ТЕНОР: Да, многие замечали, что в глазах Хемингуэя только близость смерти придавала серьезность тому, что происходит с человеком. Но я могу указать на десятки тончайших рассказов, в которых ключом сюжета оказывается не смерть человека, а смерть чувства, чаще всего — любви. Таковы “Что-то кончилось”, “Три дня под ветром”, “Очень короткая история”, “Солдат дома”, “Кошка под дождем”, “Конец сезона”, “Десять индейцев”, “Канарейка в подарок”. И во всех них автор целомудренно избегает произносить обесцененное слово “любовь”.
БАС: Если бы он оставил эти рассказы так, как они были написаны, это была бы коллекция жемчужин, которые мало кто мог бы оценить. Но к моменту издания сборника он уже заразился страстью к корриде. И видел, в какой экстаз приходит толпа при виде крови. Пикадоры и бандерильеро разжигают зрителей перед началом главного боя. Почему бы не применить такой же прием в литературе? И он решает вставить перед каждым рассказом миниатюру, не имеющую никакого отношения к содержанию, но насыщенную кровью и ужасом. Перед нежным “Что-то кончилось” мы должны узнать, как одного за другим подстреливали немецких солдат, перелезавших через ограду. Перед другим рассказом встречаемся с двумя ранеными, валяющимися у стены под горячим солнцем. Далее: упавшую на арене лошадь бьют палками по ногам, заставляя подняться. Далее: солдат в траншее под градом снарядов взывает к Христу. Далее: измученного быка, упавшего на песок, приканчивают кинжалом. Возможно, эти миниатюры сильно увеличили цифры продаж. Но у меня этот ход вызвал только отвращение.
ТЕНОР: Все же в кругу парижских друзей нашлись люди, способные по достоинству оценить эти ранние рассказы даже без вставных ужастиков. Начинающий американский писатель Гарольд Лойб послал их своему издателю, и зимой 1925 года из Нью-Йорка пришла радостная весть: Хемингуэю предлагали заключить договор на публикацию сборника “В наше время” под маркой издательства “Бони и Ливрайт”. Бедность отступала, парижская жизнь оживилась с приходом весны, компания кочевников по барам и ресторанам росла. И в какой-то момент из этой толпы вынырнула прелестная английская аристократка, которой было суждено пленить сердца миллионов читателей во всем мире под именем Брет Эшли в романе Хемингуэя “Фиеста”.
БАС: Реальная леди Дафф Твисден мало отличалась от героини романа. Она тоже развелась с первым мужем, чтобы выйти за баронета, служившего в военном флоте, тоже прожила с ним несколько лет, родила ребенка и потом удрала с беспутным, но очаровательным шалопаем, тоже легко заводила романы с его ведома и согласия. Хемингуэй был очарован ею, как и десятки других мужчин в их кругу. Но в свои двадцать шесть лет он еще оставался добродетельным юношей с американского Среднего Запада, считавшим измену жене делом постыдным и невозможным. Себя он вывел в романе под именем журналиста Джейка Барнса, давно и безнадежно влюбленного в леди Эшли. Она отвечает ему взаимностью, летит к нему по первому зову — а иногда и без зова, — счастлива гулять с ним по ночному Парижу. Откуда же безнадежность? Оказывается, ранение, полученное Барнсом на фронте, сделало его импотентом. Хирург в итальянском госпитале сказал ему: “Вы пожертвовали больше, чем жизнью!”
ТЕНОР: Реальная Дафф сдружилась с семьей Хемингуэя, часто бывала у них, любила играть с сыном. Хедли потом вспоминала ее заразительный смех, ее очаровательные манеры. После нескольких бокалов вина в ее речи могли проскакивать крепкие словечки, но даже они произносились тем легким тоном, который снимал налет грубости. Кроме того, она придерживалась своих правил поведения и на чужих мужей не покушалась. Хемингуэй был за рамками кода — она выбрала для нового романа Гарольда Лойба и уехала с ним на две недели в Испанию.
БАС: Бедный Лойб! Думал ли он, что эта поездка вызовет такую бешеную ревность в обожаемом им писателе и что на него обрушится месть длиною в двести страниц! В “Фиесте” он выведен под именем Роберта Кона. За ним оставлены все реальные черты: высокий, миловидный, отличный боксер и теннисист, выпускник Принстона, трезвенник, чувствительный мечтатель. Но при этом он изображен невыносимым занудой, не умеющим ни пошутить, ни поддержать интересный разговор, ни блеснуть оригинальным парадоксом. “Чего ты лезешь туда, где тебя не хотят видеть?” — говорят ему другие персонажи. За глаза называют жидом. Все нормальные люди уже примирились, что в новые времена мужчины и женщины легко меняют партнеров. А этот из-за ревности пускает в ход кулаки, а потом льет слезы раскаяния и просит прощения. Наконец, самый страшный грех: равнодушен к корриде, которой остальная компания упивается в Испании день за днем.
ТЕНОР: Видимо, вся история с леди Твисден и Лойбом задела Хемингуэя так глубоко, что он был не в силах дать ей время отлежаться — начал делать наброски романа тут же, еще до возвращения в Париж. Он мало заботился о том, что друзья узнают себя в его персонажах и могут возмутиться. Их образы вставали перед ним так ярко и драматично, что он не видел нужды напрягать воображение, наполнять роман выдуманными людьми и событиями.
