Все это заставляло Ермака и его людей быть настороже, и до прихода московского воеводы со стрельцами об отъезде к Строгановым нечего было и думать.
— Много ждал — недолго ждать осталось, — утешал Иван Кольцо Ермака Тимофеевича.
— Нет хуже последних дней жданья, — со вздохом заметил Ермак.
— Благо есть чего дожидаться, мне вот нечего, — шутил есаул.
— И больно мне еще, что ты не попируешь на свадьбе моей… Нельзя людей оставить и без тебя, и без меня… Как еще тут начнет верховодить московский воевода, таких бед наделает, что хуже и не надо, такую кашу заварит, что и не расхлебаешь, — говорил Ермак Тимофеевич.
— Как можно нам обоим уехать! Вестимо, нельзя… Ну да мы и после свадьбы с тобою напируемся… Чай, сюда же привезешь молодую княгинюшку?
— Конечно, сюда, — уверенно сказал Ермак.
— А мы вам тут избу построим, красивую да теплую… Ишь, вы без меня тут как обстроились…
В Сибири действительно уже появился ряд русских изб, только Ермак жил по-прежнему в Кучумовой юрте.
— Изукрасим ее вот этим, — продолжал Иван Кольцо, указав рукою на меха и ковры передней части юрты, где он беседовал с Ермаком — любо-дорого глядеть будет… Жилье-то подлинно будет княжеское… А ведь сон-то твой исполнился, — вдруг переменил он разговор.
— Какой сон?
— Да тот, о котором ты мне рассказывал.
— Да, да, и подлинно… А он у меня из ума вон.
Ермак вдруг нахмурился.
— Что с тобой? — спросил заметивший это Иван Кольцо. — С чего затуманился?
— О, так, неладно надумалось…
— О чем еще?
— Да вот ты баешь, что сон исполнился, так, может, и сулил он мне венец княжеский, а не брачный… Так его мне и ненадобно.
— Тревожишь ты себя понапрасну, княжеский своим, а брачный своим чередом… Как у Строгановых-то все радуются, что Ксения Яковлевна будет княгиней…
— Радуются, говоришь? — улыбнулся уже весело Ермак Тимофеевич.
— Ног под собою не слышат…
— Ой ли?..
— Верно слово… Особенно Антиповна.
— Любит она свою питомицу, души в ней не чает, старая…
Мрачных мыслей у Ермака как не бывало…
Прошло около двух месяцев, когда наконец прибыли князь Болховский и Иван Глухов со стрельцами. Ермак встретил их, окруженный своими славными сподвижниками с Иваном Кольцом во главе. На нем была царская шуба. На устроенном пиру гостей обходил царский кубок.
Казаки со своей стороны честили воеводу и всех стрельцов, дарили соболями, угощали их со всевозможною роскошью.
Иван Тимофеевич сдал свою дружину Ивану Кольцу, отобрал пятьдесят казаков и через неделю по прибытии московского воеводы двинулся из Сибири в запермский край, к Строгановым. Сердце его радовалось.
Перед отъездом он долго беседовал с князем Болховским и еще дольше с Иваном Ивановичем, дал советы, сделал указания, все предусмотрел своим острым умом и наказал, чтобы в случае какой-либо особой опасности послали гонца к Строгановым.
Он оставлял завоеванный им край все же с большою тревогою.
Не было ли это предчувствием?
XXIIСвадьба
Вся усадьба вообще, а хоромы Строгановых в особенности имели необычайно праздничный вид. Двор был усыпан желтым песком, тяжелые дубовые ворота отворены настежь, как бы выражая эмблему раскрытых объятий. По двору сновал народ, мужчины и женщины, в ярких праздничных платьях.
Этот снующий люд входил и выходил из хором, толпился около новосрубленной избы, появившейся во дворе усадьбы и казавшейся игрушкой среди остальных строений, хотя и празднично прибранных, но все же не могших соперничать с нею в красоте отделки и свежести только что окончившейся постройки.
Эта изба была срублена для молодых Якова и Домаши по распоряжению Семена Иоаникиевича Строганова, пожелавшего отблагодарить их за верную службу, его — как разумного московского гонца, сумевшего избавить от беды неминучей, а ее — как любимую сенную девушку боготворимой им племянницы.
В описываемый нами день происходила их свадьба. Но не она, конечно, так празднично настроила всю усадьбу. Свадьба эта имела значение, как событие, сопутствующее другому, более важному — другой свадьбе: молодой хозяюшки и Ермака Тимофеевича.
Ксения Яковлевна Строганова стала в этот день княгиней Сибирской. Уж более недели, как всю усадьбу с быстротою молнии облетела весть, что осыпанный царскими милостями завоеватель Сибири Ермак вернулся к Строгановым, чтобы вести свою обрученную невесту к алтарю. В этот вожделенный день возвращения жениха Ксения Яковлевна проснулась особенно печальной. Находившаяся при ней Домаша заметила это и спросила:
— Что с тобой, Ксения Яковлевна?
— И сама не знаю, Домашенька, что со мной деется, тяжело мне так на сердце, — отвечала со вздохом Строганова.
— Да это перед радостью, — умозаключила Домаша. — Может, близок уже князь-то ваш Ермак Тимофеевич.
— Не говори лучше мне про это… не береди пуще моего сердца, я и так смерть как истомилась, его дожидаючись…
— Дождешься, Ксения Яковлевна, дождешься.
