Добрачное половое общение
динобрачие всегда и везде предполагало принципиальное требование добрачного целомудрия. На практике это требование применялось, однако, исключительно к женщине. От жены муж требовал прежде всего, чтобы она сохранила свою физическую нетронутость до брачной ночи. Ее девственность принадлежала только ему. Сколько бы это требование ни облекалось в хитроумные измышления, в нем отражается только цель единобрачия: рождение законных наследников. Тот факт, что жених в брачную ночь найдет невесту нетронутой, служил ему гарантией, что она и в браке будет соблюдать ему верность и что дети, которые будут рождены от этого брака, будут его детьми. Для жениха не было большего разочарования, как узнать в брачную ночь, что его невеста уже имела связь. Во «Freidank» («Благодарность жениха») говорится: «Лучше иметь на ложе ежа, чем невесту, лишившуюся своей невинности».
Высокая оценка, которая давалась девственности, обнаруживалась в эпоху Ренессанса в целом ряде откровенных обычаев, особенно свадебных, публично доказывающих всему миру, что женщина в этом отношении «достойна» или «недостойна». Девушке сплетали венок, женщину, до брака лишившуюся невинности, старались всячески унизить в глазах сограждан.
Наиболее распространенный признак отличия заключался в том, что достойная невеста подходила к алтарю с венком на голове: она носила «почетную корону целомудрия». Венок (Schapel, Schapelin) — признак девственности. Невесты-девственницы имели право распускать волосы на непокрытой голове. Наоборот, невеста, которая еще до брака сошлась с мужчиной, даже с женихом, должна была довольствоваться вуалью. В немецкой народной песне XV столетия девушка не впускает возлюбленного в спальню, ссылаясь на ожидающее ее в противном случае клеймо: «Кто стучится ко мне в дверь? Я его все равно не впущу. А то мне пришлось бы носить вуаль, когда другие девушки украшаются венком. Мне было бы стыдно, очень стыдно, и чем дальше, тем больше».
В Нюрнберге «падшая» девушка должна была идти в церковь с соломенным венком на голове, толпа осыпала место перед дверью ее дома сечкой и ее называли «испытанной девкой». В Ротенбурге церковная епитимья[67] заключалась в том, что невеста, потерявшая невинность, должна была стоять на паперти с соломенной косой, прикрепленной к волосам, а ее совратитель обязан был в продолжение трех воскресений появляться в церкви в соломенном плаще, а также возить свою возлюбленную в тачке по всему местечку, причем толпа забрасывала обоих грязью.
Везде там, где мелкая буржуазия имела власть, где процветало ремесло, все эти требования были подтверждены законом. Описанные народные обычаи не только санкционировались как церковные епитимьи, но и получали юридическую силу. Таким «запятнанным молодым» предписывались всевозможные ограничения: они имели право пригласить на свадьбу только определенное количество гостей, угостить их только определенным количеством свадебных блюд, и сама свадьба праздновалась не так долго, как у «достойных» молодых, и справлялась в день, в который обычно не было свадеб, например, в Меммингене в среду, которая в глазах народа пользовалась дурной славой. В соответствующих указах отражалось главное: заклеймить тех, кого они касались.
В одном нюрнбергском указе, изданном в XVI в. и неоднократно возобновлявшемся в XVII столетии, направленном против «растления девушек», говорится, что это делается для того, чтобы «молодые предстали публично пред всеми в том позоре, в котором они сами виноваты». Мало того. Обе стороны подвергались еще серьезным телесным наказаниям и денежным штрафам, особенно большим, когда добрачная связь жениха и невесты обнаруживалась только после свадьбы, будь то вследствие преждевременного рождения ребенка или благодаря доносу. Наказание было потому серьезнее в таких случаях, что жених и невеста «обманули своим молчанием церковь и общину Господа и не сообщили об этом эконому при священническом доме», как говорится в вышеупомянутом указе: «они хотели присвоить себе почести, на которые не имели права».
Мне столько раз приходилось слышать о людях, которые умирают от любви, но за всю жизнь я не видела, чтобы кто-нибудь из них действительно умер.
Чтобы профессия доносчиков не исчезла, тот получал третью часть денежного штрафа. Некоторые указы обязывали даже невесту, если донос был «обоснован», подвергнуться осмотру со стороны двух назначенных городским советом акушерок, которые должны были выяснить, «находится ли она еще в честном состоянии девственности»… Невеста, не подчинившаяся такому осмотру, не имела права на «честную» свадьбу. Таким же путем ей, впрочем, разрешалось и самой очиститься от павшего на нее подозрения.
Еще более грубое, на наш взгляд, представление отражается в другом свадебном обычае, при помощи которого в разных странах и местностях невеста была обязана публично доказать или при помощи которого она доказывала, что вступила в брак девственницей. Обычай этот заключался в том, что на другой день после свадьбы простыню или рубашку невесты с торжеством вывешивали или показывали из окна. Только такое документальное доказательство спасало в глазах соседей и друзей честь новобрачной. Чем явственнее были следы крови, тем охотнее показывали простыню соседям.
