А Бухарин посвятил опровержению бреда Енчмена десятки страниц журнального текста. Он и другие оппоненты Енчмена сходились в том, что не стали бы реагировать, если бы идеи «теории новой биологии» не пользовались поддержкой молодых коммунистов.
Но это все были споры милых, культурных людей. А только что отвоевавшим партийцам был, наверно, понятнее манифест литератора Михаила Левидова, опубликованный в 1923 году той же «Красной новью», в которой печатались Бухарин и Луначарский: «Уже исчезло из обихода молодого поколения это проклятое слово „интеллигент“, это бескостное, мятлое, унылое, мокрокурицыное слово, подобного которому не найти ни в одном человеческом языке… Через 20–30 лет исчезнет племя интеллигентов с земли русской». Достойный путь для интеллигента, пишет прямым текстом Левидов, – покончить с собой; недостойный путь – эмиграция; но самый отвратительный ему интеллигент тот, который остался жить в Советской России.
Поэтические эмоции Левидова вполне соответствовали прозе дня. В 1923 году на обучение одного студента тратилось в 8–10 раз меньше, чем в 1914 году; средняя зарплата сельских учителей составляла 17 % от их зарплаты в 1914 году. В целом расходы на образование в расчете на душу населения уменьшились в четыре раза. «А ведь в отношении народного просвещения довоенное положение вовсе не является нашим идеалом», – меланхолично напоминает приведший эти цифры чиновник Наркомпроса.
52 % детей школьного возраста находились в 1923 году вне школ и других детских учреждений: четыре миллиона детей не получали никакого образования. Лишь 32 % населения страны было грамотным. Перед Наркомпросом были поставлены колоссальные задачи всеобщего обучения и ликвидации безграмотности. Серией приказов Наркомпрос радикально изменил порядок преподавания. Были отменены оценки и зачеты, упразднены домашние задания. Государственный ученый совет, которым руководили Крупская, Блонский и Шацкий, ввел новые учебные программы. Колоссальные усилия предпринимались для развертывания трудового обучения. Неподготовленные к этому, теряющие контроль над детьми учителя сопротивлялись нововведениям. «Учитель не саботировал, он просто… оказался не способен воспринять и переварить массу новых идей». Это, резонно считали тогда в Наркомпросе, «не вина учителя, а его беда и его несчастье» (там же).
Но замедлить темпы культурной революции Луначарский и его коллеги не могли. Бухаринская «переделка так, как нам нужно», левидовское «организованное упрощение культуры» должны были идти согласно планам, составленным интеллигентными руководителями Наркомпроса. Надвигались новые времена, они не грезились Левидову и в самых сладких мечтах.
Инфраструктура утопии
На Первом Всероссийском психоневрологическом съезде, состоявшемся в Москве в январе 1923 года, академически настроенная Полина Эфрусси была удивлена размахом и популярностью работы практических психологов – педологов и психотехников: «…переоценка значения психологии для жизни произошла на наших глазах с неожиданной быстротой». Сегодня это удивляет не меньше. Откуда брались средства на столь бурную интеллектуальную деятельность в нищей и невежественной стране?
Нам трудно уже понять те надежды, которые возлагало на педологию новое руководство. К науке вообще относились как к магической силе, которая может кратчайшим образом решать проблемы. Луначарский, ведомство которого не справлялось и еще многие десятилетия не будет справляться даже с малой долей возложенных на него задач, заявлял на Педологическом съезде: «…наша школьная сеть может приблизиться к действительно нормальной школьной сети… когда она будет насквозь проникнута сетью достаточно научно подготовленных педологов… Надо еще, чтобы в каждом учителе, в мозгу каждого учителя жил, может быть, маленький, но достаточно крепкий педолог». Не дрова, не здания, не учителя нужны были первым делом для строительства школьной сети – нужны были педологи.
Чтобы построить царство разума в стране, 70 % населения которой не умело ни читать, ни понимать то, что говорилось с трибун, надо было, конечно, создать новую интеллектуальную элиту. Или хотя бы не мешать тем тысячам молодых людей, обуреваемых абстрактными идеями, которые хотели немедленно внести свой вклад в строительство утопии. Количество педвузов в стране только за 1919/20 учебный год возросло в полтора раза; все равно они были переполнены – в 1921 году в них училось в шесть раз больше студентов, чем в 1914 году.
Лидия Гинзбург вспоминала бурную активность молодых интеллектуалов с иронией: «В годы военного коммунизма, когда положительные наследственные профессии оказались сугубо непрочными и часто неприменимыми, интеллигентская молодежь толпами шла в аккомпаниаторы, в актеры, в писатели, в журналисты, обращая в профессию домашние дарования и развлечения». К этому списку легко добавить педагогов-реформаторов, педологов и психотехников. «Здесь была какая-то легкость и мгновенная применимость, что-то похожее на сумасшедший напор и переменчивость времени, что-то соответствующее зрелищу навсегда обвалившегося старого мира. К тому же это был хлеб, и никто тогда не догадывался, какой это трудный хлеб».
