Когда она вернулась в рукодельную, то она оказалась пустой. Сенные девушки предупредили своего аргуса и также бросились на двор встречать жениха своей хозяюшки.
— Ишь, долгогривые, стреканули… — проворчала Антиповна. — Погодите, всех опять сюда сгоню, чтобы на местах были, когда он в светлицу пожалует…
Когда Антиповна спустилась на двор, в раскрытые настежь ворота уже въезжал Ермак Тимофеевич со своими спутниками. Он остановился у крыльца, на котором стояли Семен Аникиевич, Никита Григорьевич и Максим Яковлевич Строгановы. Они поочередно заключили его в свои объятья и трижды расцеловались.
Кругом толпились слуги Строгановы, и мужчины и женщины проталкивались вперед, чтобы хоть одним глазком взглянуть на будущего мужа своей молодой хозяюшки, еще так недавно грозного атамана разбойников, а теперь взысканного царскою милостью князя Сибирского.
Ермак Тимофеевич был введен Строгановыми в парадные горницы. Он никогда не бывал в них прежде.
В них теперь принимался он не как атаман вольных людей, а как князь Сибирский и будущий близкий родственник.
Людей Ермака взяли на свое попечение Касьян и Яков и повели прямиком в застольную избу.
— Как живет-может моя дорогая обрученная невестушка? — был первый вопрос Ермака Тимофеевича после взаимного приветствия, когда все сели на обитых парчой лавках парадной горницы.
— Слава тебе господи! — ответил Семен Иоаникиевич. — Чай, теперь сама же не своя от радости, что прибыл ты… Заждались мы тебя, князь, не знали, что и подумать… Не стряслось ли чего дурного, опасались.
— Чему случиться?.. Все хорошо до сих пор шло, — ответил Ермак. — Только нельзя было отъехать до прибытия Ивана, а затем и воевод, а они замедлили.
— Уж и не говори. Насилу отсюда их мы выпроводили… Только что же мы? Соловья баснями не кормят. Не закусить ли чего с дороги, князь?
Семен Иоаникиевич, видимо, с особенным наслаждением титуловал Ермака Тимофеевича.
— Нет уж, уволь, Семен Аникич, куска в рот не возьму ранее, пока не увижу мою ненаглядную невестушку, — ответил Ермак.
— Ин будь по-твоему… Пойдем к ней в светлицу, чай, она теперь уж обрядилась…
И они все четверо отправились наверх.
С радостным трепетом, уже переодевшаяся с помощью Домаши, ждала Ксения Яковлевна дорогого и желанного гостя. Во второй горнице светлицы она сидела, окруженная своими сенными девушками, а стоявшая рядом с ней с одной стороны Домаша, а с другой Антиповна держали первая — золотой жбан с фряжским вином, а вторая — золотой поднос с таким же кубком.
Ермак Тимофеевич вошел в сопровождении ее дяди и братьев и низко в пояс поклонился сперва Ксении Яковлевне, а затем на обе стороны отвесил по глубокому поклону и остальным присутствующим. Антиповна подала поднос молодой Строгановой. Ходуном заходил он в ее дрожащих от волнения руках, но она перемогла себя и подала налитый Домашей до краев вином кубок своему обрученному жениху.
— Здравствуй, князь — свет наш Ермак Тимофеевич.
— Здравствуй, Ксения Яковлевна.
Ермак залпом осушил кубок, и молодая Строганова, быстро отдав поднос Антиповне, упала в объятия своего жениха.
Это был не официальный, обрядовый, «встречный поцелуй».
Это был горячий поцелуй любви и окончившейся наконец долгой томительной разлуки.
Так встретились жених и невеста.
Затем Ксения Яковлевна вместе с женихом, дядей и братьями спустилась в парадные горницы, где были приготовлены уже столы со всевозможными яствами и питиями.
За трапезой Ермак Тимофеевич без конца рассказывал о перенесенном им и его удальцами за Каменным поясом.
— Все, слава Создателю, хорошо кончилось! — заключил он свой рассказ.
— Уж как не хорошо, чего лучше!.. — заметил Семен Иоаникиевич и осушил свой кубок с пожеланием здоровья князю Сибирскому. Молодые Строгановы присоединились к этому пожеланию.
После трапезы молодая Строганова удалилась в свою светлицу, а Семен Иоаникиевич повел Ермака Тимофеевича в свою горницу, пригласил с собой и племянников. Там они приступили к обсуждению вопроса о предстоящей свадьбе.
— Скрываться нам ноне нечего, — говорил Семен Иоаникиевич, — выдаем мы нашу кралечку за царева слугу заслуженного, за князя Сибирского, пусть порадуется с нами вся округа. Позовем и пермского наместника, и все власти пермские, пусть поглядят на покорителя Сибири, пусть порадуются нашему счастью.
Ни племянники, ни Ермак Тимофеевич не перечили затее старика.
На том и решили.
— Ведь мы, добрые молодцы, две свадьбы будем праздновать, — сказал старик Строганов.
— Две? — вопросительно посмотрел на него Ермак Тимофеевич.
— Да. Домаша просватала себя за Якова, и Аксюша пожелала, чтобы их свадьба была в один день с вашей.
— А-а, — заметил Ермак Тимофеевич, — славная из них будет парочка. Но когда же свадьба-то?
— А какой у нас ноне день?..
— Пятница.