БАС: Конечно, в начале XX века наличие сюжета в романе перестало считаться обязательным условием. Свободное скольжение в толпе персонажей, произвольные перелеты во времени и географическом пространстве применяли Пруст, Музиль, Кафка, Джойс. Хемингуэй не остался в стороне от этого поветрия. В середине “Фиесты” он теряет Роберта Кона и заставляет нас таскаться за Джейком и его приятелями по злачным местам, отправляет в Испанию на рыбалку, потом на корриду в Памплоне. Их диалоги должны быть очищены от сентиментальности, поэтому идут бесконечно повторяющиеся “Что будем пить?”, “Не знаю”, “Какая завтра погода?”, “Сколько форелей ты поймал вчера?” и так далее. В какой-то момент я так устал от описаний жареной зайчатины и устриц под соусом, что начал просто пролистывать страницы в поисках имен Кона и Брет.
ТЕНОР: Гарольд Лойб был огорчен своим портретом в романе. Он воображал себя другом замечательного писателя, а тут вдруг такие черные краски и ушаты презрения. “Что ты таскаешься за нею как упрямый вол?! — кричит Роберту Кону жених Брет Эшли. — Что с того, что она спала с тобой? Она спала со многими получше тебя!” Но у меня есть одна догадка. Мне кажется, в Гарольде Хемингуэй разглядел того чувствительного романтика, которого он выжигал в себе с ранней юности, и попытался добить его литературными средствами. Играла свою роль и ревность. То, что Дафф Твисден ездила в Сан-Себастьян с Лойбом, а не с ним, должно было точить самолюбие. Ее нежелание причинить боль Хедли могло выглядеть просто отговоркой в его глазах. Правда, он взял одну строчку из ее письма и вложил ее в уста Брет: “Мы не должны ранить других. Это у нас вместо веры в Бога”.
БАС: Роман “Фиеста” вышел в 1926 году и имел большой успех, хотя и с привкусом скандала. Критики хвалили, читатели раскупали, а родители опять были возмущены. “Стоило ли тратить свой талант на описание таких дегенератов? — писала мать. — Не много чести — опубликовать самую грязную книгу года”. Оправдываясь, Хемингуэй объяснял, что невозможно изображать правду жизни, обходя все уродливое, жестокое и подлое, что в ней есть.
ТЕНОР: С выходом к широкому читателю неизбежно умножились шипы сарказмов, отталкивания, насмешек. Обостренное самолюбие писателя также больно задевали сравнения его с другими авторами. Дружественно настроенному критику Эдмонду Вилсону Хемингуэй писал: “Нет, я не считаю, что рассказ └Мой старик“ вырастает из рассказа Андерсона └Хотел бы я знать — зачем?“ Мой — о мальчике, его отце и скаковых лошадях. Шервуд написал о мальчиках и лошадях. Тут нет ничего общего. Я хорошо знал Андерсона. Он писал хорошие рассказы… Но нью-йоркские критики развратили его похвалами, и его творчество заваливается к чертям”.
БАС: Видимо, эта затаенная ревность подвигла Хемингуэя на нелепую затею — написать пародию на новый роман Андерсона “Темный смех”. Название для пародии он заимствовал у Тургенева — “Вешние воды”, а в качестве эпиграфа взял цитату из Филдинга: “Единственный источник по-настоящему смешного — чувствительность”. Пародия писалась параллельно с “Фиестой”, в которой, как мы помним, чувствительность свойственна только отрицательному персонажу — Роберту Кону.
ТЕНОР: Сам Андерсон отнесся к публикации “Вешних вод” довольно снисходительно. Даже написал Эрнесту, что эта пародия сыграла роль рекламы для его книги. В ответном письме Хемингуэй утверждал, что писатели обязаны честно говорить собрату по перу, когда ему случится написать барахло, и что он веселился все шесть дней, пока писал свою пародию, а потом получил еще пятьсот долларов гонорара в придачу. В конце все же признавал, что чувствует себя паршиво и что, по всей вероятности, потеряет многих друзей из-за этой истории.
БАС: Хедли, Скотт Фицджеральд, Гертруда Стайн, Дос Пассос и многие другие, кому Хемингуэй читал рукопись, уговаривали его не печатать ее. Но нашлась! — нашлась одна слушательница, которая только хохотала и хлопала в ладоши. А много ли надо покорителю слов и сердец? И новая любовь запылала осенью 1925 года, как стог пересохшего сена.
ТЕНОР: Полина Пфайфер приехла в Париж в качестве корреспондентки журнала “Вог”. Ей было поручено описывать новости французской моды. Она быстро стала своей в кругу друзей Хемингуэя. Дружеские чувства, которые она испытывала к нему самому и к Хедли, порой окрашивались вспышками экзальтации. Проведя вместе с ними Рождество на лыжном курорте в Австрии, она писала им из Парижа: “Я скучаю по вам почти до неприличия и буду изо всех сил стараться заманить вас сюда. Подумайте об этом серьезно. Я не такая женщина, с которой можно обращаться небрежно и могу повести себя очень скверно, если мною пренебрегают”.
БАС: Хемингуэй откликнулся на этот призыв, остановился в Париже по пути в Америку в январе 1926 года и провел несколько дней, регулярно встречаясь с Полиной. То же самое — на обратном пути. Летом того же года все трое оказались вместе на средиземноморском курорте. Хедли не могла не видеть того, что происходит между ее мужем и Полиной. Не в силах выдержать болезненного напряжения, она спросила его напрямую: “Вы влюблены друг в друга?” Он не стал отрицать или оправдываться, а, наоборот, набросился на нее с упреками: “Зачем ты произнесла это? Ты сказала вслух и все разрушила. Нужно было оставить это под покровом, и тогда бы мы все уцелели”.