала, какая решится пойти, а тут на поди… сама ее питомица. Антиповна отказывалась этому верить.
— Не пойму я что-то, Ксюшенька, какие ты речи ведешь странные… То, что дядюшка согласен на твою свадьбу с Ермаком, то, что ты в поход с ним просишься… Опомнись, касаточка, может, не по себе тебе? Голова, может, болит?
— Да нет же, няня, я говорю только правду. Уж давно я люблю его… Оттого мне и недужилось. Как стал он ходить, мне и полегчало, а не от его снадобья.
— Это ты оставь, снадобье пользительное. Не тебе одной, а и другим помогло, — остановила ее старуха.
— Может быть. Только мне полегчало от того, что я увидела его, моего желанного…
— Стыдись! Что говоришь, девушка!
— Что мне стыдиться, няня? Дядя хочет обручить нас.
Антиповна молчала. Она поняла, что ее питомица говорит серьезно, что это не бред ее больного воображения, что сватовство Ермака совершившийся факт, что Семен Иоаникиевич действительно дал свое согласие. «Из ума выжил старый!» — мысленно она пустила по его адресу.
— Не дело ты, девушка, затеяла, — сказала она после продолжительной паузы.
— То есть как это?..
— Да так… Какая же тебе пара Ермак Тимофеевич?.. Красавице этакой, богачке. Да и что скажет братец Максим Яковлевич?..
— Он согласился еще раньше дяди. Ермак сказал о том…
— Ишь ты, все как сговорились. Но ведь в том твоя воля, девушка?
— Известно, моя.
— Так чего же ты петлю-то на шею себе захлестываешь?
— Что ты, няня!
— Давно я твоя няня, — с сердцем сказала старуха. — Оттого-то и режу тебе в глаза правду-матку. Никто тебе не скажет того, что я скажу. Так и знай, а теперь слушай…