Также Брантом пишет: «Некогда я знавал весьма красивую и достойную девицу, которая, влюбившись в одного знатного сеньора, пожелала привлечь его к себе, дабы получить от него и пользу и удовольствие, но никак не могла своего добиться; вот однажды, проходя по аллее парка и завидев издали предмет своей любви, она притворилась, будто у нее распустилась подвязка, и, отойдя немного в сторону, подняла юбку и стала возиться с башмаком и натягивать ленты. Этот знатный сеньор пристально на нее поглядел, нашел, что ножка ее весьма недурна, и так увлекся созерцанием, что не заметил, как ножка произвела то, чего не смогло сделать красивое лицо девицы; он рассудил про себя, что такие стройные колонны поддерживают, наверно, не менее прекрасное здание…»
В другом сочинении говорится:
«В наше время найдется немного дам, которые не оказали бы подобных знаков милости не только друзьям, но даже и чужим. Некоторые уступали это право ухажеру уже по прошествии нескольких дней, так как женщины говорят: "Глаза и руки друга еще не делают мужа рогоносцем". И потому они предоставляют рукам и глазам друзей величайшую свободу… Есть немало благородных дам, относительно которых многие придворные кавалеры могут похвастать, что имеют представление об их тайных прелестях, и, все же, эти дамы считаются образцами нравственности и добродетели».
Эта наиболее смелая форма эксгибиционизма представляла своего рода спорт, которым увлекались и приличные дамы. Эта форма позволяла им, по крайней мере в воображении, праздновать оргии.
Подобные вольности разрешали кавалерам и незамужние девушки. И прежде всего, холостым кавалерам, которых хотели заставить сделать предложение.
«Не одна благоразумная дама сумела тем, что ловко позволяла претенденту на ее руку удостовериться в ее красоте, крепче приковать к себе, чем при помощи влюбленных взглядов и остроумнейших слов».
К тому же это было и безопасно, так как — говорили люди — «от взглядов еще не забеременела ни одна девушка». Напротив, если слава ее интимных прелестей переходила из уст в уста, то это в значительной степени повышало шансы дамы на успех. О тех женщинах, которые отказывали в таких пустяках, всегда ходил слух, что им нужно скрывать тайные пороки, которые неминуемо вызовут отвращение, как только о них узнают. Этот факт удостоверен и Брантомом в главе о «зрении в любви».
При таких условиях немудрено, если мужчина, настолько несообразительный, что не понимал, чего хочет женщина, протягивая ему галантно ногу или требуя от него услуг камеристки, подвергался жесточайшим насмешкам.
В эту эпоху путешествовали редко, особенно женщины. Если же обстоятельства вынуждали к этому, то люди за все время путешествия находились в большой тесноте. Если в путь отправлялась женщина, то, конечно, не только с мужем или братом, а также часто с другом или знакомым, потому что опасность дороги заставляла ее даже в случае недалекого путешествия заручиться защитником. Так как дороги были плохие, то повозки не годились для путешествия, к тому же это обходилось дороже и занимало больше времени. Поэтому предпочитали обычно ездить верхом. Если путешествовала дама, то она садилась или спереди, или сзади своего спутника на того же коня. Знатные дамы отправлялись так же и на охоту. Таким образом дама и ее спутник находились в течение целых часов в интимной близости. Мужчине к тому же часто приходилось поддерживать женщину там, где дорога пересекалась рытвинами или рвами. Так естественно, что желание водило часто рукой мужчины — и, конечно, и женщины! — если только они были добрыми друзьями или стали ими во время путешествия.
Начиная с миннезингеров и заканчивая новеллистами, мы узнаем то и дело, что всадник порывисто прижимал к себе и нежно ласкал хорошенькую девушку из знати или здоровую крестьянку. Таково содержание очень грубого рассказа, записанного в XV в. Августом Тюнгером (речь идет о крестьянке и попе); аналогичный случай сообщает циммернская хроника, также возникшая в XV в., где речь идет уже о знатной даме, часто совершавшей недалекие путешествия, которые она использовала для флирта.
