и гневу Эрнеста не было предела. Возлюбленная бросила его, не дав ему шанса вступить в схватку с соперником! Конечно, он был слишком молод, слишком беден, слишком далеко. О, сердце женщины! Он лежал в своей комнате, отказывался есть, его лихорадило. Встревоженным родителям ничего не объяснял, но подруге Агнес написал гневное письмо, заканчивавшееся проклятьем в адрес неверной: пусть она споткнется на лестнице, упадет и выбьет все передние зубы!
БАС: Ничто из этих переживаний не попало в роман “Прощай, оружие!”. Как можно! Подобная чувствительность пристала слабаку, но не смелому мужчине, опаленному войной, умеющему с достоинством принимать удары судьбы. Однако в рассказе “Снега Килиманджаро” умирающий писатель вспоминает свою жизнь и ту первую возлюбленную, которая оставила его и которую он так и не мог забыть. Помолвка Агнес с лейтенантом распалась под давлением аристократической семьи жениха. Впоследствии она дважды была замужем, а в разговорах с биографами знаменитого писателя говорила о нем с нежностью и иначе как “Эрни” не называла.
ТЕНОР: Публикация “Прощай, оружие!” в 1929 году превратила Хемингуэя в фигуру мирового масштаба. Кроме литературных достоинств роман привлекал пафосом разочарования в цивилизации, которая могла допустить кошмар Первой мировой войны. А знаете, у кого Хемингуэй подслушал этот волнующий ритм прозы с бесконечными “и”, который доминирует в романе? У Екклесиаста! “И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все — суета и томление духа”. Недаром второе название романа “Фиеста” — строчка из Екклесиаста: “И восходит солнце”.
БАС: Дом Эрнеста и Полины в Ки-Уэсте сделался местом паломничества поклонников и друзей. Полина была совсем не похожа на Кэтрин Баркли, но любовные признания героини романа взяты почти дословно из ее письма: “О, дорогой, я так хочу тебя, хочу стать тобой, хочу, чтобы мы растворились друг в друге… Не хочу, чтобы ты уезжал, без тебя я просто не живу”. Полина сумела стать верной спутницей и партнером в главных страстях мужа: рыбалке и охоте. Они бороздили воды Карибского моря и возвращались гордые добычей. На фотографии оба стоят сияя, рука Эрнеста вздымает меч-рыбу в человеческий рост. Один за другим родились сыновья Патрик и Грегори. А в 1933 году богатый дядюшка Полины предложил им огромную по тем временам сумму — двадцать пять тысяч долларов, чтобы они могли осуществить давнишнюю мечту Эрнеста — отправиться на охоту в Африку.
ТЕНОР: Вы уже говорили, что “Зеленые холмы Африки” и другие охотничьи эпосы Хемингуэя не увлекли вас. А что вы скажете о двух коротких вещах, использующих африканскую саванну в качестве фона: “Снега Килиманджаро” и “Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера”?
БАС: Первый рассказ — безусловный шедевр, пронизанный настоящей душевной болью и глубиной. Мне кажется, он восходит к знаменитой повести Льва Толстого “Смерть Ивана Ильича”. Писатель Гарри мог бы с таким же успехом умирать на каком-нибудь необитаемом острове на озере Мичиган или в снегах Аппалачей рядом с разбившимся самолетом. Исчезла бы экзотика, но осталось бы главное: предсмертный взгляд на прожитую жизнь, горестное подведение итогов и тщетные — последние — попытки перестать терзать преданную жену зрелищем своей умершей любви.
ТЕНОР: Мне кажется, Хемингуэй до конца жизни так и не мог смириться с тем, что любовь не живет вечно, что она такое же смертное существо, как и все живое. Нет, если любовь умерла, значит, кто-то или что-то убило ее. Кто-то должен быть виноват. Это мелькает уже в “Фиесте”: “А потом пришли богатые и вс. испортили”. Обвинения золотому тельцу мелькают и в этом рассказе. “Ты и твои деньги”, — с презрением говорит герой своей жене.
БАС: Воображаю, как тяжело было Полине читать “Снега Килиманджаро”. Особенно тот отрывок, где герой называет любовь кучей навоза, а себя — петухом, распевающим на этой куче и постоянно лгущим. “Неужели тебе нужно разрушить все, что ты оставляешь после себя? И коня, и седло, и жену, и доспехи?” — “Твои проклятые деньги были моими доспехами”, — отвечает он. Герой вспоминает, что, оказавшись среди богатых, он воображал себя шпионом в чужой среде, которому предстоит описать ее. А потом в мыслях обзывает жену доброй, заботливой сукой, разрушившей его талант.
ТЕНОР: Но ведь тут же он переходит от осуждения к самообвинениям — и каким безжалостным! “Вздор. Ты сам разрушил свой талант. Зачем обвинять женщину, которая поддерживала тебя? Ты разрушил талант тем, что не использовал его, пьянствовал так, что терял остроту зрения, разрушил ленью, разгильдяйством, снобизмом, гордыней… А не странно ли, что каждый раз, когда ты влюблялся в новую женщину, оказывалось, что у нее больше денег, чем у предыдущей?”
