Unerhorte Zeitung eines Weibes, das an seinem Manne kein Genuge hatte»[39] или довольно объемистая тирольская масленичная пьеса «Развод». В последней пьесе выступает не менее десяти персонажей: истица, обвиняемый, судья, эксперты, среди последних несколько женщин, так как они особенно компетентны в этом вопросе.
Мы едва ли преувеличим, если скажем, что как раз эта особенность — один из наиболее характерных и важных аргументов в пользу чисто чувственного идеала эпохи Ренессанса. В ней — ее сущность. Надо помнить, что такое представление было неизбежным результатом творческих порывов эпохи и потому органически с ней связано. Оно не существует вне рамок эпохи. И потому мы имеем право утверждать, что многочисленные историки Возрождения, проходящие мимо этого и тому подобных явлений или видевшие в них не более как извращенное проявление грубо эротической распущенности, этим только доказывают, что они не уяснили себе сущности эпохи.
С этим фактом связано то обстоятельство, что зрелость ценилась Ренессансом выше всего. Мужчина и женщина в зените жизни — таков идеал эпохи. Мужчина — в апогее своей физической силы и половой способности, женщина — не как расцветающая девушка и еще менее как несложившаяся девочка, а в том возрасте, когда ее формы достигают полного развития, когда все ее существо в последний раз отдается во власть чувственности и сулит наивысшее блаженство. Плод ценится бесконечно выше цветка. Лучшим возрастом женщины считается возраст от 35 до 40 лет. «Ах, Филина, люблю я смеющуюся морщинку около твоего глаза, не сочной молодости, а опытности создание. Когда мои жадные руки охватывают твой пышный стан, грудь твоей дочки не прельщает меня. Я люблю зрелую осень, и для нее я забываю весну. Иди! Я укачаю тебя, пока зима не накроет белой пеленой виноград».
Подобные произведения античной музы теперь снова нравились, так как отвечали потребностям сходного общественного уклада.
Предпочтение, которое отдавалось зрелой матери перед только что расцветающей дочерью, мысль, что зрелые прелести гораздо соблазнительнее, выражалось в самых разнообразных формах. Грудь, уже ставшая источником жизни, более всего манит и интересует мужчин. Вот почему художники так охотно изображали Марию, кормящую младенца. Вот почему также в XV и XVI вв. колодцы и фонтаны так часто сооружались в виде женщины, из грудей которой струилась вода. Она лучший символ брызжущей во все стороны жизни, символ питающих сил.
Достаточно вспомнить знаменитый «колодезь добродетели» в Нюрнберге. Можно было бы привести сотню других примеров. Все это одинаково драгоценные и прекрасные доказательства творческого пыла эпохи. Из таких фонтанов часто текло вино, которым в праздничный день город или князь угощали народ.
Прекрасная женщина, достигшая зрелости, может, естественно, предъявлять к мужу самые высокие требования, о чем подробнее сказано в главе о любви в эпоху Ренессанса.
Та же самая точка зрения объясняет нам, почему тогда, в противоположность другим эпохам, беременная женщина считалась эстетически прекрасной. И не только в переносном смысле, не только как символ материнства, нет — самое состояние беременности производило, эстетическое впечатление. Доказательством служит, на наш взгляд, тот факт, что искусство очень часто изображало беременную женщину, и притом со всеми характерными признаками беременности. Наиболее известна в этом отношении картина «La Gravida» («Беременная»), приписываемая Рафаэлю. Другим доказательством служит то, что, изображая нагих женщин, им охотно придавали вид беременных. Достаточно вспомнить Еву ван Эйка и другие подобные женские изображения.
Историки искусства высказывали предположение, что художник, вероятно, имел перед собой натурщицу, находившуюся в начальной стадии беременности, и не разглядел этого. А сравнительно большое количество таких картин они объясняют всеобщим неведением относительно характерных признаков беременности. Л. Г. Штрац прямо говорит: художники не разглядели беременности. Такое объяснение кажется нам поверхностным.
Несомненно, если художники изображали женщину беременной, то они поступали так бессознательно, подобно тому, как японец, копируя Венеру Милосскую, бессознательно придает ей японский тип. Но именно поэтому частое изображение женщины в период беременности представляет важную составную часть общих воззрений эпохи. Эпоха, а вместе с ней и творящий художник, очевидно, находили этот тип красивым, иначе от него отворачивались бы, да и сами художники не изображали бы его, все равно, понимали они или нет причину его безобразия. Гораздо более логичным кажется нам объяснение частого изображения великими художниками беременных женщин тем, что эпоха бессознательно отдавала преимущество тому, что служило особенно характерным выражением идеи творчества, и во всем подчеркивала эту творческую сторону. Оплодотворенная любовью женщина — лучший символ творческой силы. Высший идеал зрелости есть зрелость, уже приносящая плоды.
