Осипов пробует систематически сравнить два хорошо знакомых ему явления: сновидение и революцию. Сновидение, по Фрейду, есть исполнение подавленных желаний, восстание одних «суб-я» против других, обычно твердо держащих власть; и революция есть реализация подавленных, вытесненных желаний. Амбивалентность и неустойчивость сновидения, нарциссизм его влечений и архаизм символов равным образом проявляются и в революции: «…денщики, отдававшие свою жизнь за офицеров, потом вырезывали им кожу на плечах. И в то же время превратились в полных рабов нового начальства».
И правда, «классовое нарцистическое самоутверждение» революционных масс ведет к таким же глубоким нарушениям принципа реальности, как и причудливая фантазия сновидца. Осипов идет далеко: «Революция и сновидение имеют одинаковое содержание: выявление инфантильных, архаических „желаний“, преимущественно нарцистических, вытесненных и невытесненных. Одинакова и форма этих выявлений… Эта форма прямо непонятна, запутанна, бестолкова, подобно ребусу. И революция, и сновидение одинаково нуждаются в толковании. Толкование показывает, что лозунги революции представляют собой прикрытие, ложную спайку, подобно маскировке сновидений». Поэтому можно «сопоставить нацию в состоянии правопорядка с индивидуумом в бодрственном состоянии и нацию в состоянии революции с индивидуумом в состоянии сновидения». Осипов ощущает парадоксальность, непривычность, интеллектуальную опасность такой аналогии, но остается тверд: «…революция и сновидение есть один и тот же феномен, именно выявление нарциссизма, но на разных ступенях бытия»126. Все это написано ясно, аналитично, без страха. Действительно: «Невротики и психотики испытывают страх там, где здоровый человек может переживать, самое большое, жуть»127.
После смерти Осипова от болезни сердца в 1934 году друзья – литературовед Альфред Бем, психоаналитик Федор Досужков и философ Николай Лосский – издали два посвященных памяти Осипова тома под названием «Жизнь и смерть». К первой годовщине смерти вышли 200 экземпляров первого тома, ко второй – 200 экземпляров второго128.
На кресте на его могиле в Праге надпись: «Д-р медицины Н. Е. Осипов, доцент Московского университета».
Глава VIIМежду властью и смертью: психоаналитические увлечения Льва Троцкого и других товарищей
Западные историки уделяют большое внимание идеологическим дискуссиям конца 20-х годов. Исследователи неявным образом соглашаются с советскими участниками этих словопрений, многие из которых действительно верили в то, что от силы и идейной чистоты их аргументов зависело реальное будущее их дела. Между тем будущее решалось людьми, едва ли понимавшими терминологию не только Фрейда, но и Маркса. Дискуссия, ход которой был предрешен, не имела реального значения. Куда больший интерес представляют человеческие судьбы.
Огонь и вода
Как-то после окончания Первой мировой войны Фрейд сообщил Эрнесту Джонсу, что у него был один большевик и наполовину обратил его в коммунизм. Джонс был изумлен. Фрейд объяснил: коммунисты верят, что после их победы будет несколько лет страданий и хаоса, которые потом сменятся всеобщим процветанием. Фрейд ответил ему, что он верит в первую половину.
Ганс Саксрассказывает об этой встрече более подробно. По его воспоминаниям, этот «крупный большевик» был личным другом Фрейда. По словам Сакса, большевик возлагал на психоанализ надежды как на «инструмент, предназначенный для завоевания будущего счастья». Фрейд же мрачно отвечал ему, что темные стороны человеческой природы не могут быть преодолены. Сакс вспоминал: «После революции, когда работы Фрейда стали печататься русским правительством (Государственным издательством (написано по-русски. – А. Э.)), я с оптимизмом говорил о влиянии, которое может иметь психоанализ на создание новой России. Фрейд ответил, сохраняя скепсис по отношению к русской душе: „Эти русские как вода, которая наполняет любой сосуд, но не сохраняет форму ни одного из них“».
Амбивалентная заинтересованность Россией, характерная для окружения Фрейда, была обычной среди западных интеллектуалов с левыми взглядами. Прототипом такого отношения является пример Маркса, который в течение почти всей своей жизни относился к России как к страшной угрозе для цивилизации и рассматривал создание I Интернационала как средство противостоять русскому влиянию в Европе. В конце жизни он вдруг поверил в возможности социализма в России, был в восторге от русского перевода «Капитала», сам начал изучать русский, и после его смерти в его кабинете нашли два кубометра русских материалов.
По словам Джеймса Райса, интервьюировавшего племянницу Фрейда, у него были «десятки родственников в Российской империи». Они нередко направляли к молодому Фрейду больных из Житомира, центра еврейской оседлости на Украине, жестоко страдавшего от погромов. Фрейд имел и личный опыт соприкосновения с революционной борьбой на примере своего дяди Иосифа Фрейда, героя яркого эпизода из «Толкования сновидений», который в 1860-х годах сидел в австрийской тюрьме. Недавно в полицейских архивах обнаружилось его дело. Дядя Иосиф держал у себя огромную по тем временам сумму фальшивых рублей, сфабрикованных лондонскими евреями, чтобы поддержать восстание в Литве против Российской империи.
