Письмо педагогического коллектива, направленное в «кураторий», хранится в архиве Наркомпроса. Каковы бы ни были мотивы Шмидта, а именно он был единственным лицом, которое в официальной переписке называлось куратором Психоаналитического института, он дал этому письму ход. Главнаука, естественно, назначает новую комиссию. Психоаналитическое общество проводит 3 июля свое слушание дела. В резолюции признано, что «Детский дом-лаборатория может работать в полном соответствии с требованиями психоанализа только при наличии руководительниц, которые все хорошо знают психоанализ теоретически и практически и сами через психоанализ прошли». Психоаналитическому институту было рекомендовано срочно приступить к подготовке такого персонала, до завершения которой «Институт не может взять на себя ответственности за педагогическую работу Дома». На этот период признано целесообразным полное административное разделение обоих учреждений при сохранении их обоих в особняке на Малой Никитской, что необходимо для «обеспечения возможности для Психоаналитического института вести наблюдения и ставить опыты в [Детском] доме». Руководящий персонал подбирается Детским домом самостоятельно, «однако из лиц, принимающих основные ценности психоанализа»84.
Куратор умывает руки
«В 20-х годах заниматься психоанализом не только не было опасно. Это было престижно», – вспоминает Наталья Трауготт85. Но постепенно тучи сгущались. 24 апреля 1924 года заведующий научным отделом Главнауки А. П. Пинкевич потребовал произвести «коренную реорганизацию в направлении расширения задач института в области педологических исследований» (там же). В который раз власть пыталась смешать психоанализ с новой наукой о переделке человека… Очередная комиссия проголосовала за то, чтобы считать это очень желательным, но практически неосуществимым86.
В конце ноября 1924 года Психоаналитический институт и Детский дом-лаборатория «Международная солидарность» были административно разделены за счет деления бюджета института пополам. Кроме того, все работавшие в нем педагоги были уволены и на их место были взяты четыре новые воспитательницы. Осуществление идеи Веры Шмидт о найме временного персонала на год-два психоаналитической подготовки «основного кадра»? К сожалению, произошло нечто другое.
В ноябре 1924 года Отто Юльевич Шмидт направил письмо заместителю наркома просвещения В. Н. Яковлевой и заведующему Главнаукой Н. Ф. Петрову. Там говорилось: «Уважаемые товарищи! 3 года назад при моем содействии был организован Детский дом-лаборатория при психоаналитическом институте. Так как я с психоанализом хорошо знаком, состою в президиуме Русского психоаналитического общества, неоднократно защищал Детский дом от попыток закрыть его, то установился взгляд о моей ответственности перед Наркомпросом и партией за работу Детского дома-лаборатории.
Эта работа развивалась очень интересно, научные результаты ее напечатаны за границей и возбудили чрезвычайное внимание со стороны Фрейда и его последователей, а также в мировых кругах врачей и педагогов.
С повышением возраста детей, однако, остро сказался недостаток психоаналитически подготовленных педагогов-руководительниц. Не желая продолжать с недостаточными средствами опыт, на который смотрят психоаналитики всех стран, мы решили от руководства домом отказаться вплоть до подготовки кадра педагогов.
Главнаука, как Вы знаете, с этим согласилась и решила использовать хорошо поставленный Детский дом как лабораторию не только для психоанализа, но и для всех научно-педагогических учреждений. Психоаналитики фактически не имеют больше никакого влияния на Детский дом.
Я желаю Главнауке всякого успеха в разностороннем использовании нашего наследия, но считаю долгом довести до сведения дорогих товарищей, которым я адресую это письмо, что впредь я не буду иметь никакого отношения к этому Дому и за его работу ни прямо, ни косвенно никакой, даже моральной ответственности не несу»87.
На этом письме, датированном 20 ноября 1924 года, две резолюции: «В научный отдел к сведению. 28.11. Петров» и «Дано к делу 24.06.25». Таким образом, письмо Шмидта было использовано впоследствии и при закрытии Психоаналитического института. Но в самом тексте не содержится критики в адрес института или его руководства, нет и тени осуждения психоанализа и чувствуется лишь иронически маскируемая обида на «дорогих товарищей», адресатов письма. Что же вынудило Шмидтов сложить с себя ответственность за Детский дом? Во всяком случае, не идеологические проблемы: как видно из всего, что мы знаем, идейный статус психоанализа к 1925 году был еще благополучен.
Жан Марти упоминает об известных ему слухах, которые ходили вокруг Детского дома: на детях там ставят опыты и преждевременно стимулируют их половое созревание88. О подобных же слухах о сексуальных опытах с детьми вспоминает и дочь Ивана Ермакова; по ее словам, эти слухи доставляли ее отцу много хлопот89; писала о них и Вера Шмидт. Весьма вероятно, что именно такие сплетни, наверняка вымышленные, и служили настоящей причиной бесконечных комиссий. Очередная комиссия, заседавшая 2 января 1925 года (Петров, Пинкевич, новая заведующая Детским домом Жукова, представители родителей), эти сплетни фактически подтвердила. В ней среди прочего говорится: «Сексуальные проявления, онанизм наблюдаются у большинства детей, живущих в Детском доме. У детей, только что вступивших в Детский дом из семей, [онанизм] не наблюдался»90.