В 1922 году в Москве объявляли о своей работе следующие педологические вузы: Высшие педологические курсы; Психологические научно-исследовательские курсы; Высшие научно-педагогические курсы; Центральный институт организаторов народного образования; Академия социального воспитания; Пединститут детской дефективности… Педагогов учили еще в 4 пединститутах и 9 педтехникумах. Работали также научно-исследовательские центры: Психологический институт при 1-м МГУ (руководитель – Г. И. Челпанов); Центральный педологический институт (Н. А. Рыбников); Государственный московский психоневрологический институт (А. П. Нечаев); Государственный медико-педологический институт Наркомздрава (М. О. Гуревич); лаборатория экспериментальной психологии и детской психоневрологии при Неврологическом институте 1-го МГУ (Г. И. Россолимо); Медико-педагогическая клиника (В. П. Кащенко); Центральная психологическая лаборатория вспомогательных школ (П. П. Соколов); Опытная психологическая лаборатория при Академии Генштаба (Т. Е. Сегалов); Центральный институт труда ВЦСПС (А. П. Гастев); лаборатория промышленной психотехники Наркомтруда (И. Н. Шпильрейн); Центральный гуманитарный педагогический институт (В. Н. Шульгин); Музей дошкольного воспитания (Е. А. Аркин); и даже Институт социальной психологии (Р. Ю. Виппер). Педологией занимаются два наркомата – просвещения и здравоохранения. Свою педологическую службу разворачивает Наркомпуть, а потом и промышленные наркоматы. Психотехникой занимается Наркомтруд и Совет профсоюзов.
Наталья Трауготт, в 1927 году учившаяся на педологическом отделении Ленинградского пединститута, вспоминает, какое блестящее образование там давали. Лекции читали В. М. Бехтерев, известный педолог М. Я. Басов, выдающийся зоопсихолог В. А. Вагнер, регулярно приезжавшие из Москвы Л. С. Выготский и П. П. Блонский. Работы разворачиваются и в столицах, и в провинции. В 1923 году в Орле начинает выходить «Педологический журнал» под редакцией Басова; со второго номера соредактором журнала становится Бехтерев. Этот орган Орловско-го педологического общества просуществовал недолго, но успел познакомить читателя с грамотным изложением метода Роршаха, с обзором англоамериканских тестов на интеллект, с несколькими статьями рижских психоаналитиков, наконец, с замечательным исследованием орловских детей 1918 года (см. далее).
Профессиональное сообщество самоорганизовывалось. До середины двадцатых годов в нем шел естественный процесс формирования коллективных субъектов науки – обществ, ассоциаций. В 1923 году в Москве существовали Психологическое общество (председателем быт знакомый нам И. А. Ильин), Психоаналитическое общество (И. Д. Ермаков), Общество экспериментальной психологии (председатель – А. П. Нечаев). В мае 1927 года учреждается Московское технологическое объединение под председательством П. П. Блонского. В ноябре того же года регистрируется Всероссийское психотехническое общество (председатель И. Н. Шпильрейн). К концу 1927 года проводит свой первый съезд Педологическое общество.
Педологическое движение развивалось в большей степени снизу, чем сверху. Готовясь к съезду, директор Центрального педологического института Николай Рыбников пытался провести обследование родственных учреждений страны. То, что и он оказался удивлен размахом педологического движения, лучше всего показывает, что оно действительно было результатом творчества на местах. «Сеть педологических учреждений оказалась исключительно обширной – значительно больше той, какой она представлялась нам, когда мы приступили к нашему обследованию». Особенно велика оказалась сеть «низовых педологических ячеек». Рыбников рассказывает о специализированных педологических учреждениях в Рязани, Ташкенте, Орле, Сарапуле Уральской области. Лаборатория Угличского педтехникума, к примеру, прорабатывала типичные педологические проблемы: круг представлений местных школьников; их интересы и идеалы; тесты на осведомленность; антропометрия; изучение среды. Но, к сожалению, пока что связь педологических учреждений между собой имеет случайный характер, заключает Рыбников.
Лишь в 1931 году Наркомпрос, в котором уже сменилось руководство (на смену Луначарскому пришел Андрей Бубнов), вносит некоторый порядок в работу педологов-практиков: утверждаются положения о «краевой (областной) педологической лаборатории ОНО» и о «районном педологическом кабинете». В штатном расписании областной педологической лаборатории значилось 13 сотрудников – педологов, психологов, психотехников, врачей, не считая технический персонал:
У нас нет сведений о том, сколько таких лабораторий и кабинетов было развернуто по стране. Однако в Москве, согласно докладу Р. Г. Виленкиной на конференции московских педологов в 1931 году, не было ни одного района, где бы не проводилась педологическая работа (в Ленинском районе было 18 педологов, в Краснопресненском 19 и т. д.). Кроме того, педологические кабинеты были во многих школах. Тем не менее педологов, по мнению Виленкиной, было мало: в некоторых районах приходилось 1500 детей на одного педолога. Это положение Виленкина характеризует как плачевное. Средства были выделены, но профессиональных педологов не хватало. Проведенный Виленкиной анализ показал следующие направления реальной работы педолога в школах и на станциях: комплектование учебных групп по индивидуальным тестовым методикам; подбор во вспомогальные учебные учреждения; изучение отклоняющихся от нормы; учет школьной успеваемости (однако педолог не должен, добавляет Виленкина, заменять здесь педагога); работа с родителями и изучение среды. Был и опыт организации педологических консультаций на предприятиях, педологических кружков для учителей.