— Ох, и думать об этом боюсь я, девушка… Уж сколько времени как уехал Иван Иванович, да и воевода московский, чай, давно уже на место прибыл, а Ермака Тимофеевича нет как нет. Запропастился он, где и отчего, неведомо, не хуже, как надысь твой Яков, — заметила Строганова.
— Да и ты, Ксения Яковлевна, кажись, клепаешь на него, как и я надысь клепала на моего Яшеньку, а он, оказывается, большую службу сослужил Семену Аникичу, что поехал на Москву-то, успокоил его, страсть как похвалил и серебром его крестный наградил… Избу вот строить приказал, не изба будет, а гнездышко…
— Иди-ка ты, Домаша, одна под венец честный, меня не дождешься, — вздохнула Ксения Яковлевна, и из глаз ее выкатились две слезинки.
— Нет, нет, уж зачем, столько времени ожидали, подождем малость…
— Малость… — тоном печального сомнения повторила Строганова.
— Конечно же малость… Може, не сегодня завтра пожалует наш князенька…
— Кабы твоими устами да мед пить…
— И меду, и браги, и вина заморского, всего попьем на нашей свадьбе, — весело сказала Домаша.
Ксения Яковлевна даже не улыбнулась, несмотря на то что смех ее любимой сенной девушки всегда действовал на нее заразительно. Видимо, действительно было у нее тяжело на сердце.
— Матушка еще вчера говорила, что близко он… А она чует… — как бы про себя уронила Домаша.
— Разве говорила? — встрепенулась молодая Строганова.
— Да, была я у нее вчера под вечер. Слышу, говорит, гул от копыт лошадиных, едет это суженый Ксении Яковлевны…
— Ты не врешь? — с тревожным сомнением в голосе спросила она.
— Зачем врать… Пес врет, а не я, как говорит Антиповна.
— Так и сказала, да?..
— Верно слово…
— Кабы ее слова да исполнились…
— А когда же они не исполнялися?..
— Так-то так, да мне что-то и ей не верится, уж очень мне тягостно.
— Говорю, это перед радостью.
— Кабы так… — со вздохом молвила Ксения Яковлевна.
Слова Домаши исполнялись с какою-то прямо волшебною быстротою.
Вышеприведенный разговор между девушками происходил сперва в опочивальне Строгановой, пока она делала свой туалет, а затем во второй горнице светлицы, куда они вышли.
— Кабы так… — снова, как бы отвечая своей мысли, повторила молодая Строганова, подходя с Домашей, по обыкновению, к окну, из которого виднелась бывшая изба Ермака Тимофеевича.
Новопостроенный поселок был после ухода московских стрельцов пуст. Семен Иоаникиевич ожидал со дня на день новых посельщиков.
— Да оно так и есть! — воскликнула Домаша. — Гляди! Кто едет-то!
Ксения Яковлевна взглянула по направлению руки своей сенной девушки. Сердце у нее радостно забилось. По дороге, прилегающей к поселку, но еще довольно далеко от хором, двигалась группа всадников, человек пятьдесят, а впереди ехал, стройно держась в седле и, казалось, подавляя своею тяжестью низкорослую лошадку, красивый статный мужчина. Скорее зрением сердца, нежели глаз, которые у нее не были так зорки, как у Домаши, Ксения Яковлевна узрела в этом едущем впереди отряда всаднике Ермака Тимофеевича.
— Кажись, и впрямь это он! — воскликнула Строганова, схватившись за руку Домаши.
Голос ее дрожал. Она то бледнела, то краснела.
Отряд действительно приближался, и уже теперь Ксения Яковлевна явственно различала фигуру своего жениха.
— Он, он! — воскликнула она. — Надо дать знать дяде…
И Ксения Яковлевна сделала движение, чтобы идти в рукодельную.
— Знают уж все, знают… — остановила ее Домаша. — Глянь-ка, на дворе что делается!
Там действительно царило небывалое оживление, доказывающее, что приближение желанного и долгожданного гостя было замечено, а следовательно, и Семен Аникич был об этом предупрежден.
— Ермак Тимофеевич жалует, Ермак Тимофеевич жалует! — вбежала в горницу Антиповна.
— Видим, видим, нянюшка, — в один голос сказали девушки.
— А коли видите, так точно не знаете, что делать надобно, — строго сказала Антиповна.
— Что же делать, нянюшка? — спросила Ксения Яковлевна.
— Ишь, шалые, замуж выходят, а ума не нажили ни на столько, — показала Антиповна на кончик своего мизинца. — Чай, жених-то обрученный прямехонько к невесте пожалует, с дядей ее и с братцами поздоровавшись…
— Ну, вестимо, так, — отвечала Домаша.
— «Вестимо, так…» — передразнила ее Антиповна. — И пустая голова же ты, Домаша…
— Невдомек мне, крестная, за что гневаешься, — отвечала та.
— Невдомек, а домекнуться бы следовало… Не в домашнем же сарафане встречать невесте жениха-то? А?..
— И верно, крестная… Так мы с Ксенией Яковлевной обрадовались, что из ума вон…
— Есть ли ум-то у тебя, егоза?.. Ступай, переодевай Ксенюшку, обряди ее в голубой сарафан, серебром затканный… В новый…
— Идем, Ксения Яковлевна, — припрыгнула на месте Домаша. — И какая ты будешь в нем раскрасавица!
Девушки быстро пошли в опочивальню.
— Кокошник надень тоже голубой с жемчугом… — крикнула им вдогонку Антиповна. — Да торопитесь, я приду посмотрю, когда управитесь, а теперь побегу встречать нашего сокола.