Собственные политические взгляды Фрейда не отличались радикализмом. Множество раз он высказывал недоверие утопическим идеям переустройства общества, и с годами его скепсис все возрастал. В феврале 1918 года Фрейд писал Лу Андреас-Саломе: «…государство, в котором находится Ваша родина, дискредитировало себя радикальными тенденциями, и это доставляет мне много горя. Я полагаю, что революциям нельзя симпатизировать до тех пор, пока они не кончатся: вот почему они должны быть короткими. Человеческая глупость все же нуждается в обуздании. В общем, нужно становиться реакционером, как это уже было с бунтарем Шиллером перед лицом Французской революции».
Несмотря на трезвую оценку событий, Фрейда не оставляла надежда, и он вспоминал о ней годами спустя. В ноябре 1930 года Стефан Цвейг прислал ему для подписания некий манифест, написанный им или его друзьями в поддержку Советской России. Фрейд отказался в этом участвовать, признаваясь как в былых своих симпатиях левым идеям, так и в нынешнем разочаровании в них: «Всякая надежда, которой я мог тешить себя, исчезла за это десятилетие Советского правления. Я остаюсь либералом старой школы. В моей последней книге я подверг бескомпромиссной критике эту смесь деспотизма с коммунизмом». В этой книге, «Неудовлетворенность культурой», Фрейд писал, что экономическая программа коммунистов выходит за пределы его компетенции, но их психологические постулаты следует признать ничем не обоснованной иллюзией. В июне 1933 года Фрейд пишет Мари Бонапарт о том, что мир весь превращается в большую тюрьму, и предсказывает «удивительный парадокс»: нацистская Германия «начала с того, что объявила большевизм своим злейшим врагом; она кончит чем-то таким, что будет от него неотличимо». Но все же, если выбирать из этих двух безнадежных альтернатив, Фрейд предпочитал русскую революцию: «…большевизм, как никак, заимствовал революционные идеи, а гитлеризм является абсолютно средневековым и реакционным».
Некоторые из ближайших учеников Фрейда были активными социал-демократами. Историки выяснили, что и сам Фрейд, и почти все члены Венского психоаналитического общества голосовали на выборах именно за социал-демократов. Даже Юнг, находившийся в политическом спектре справа от большинства своих коллег, характеризовал большевистскую революцию в России как «расширение сознания». На семинаре 13 марта 1929 года Юнг говорил: «…огонь сжигает все, огонь кладет конец цивилизации. Так время от времени и происходит. Так было во время большевистской революции, когда культурная форма не могла больше сдерживать напряжение энергии, и пламя прорвалось и сожгло русскую цивилизацию». Любопытно заметить, как Фрейд и Юнг, ищущие каждый свою метафору для загадочной русской души, находят прямо противоположные: Фрейд уподобляет ее воде, а Юнг – огню.
Психоанализ пролетариата
Взаимопересечение психоанализа и социализма – важнейшее явление истории идей, породившее таких ярких мыслителей, как Герберт Маркузе и Эрих Фромм, и приведшее множество их последователей на баррикады «студенческих революций» Европы и Америки. Разочарование в опыте сталинского социализма в СССР и потрясение победой национал-социализма в Германии были двумя в равной степени важными факторами, обратившими многих левых интеллектуалов к психоанализу. Раз социализм так трудно построить, раз массы готовы поддержать самые античеловечные политические режимы, значит, дело не только в политике, и нужно справиться с чем-то, что заложено в самой природе человека. И с другой стороны, профессиональные аналитики до- и послевоенных времен заметно тяготели к левым идеям. Жак Лакан, например, однажды заявил, что его учение относится к учению Фрейда так же, как учение Ленина – к учению Маркса. Даже в 1990-х годах левые французские психоаналитики провели посвященную этому сравнению конференцию, а престижное издательство опубликовало ее материалы под названием «Маркс и Ленин, Фрейд и Лакан».
Обсуждение отношений между Фрейдом и Марксом началось с собрания в Венском психоаналитическом обществе в 1909 году. Основной доклад под названием «Психология марксизма» делал Альфред Адлер. Для него это была не только теория. Адлер был женат на русской социалистке, близко знал Троцкого и имел своим пациентом Адольфа Иоффе. Много общавшаяся с Адлером Лу Андреас-Саломе прямо называла его последователем Маркса и записывала в 1912 году: «У пролетариата социальная утопия опирается на мотивы зависти и ненависти, и у ребенка Адлер видит проявления подобного же идеала, создающего личную утопию, основанную на социальном сравнении».
Как рассказывает исследовавший материалы Венского общества Ференц Эрош, обсуждение доклада