Брантом сообщает об этом обычае, каким он существовал в Испании, следующее:
«Женщина имеет еще одно средство доказать свою незапятнанность, а именно: на другое утро после свадьбы показать кровавые следы борьбы, как это делается в Испании, где окровавленная простыня вывешивается из окна при громких криках: "Virgen la tenemos" ("Мы считаем ее девушкой", "она девственница")».
Аретино и итальянские новеллисты сообщают, что подобный же обычай существовал и в Италии. В Швабии встречается аналогичный обычай. Если здесь муж обвинял жену, что она уже не была девушкой, когда выходила замуж, то ее родители могли или должны были доказать противное. С этой целью свадебная простыня представлялась на рассмотрение суда. Если муж был не прав, он подвергался денежному взысканию и сорока ударам. Если же он был прав, то брак считался несостоявшимся, а молодая к тому же еще изгонялась из родительского дома, «так как в доме отца предавалась разврату».
Подобный обычай существовал и в славянских странах.
В тех местах, где такие обычаи сохранялись по сей день, они принимали все более символический характер. Выставляли уже не сами следы или во всяком случае следы, очень ретушированные. Опыт очень скоро научил людей, что свадебная ночь может и не сопровождаться «кровавой бойней», а девственность невесты все же будет неоспоримым фактом.
Высокая оценка, которая давалась физической нетронутости женщины, подтверждается еще и тем обстоятельством, что потеря девственности делала женщину в глазах всех низшим существом. Она имела поэтому право предъявить тому, кто ее обесчестил, иск о вознаграждении. С другой стороны, мужчина мог требовать от родителей невесты, лишившейся своей девственности, более значительного приданого. Поэтому родители как могли пытались скрыть этот факт.
Антуан де ла Саль по этому поводу сообщает:
«Приходит ночь. И тут будьте уверены, что мать хорошо просветила свою дочь и научила ее, как вертеться и кричать надо, дабы на девственницу походить. Матушка хорошо ее научила, чтобы она, едва почувствует штуку, сразу же издавала бы громкий вопль со вздохом, какой издает непривычный человек, вдруг оказавшись по грудь в холодной воде совершенно нагим. Так она и делает, и очень хорошо играет свою роль».
Все эти обычаи и законы, с которыми к тому же совершенно совпадало общественное мнение в эпоху Ренессанса, однако, нисколько не мешали тому, что как раз в эту эпоху не только мужчины, но и женщины особенно часто нарушали предписание добрачного целомудрия. При общей напряженности эротического чувства число добрачных связей должно было неизбежно возрасти. В мелкобуржуазной среде такие взгляды всегда пользовались почетом и значением, так как экономическое существование мастера предполагало самую почтенную форму брака. Но если даже большинство мещанских девушек страшно боялись тогда публичного скандала, так как он клеймил их на всю жизнь в связи с ограниченностью круга общения, то очень часто горячая кровь оставалась победительницей. Поэтому старались соблюдать хотя бы внешние приличия. А что тогда считалось «внешним приличием», мы выяснили на ряде различных курьезных примеров.
Чем утонченнее становились средства, позволявшие избежать опасности, тем более возрастала у женщин готовность подчиниться велениям чувств и испытать те радости, которые Ренессанс ценил более всякой другой эпохи. Добрачные связи женщин в эпоху Ренессанса были в порядке вещей почти во всех слоях населения. В литературе каждой страны встречается огромное количество упоминаний об этом.
В литературе встречаются многочисленные документы, на основании которых можно было бы заключить, что небольшое число женщин вступали в брак девственницами.
Ограничимся лишь немногими данными, свидетельствующими о добрачных связях девушек.
Корнацано удостоверяет в новелле, основанной на поговорке: «Кто был свидетелем, того да благословит Бог», что в Италии нет ни одной честной девушки старше десяти лет. Епископ, выведенный в новелле, говорит своим слушателям:
«Прежде чем стать епископом, я был исповедником, и все девушки старше десяти лет признавались мне, что у них уже было по крайней мере два любовника».
О Франции говорится в одной новелле Тюнгера:
«Немецкий дворянин, умевший немного говорить по-французски, въезжал верхом по мосту в Авиньон. Усталая лошадь начала спотыкаться, когда взошла на мост. Девица, очевидно легкого поведения, разразилась при виде этого смехом и стала издеваться над всадником. "Ах, мадам! — возразил он. — Вы едва ли удивитесь тому, что моя лошадь спотыкается, если узнаете, что она это делает всегда при виде женщины легкого поведения".— "Ох! — воскликнула та. — Если это так, то советую вам не въезжать в город, ибо иначе вы сломаете себе шею"».