— Так не в это, а в то воскресенье…
— Так долго! — вздохнул Ермак.
— Раньше не управимся.
И с этим согласились все.
Со следующего же дня в усадьбе Строгановых закипела лихорадочная деятельность. Гонцы летели взад и вперед, в Пермь и обратно. Все принимало тот праздничный торжественный вид, с описания которого мы начали эту главу нашего правдивого повествования.
Для Ермака Тимофеевича, почти безвыходно сидевшего в светлице своей невесты и наслаждавшегося вовсю отдыхом от бранных трудов и утомительного путешествия, время летело быстро.
Уже накануне дня свадьбы собрались все приглашенные поезжане. Прибыл и пермский наместник, и все пермские власти, а также именитые купцы и граждане. Битком были набиты хоромы строгановские приезжими.
Утром, после обедни, отец Петр в церкви старого поселка обвенчал сперва князя с Ксенией Яковлевной Строгановой, потом Якова и Домашу, на долю которых случайно выпала такая пышная, невиданная в этом краю свадьба.
Пир свадебный для обеих пар был в парадных горницах.
Ермак Тимофеевич с молодой женой, осыпанные при входе в хоромы после венчания, как потом и Яков с Домашей, рожью, сидели за первым столом, а вторая пара за другим, где находились все слуги Строгановых и сенные девушки Ксении Яковлевны.
Тут же на почетном месте восседала одетая в новый шелковый сарафан и мать Домаши — полонянка Мариула, благословившая свою дочь и жениха к венцу вместе с Семеном Иоаникиевичем Строгановым.
Пир, что называется, шел горою.
В конце концов все смешалось, воевода, власти, хозяева и слуги и все веселились от души, без чинов.
В описываемые нами отдаленные времена не было такого резкого различия сословий и положений. Хорошо ли это или худо — здесь не место разрешать вопрос.
Поздним вечером молодых князя и княгиню Сибирских проводили в отведенную им и уже давно приготовленную опочивальню в том же этаже, где помещались парадные горницы, а Якова и Домашу — в новопостроенную избу.
Поезжане с гостеприимными Строгановыми пировали до белого утра.
XXIIIСмерть Ивана Кольца
«Счастливые часов не наблюдают», — говорит известная поговорка. Она всецело оправдывалась на Ермаке Тимофеевиче и Ксении Яковлевне после их свадьбы. Оба они отдались всецело блаженству законной любви, и дни, и недели казались им быстролетными мгновениями. В объятиях друг друга они забыли весь мир, забыли и новое завоеванное царство, за которое их величали князем и княгинею.
Прошел так называемый «медовый месяц», прошли незаметно еще три, и первым из-под захлестнувшей их волны счастья вынырнул Ермак Тимофеевич.
Строго говоря, и вынырнул он не сам, а был вытащен посторонней силой.
Из Сибири прибыл гонец, привезший печальные вести.
Во-первых, в Сибири открылась жестокая цинга, болезнь обыкновенная для новых пришельцев в климатах сырых, холодных в местах еще диких, мало населенных. Занемогли стрельцы, от них и казаки, многие лишились силы, многие и жизни.
Во-вторых, наступила ранняя зима, оказался недостаток в съестных припасах. Страшные морозы, вьюги и метели не позволили казакам ловить зверей и рыбу, мешали и доставлять хлеб из соседних юрт, где некоторые жители занимались скудным землепашеством.
Пришел голод.
Люди гибли ежедневно, а в числе многих умер и сам воевода Иоаннов князь Болховский, с честью и слезами схороненный в Искоре.
С этими-то грустными известиями и прибыл из Сибири гонец от Ивана Кольца, умолявшего Ермака Тимофеевича поспешить с приездом, дабы вдохнуть бодрость в оставшихся в живых казаков и стрельцов.
Нечего и говорить, что Ермак решился ехать немедленно. Он не боялся смерти, но страшился утратить завоеванное, обмануть надежды царя и России. Личные дела и личные чувства отходили на второй план, как бы ни серьезны были первые и не велики вторые.
Ермак Тимофеевич с болью в сердце выслушал гонца и наказал ему не говорить лишнего о бедствиях в Сибири строгановским людям и прибывшим ранее казакам, объявил, что двинется обратно через несколько дней.
Гонец был отправлен в поселок к товарищам.
Послушный приказанию любимого атамана, он не передал и десятой доли тех бед, которые посетили казаков и стрельцов в Сибири со времени отъезда Ермака Тимофеевича, хотя и не скрыл от казаков, что на днях атаман решил ехать обратно.
— И давно пора! — заметили некоторые из казаков, которые в привольной жизни томились от бездействия.
Были и такие, кто втихомолку вздохнул по этой жизни, но вслух не решился возражать первым.
— В путь-то, значит, двинемся с молодой княгинею? — спросили гонца казаки.
— Уж этого, братцы, не знаю. Только едва ли… — отвечал гонец.
— Почему же?
— Да неустройство еще там у нас… — уклончиво ответил гонец. — Воевода московский умер.
— Умер? Отчего?
— Чудак человек, отчего… Смерть Бог по душу послал, ну и умер…
— Так, так, оно, конечно. Как же там без воеводы и атамана? Одному Ивану Ивановичу не управиться.
— Он и прислал меня за атаманом. Слухи ходят, что Кучум опять собирает нечисть-то.