БАС: Но к теме “женщина — губительница” Хемингуэй возвращается много раз. В рассказе “Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера” жена просто убивает мужа — якобы случайно — на охоте, когда в нем воскресла смелость и уверенность в своих силах. В рассказе “Три дня под ветром” герои говорят о том, что женатые — люди пропащие и что нельзя позволять женщине затоптать себя. Жену Скотта Фицджеральда, Зельду, он обвинял в том, что своими нападками она разрушает уверенность мужа в его творческих силах. Про родную мать в разговорах с приятелями говорил, что она желала его гибели на войне — тогда бы ей досталась слава матери героя. В 1928 году застрелился отец Хемингуэя, и он утверждал, что это его мать довела мужа до депрессии своим расточительством, своими долгими отлучками, своим пренебрежительным отношением к человеку, который, видите ли, не воспарял вместе с ней к вершинам прекрасного. Хотя на самом деле больной диабетом доктор Хемингуэй сам диагностировал закупорку вены в ноге и, скорее всего, застрелился, чтобы избежать мучительной смерти от гангрены.
ТЕНОР: Любовь к матери умерла у Эрнеста довольно рано и точно таким образом, каким она умирает у молодых людей, когда родители не поспевают за их взрослением, когда продолжают поучать или сюсюкать над ними. Эрнест попытался описать это в рассказе “Дом солдата”. “Ты ведь любишь свою мать, дорогой мальчик?” — говорит там миссис Кребс вернувшемуся с войны ветерану. “Нет, не люблю”, — отвечает тот. Мать начинает плакать. Слезы срабатывают, Кребс начинает уверять, что он просто в плохом настроении, что слова вылетели случайно. Немедленно веревка ласкового принуждения делает новый виток: “Давай станем на колени и вместе помолимся”. Героя рассказа при этом чуть не стошнило. Но не будем забывать, что реальный Хемингуэй после смерти отца немедленно пришел матери на помощь и обеспечил ее и сестер, передав в их пользу почти весь гонорар за “Прощай, оружие!”.
БАС: Только восемь лет спустя Хемингуэй завершил и опубликовал новое большое художественное произведение. Мне не хочется называть “Иметь и не иметь” романом. В середине 1930-х он написал два великолепных рассказа о владельце рыболовного катера Гарри Моргане, который в тяжелые годы депрессии вынужден заниматься опасной контрабандой, курсируя между Кубой и Флоридой. Рассказ “Через пролив” написан от первого лица, поэтому в нем герой не мог погибнуть — вместо этого он сам совершает убийство. Второй рассказ, “Возвращение торговца”, написан от третьего лица, и там писатель держит нас в напряжении: погибнет герой от ран, полученных в перестрелке с береговой охраной, или выживет? Оставить героя в живых, соединить два рассказа и добавить к ним заключительную историю о перевозке кубинских бандитов-революционеров в Гавану было бы правомочным ходом. Но зачем было пристегивать в середине шестьдесят страниц про компанию богатых туристов, не имеющих никакого отношения к Гарри Моргану? Только для того, чтобы лишний раз врезать богачам? Или все же хотел дотянуть компактную повесть до размера романа?
ТЕНОР: Согласен, что сюжетное построение этой вещи выглядит неоправданным. Видимо, Хемингуэй начал работу над семейной драмой писателя Ричарда Гордона отдельно, увяз в автобиографических коллизиях, не знал, как выбраться, и решил просто погрузить ее на катер Гарри Моргана. Но если Ричард Гордон — автопортрет, нам придется снова сострадать Полине. Взаимная усталость на грани ненависти между супругами, обвинения, контробвинения, пощечины изображены так ярко, что невозможно отделаться от впечатления: писалось кровью сердца. Тем более что в эти годы у Хемингуэя запылал роман с Джейн Мейсон — прелестной женой директора кубинского отдела авиакомпании “Пан Американ”. “У тебя след губной помады на рубашке, — говорит жена писателю Гордону. — И на лбу тоже”. Когда это писалось, не витал ли над головой писателя запах помады Джейн Мейсон?
БАС: Другая туристка в романе, лежа рядом со своим заснувшим любовником в каюте его дорогой яхты, произносит мысленно целый монолог на тему мужского непостоянства: “Они устроены по-другому. Им хочется новую, или какую-нибудь помоложе, или ту, которую нельзя… Если ты брюнетка, они захотят блондинку. Если ты блондинка, они захотят рыженькую. Или еврейку, или китаянку, или лесбиянку, или бог знает кого… А может, они просто устают… Чем лучше ты обращаешься с мужчиной и чем больше ты выражаешь ему свою любовь, тем скорее он устает от тебя… Видимо, лучшие из них устроены так, чтобы иметь множество жен… Но это так утомительно — пытаться жить внутри этого множества”.
ТЕНОР: Мое внимание привлек мелкий эпизод, не имеющий никакого отношения к главному действию. Писатель Гордон видит, как у входа в бар один пьяница избивает другого, уже бьет его лицом о тротуар. Полицейский пытается разнять дерущихся, но избиваемый кричит ему, чтобы он оставил их в покое и убирался. Через какое-то время Гордон оказывается у стойки бара рядом с драчунами, и избитый объясняет ему с гордостью, что он может принять любую порцию побоев. Избивавший с усмешкой подтверждает: “Вчера бил его бутылкой по голове, как по барабану, — и ничего”. “А хочешь, я открою тебе секрет? — говорит избитый Гордону, еле шевеля распухшим губами. — Иногда получаешь от этого удовольствие”.