В связи со всем сказанным находится тот факт, что люди Ренессанса видели в старости величайшее несчастье.
Любовь — над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане,
Любовь — звезда, которою моряк
Определяет место в океане.
В старости физическая природа человека, главный идеал жизни, уже не может исполнять своего назначения. Старуха с ее отцветшими формами уже не в силах возбуждать в мужчине желания. Старик, в свою очередь, уже не способен удовлетворять желания женщины. Ничего поэтому нет более ужасного, как старик и старуха, и о них говорится очень часто с жестоким издевательством и глумлением. Это видно уже из древнейшего немецкого романа «Ruodlieb», относящегося к концу средних веков. Там встречается следующее описание старухи:
«Старость укрощает женщину, похожую в нежном возрасте на луну. Старуха безобразна. Она похожа на обезьяну. Прежде гладкий лоб испещрен морщинами. Голубиные глаза становятся мутными. Из носа капает, полные щеки отвисают, зубы выпадают, подбородок остро выступает вперед. Рот, когда-то так соблазнительно улыбавшийся, зияет теперь, как страшная отверстая пропасть. Шея похожа на лишенную перьев шею сороки, и когда-то упругая прекрасная грудь отвисла, как губка. Золотистые волосы, доходившие до земли в виде богатой, спускавшейся по спине косы, стали косматыми. С опущенной головой, с выступающими вперед плечами идет она, похожая на ленивого ястреба, почуявшего падаль». В книге песен Клары Гетцле-рин среди других более длинных стихотворений встречается следующая строка:
«Груди ее похожи на два мешка без воды».
Приведем отрывок из поэмы о «Старухе, сожалеющей о поре своей юности» Франсуа Вийона:
LIV
…Седой колтун, на лбу морщины,
Потух вскипавший смехом взгляд,
Тот, от которого мужчины
Сгорали дружно все подряд.
Повисший нос стал крючковат,
В ушах торчит щетина грубо,
И щеки дряблые висят,
Усохли сморщенные губы.
LV
Красы девичьей нет в помине!
Увял лица молочный цвет
И плеч округлых нету ныне.
А груди как? Пропал и след,
Все сморщилось — один скелет.
Вход в сад любви — фи! — не для ласки.
Упругих ляжек больше нет —
Две дряблых, сморщенных колбаски…[40]
С не меньшей жестокостью относятся и к старику, которого возраст лишает возможности служить любви. Над ним издеваются не менее зло. Этой теме посвящен целый ряд масленичных пьес, шванков, новелл. Иллюстрацией могут служить следующие стихи из «Масленичных игр лесорубов»:
«Обвинитель. Судья, я лесной человек. У меня была девушка, очень красивая. Ее отбил у меня вон этот. Я часто заставал их, когда они вместе танцевали… Судья, я хотел бы знать ваше мнение.
Обвиняемый. Судья, поймите меня. Я молодой красивый парень и вполне способен к любви, как видно по всему.
Эта женщина часто приветствовала меня, а когда просила о любви, я не мог ей отказать.
Женщина. Судья, я молодая женщина и обладаю молодым прекрасным телом. Со стариком мне пришлось поститься, и я потому выбрала молодого. Он неутомим и лучше умеет любить, чем старик. Я предпочитаю поэтому его…
Судья. Выслушав всех вас, я должен упрекнуть вас за то, что вы из-за таких пустяков поднимаете такой шум. Мой приговор гласит: сражайтесь из-за нее».
Поскольку нам придется еще вернуться к этой теме в главе «Брак и любовь», то ограничимся этим примером.
Так как в мужчине и женщине видели всегда только пол, то в связи с презрением к старости мы замечаем у обоих полов страстное желание «снова помолодеть», особенно у женщины, так как ее расцвет менее продолжителен, а следы старости проступают быстрее и очевиднее. Это очень мешало ей бороться за мужчину, так как других средств борьбы, кроме красивого тела, у нее в большинстве случаев не было. Оно ее главный капитал, ее ставка. Отсюда ее страстное желание остаться как можно дольше молодой.
Наиболее художественной и потому наиболее известной обработкой этого мотива является одноименная прекрасная картина Лукаса Кранаха в берлинском Музее императора Фридриха. Бесконечной вереницей тянутся старушки к чудодейственному источнику, в повозках, верхом, на носилках, которые несут слуги, на тачках, толкаемых батраками, даже на спине стариков. Все они, стоящие уже обеими ногами в могиле, свалившиеся уже под тяжестью жизни, хотят еще раз помолодеть, еще раз пережить жизнь, еще раз дать и испытать радость любви. И источник юности совершает свое дело. Старчески согнувшись, с истощенным телом и увядшей грудью, жалкие, несчастные, погружаются они (на левой стороне картины) в воду, чтобы выйти (на правой стороне) из воды исполненными новой жизнерадостности, юными существами с округленными формами и упругой грудью, снова пробуждающей в муж