Это уже скандал, особенно если помнить о персональном составе родителей. 24 февраля Пинкевич накладывает очередную резолюцию: Детский дом окончательно отделить от Психоаналитического института и перевести в Главсоцвос; сам же институт может быть оставлен в Москве «только в случае его присоединения куда-нибудь (например, к Психологическому институту)». Потом откуда-то возникла идея перевести институт в Ленинград. Не рикошетом ли отозвалась здесь все та же идея «осуществить синтез фрейдизма и марксизма при помощи учения об условных рефлексах» (Павлов был в Ленинграде)? Ермаков пишет докладные записки, что Психоаналитический институт схож с Психологическим только по названию; что Психоаналитический институт единственный в своем роде не только в СССР, но и в Европе и потому должен обязательно быть в столице; и что все сотрудники его живут в Москве и потому перевод его в Ленинград будет равносилен его закрытию…91 Но теперь возражения были напрасны.
В январе 1925 года президиум Наркомпроса под председательством Луначарского принимает курьезное решение «Против вывоза Института по изучению природы засушливых пустынных областей в Ленинград и Психоаналитического института за пределы Москвы – не возражать». И еще отдельно – «О тов. Шмидте. Считать необходимым использовать т. Шмидта полностью на работе в Наркомпросе…»92.
14 августа 1925 года совещание Наркомпроса с участием наркома здравоохранения Николая Семашко по докладу Пинкевича принимает следующую резолюцию: «Психоаналитический институт и лабораторию „Международная солидарность“ – ликвидировать»93.
Конец
Сохранился «План работ» института на последний сезон его функционирования, с сентября 1924 по июль 1925 года94. Ежедневно в институте читались лекционные курсы, два раза в месяц проходили заседания Российского психоаналитического общества и еще два раза в месяц – заседания его Педагогической секции. Ермаков совмещал свои клинические занятия с лекциями по психоанализу литературного творчества и еще с исследованиями гипноза, которым он в это время много занимался. Кроме того, вместе с Верой Шмидт он собирается отчитаться за работу закрытого уже к этому времени Детского дома. Роза Авербух продолжает свои начатые еще в Казани опыты с психоанализом творчества Василия Розанова; Б. Д. Фридман готовит работу по психоанализу идеализма (на примере тургеневского Рудина). Новым лицом является только политэмигрант из Германии Вильгельм Pop, читавший на немецком языке лекции по «Психоанализу коллективного мышления».
В ноябре 1924 года в Обществе состоялись перевыборы: новым президентом был избран Моисей Вульф, действительно бывший самым авторитетным кандидатом, близким к Фрейду и много сделавшим для психоанализа в России. Вице-президентами стали Ермаков и дипломат Виктор Копп – деятель троцкистской оппозиции (подробнее о нем см. гл. VII). Лурия был секретарем, Каннабих членом бюро95.
На X Конгрессе Международной психоаналитической ассоциации в Инсбруке в 1927 году ее президент Макс Эйтингон говорил в отчетном докладе: «В России, одной из тех стран, которые раньше других заинтересовались анализом, увеличился круг людей, которые действительно занимаются этим предметом. Все мы понимаем, что наши коллеги там работают в очень трудных условиях, и я бы хотел от имени всех нас выразить к ним нашу глубокую симпатию»96. Членские взносы (2 доллара с человека в год) в России, добавлял Эйтингон, собраны, но нами еще не получены из-за практических трудностей. Однако Фрейд, лучше разбиравшийся в ситуации или, скорее, в отличие от Эйтингона не имевший причин лицемерить (см. гл. VII), писал давно уже эмигрировавшему Осипову 23 февраля 1927 года: «У аналитиков в Советской России, без сомнения, настают плохие времена. Откуда-то большевики взяли, что психоанализ враждебен их системе. Вы знаете правду – наша наука не может быть поставлена на службу никакой партии, хотя для своего развития она нуждается в определенной степени свободомыслия»97.
Работа советских психоаналитиков продолжалась не очень активно, но непрерывно вплоть до начала 30-х годов. Ее центром была Москва; что-то происходило в Ленинграде, Одессе, Харькове, Ростове. Около 1930 года одесский психиатр и переводчик Фрейда Яков Коган завел в своем кабинете двойной портрет: на одной стороне его был Павлов, на другой – Фрейд98. Днем доктор Коган смотрел больных и общался с начальством под портретом Павлова; потом переворачивал его и вечером мог консультировать своих тайных аналитических пациентов под портретом Фрейда… Ленинградский доктор Илья Перепель на собственные средства выпустил несколько психоаналитических книжек; последняя, вышедшая в 1928 году, содержит очень доброжелательное к автору и его методу предисловие выдающегося физиолога Алексея Ухтомского