Аналогичными привилегиями часто пользовались гости и посетители. Считалось почти честью для себя, если желанный гость через короткое время «вступал врукопашную» с женой или взрослой дочерью хозяина. Когда гость пользовался особенным почетом, то хозяйка нередко спешила послать ему для времяпрепровождения хорошенькую дочку. А гость доставлял дому честь, если находил дочку хорошенькой и оказывал ей внимание, которое не ограничивалось одними поцелуями, и все же это никому не казалось предосудительным. Еще со средних веков существовал обычай, о котором сообщают нам миннезингеры и хронисты: посылать на ночь знатному гостю красивую служанку или достигшую зрелости дочь, а порой эта роль выпадала и на долю самой хозяйки. Этот обычай назывался «отдать жену по доверию». В своем «Gauchmatt» Мурнер упоминает об этом обычае как о существовавшем еще в XVI в. в Нидерландах:
«В Нидерландах еще держится обычай, в силу которого хозяин, если у него есть дорогой гость, посылает к нему жену по доверию».
Как охотно исполняли женщины эту роль, когда речь шла о красивом госте, так как он наилучшим образом оправдывал «доверие» — конечно, не мужа, а жены, — видно из французской рыцарской поэмы, где жена должна отказаться от этой роли ради красивой служанки, так как ее муж еще не спит и, по-видимому, не поклонник этого обычая. Вот это место:
«Графине было приятно иметь такого гостя.
Она приказала изжарить для него жирного гуся и поставить в его комнате роскошную постель, на которой любо было растянуться. Отправляясь спать, графиня призвала самую красивую и благовоспитанную из своих служанок и сказала ей украдкой: "Дорогое дитя, пойди к нему и служи ему как подобает. Я сама бы охотно пошла, да не хочу этого сделать из стыдливости перед графом, моим господином, который еще не заснул"».
Были, впрочем, и такие гости, которые оправдывали доброе доверие мужей, но их было не очень много. Гартман фон дер Ауе говорит о наблюдениях, сделанных им в Германии: «Надо признаться, таких людей не очень-то много».
Насколько эпоха находила флирт естественным, видно по тому, что его всячески поощряли. В Аугсбурге, например, еще в середине ХУЛ в. существовал обычай давать жениху и невесте возможность беспрепятственно удовлетворять свои желания. Один хронист говорит:
«Если жених посещал невесту, им отводили особый стол в углу комнаты и загораживали его испанскими ширмами так, чтобы они были одни».
Жениху и невесте даже разрешалось открыто обмениваться откровенными нежностями. Однако не обязательно было для этого быть женихом и невестой. Приведенный выше процесс Барбары Леффельгольц служит тому доказательством. Прекрасная Барбара, правда, утверждала, что во время ночных визитов Штромера «ничего особенного» не происходило, но надо думать, что она хотела сказать, что не произошло только самого главного. Как в этом частном случае, так и вообще во время ночных посещений происходило весьма многое.
Этот обычай служил как в городе, так и в деревне прежде всего удовлетворению эротического любопытства и обмену грубоватыми нежностями. Необходимо еще раз это подчеркнуть. Смелые жесты были единственной беседой между молодыми людьми с того момента, как девушка впускала в свою каморку парня. Только ради этой цели приходил он, только этого ждала от него она, и потому оба играли свою роль соответствующим образом: одни с большим темпераментом, другие с большей утонченностью, третьи с большей неловкостью. Но всегда происходило одно и тоже. В этом общении не было ничего духовного, ничего душевного, царила одна животная чувственность.
Немецкое выражение «In Zucht und Ehren» («По чести и приличию») значило только, что ограничивались допустимыми нежностями.
В эпоху Ренессанса придерживались мнения, что в юности мужчина и женщина имеют полное право на подобные удовольствия. Оспаривать внутреннюю логику таких интимных визитов может только историк с предвзятой точкой зрения, ибо это значит не более, как превратить поколение пышущих здоровьем людей произвольно в жалкую компанию хилых стариков, страдавших размягчением спинного мозга.
Эти грубые формы взаимного флирта стали более утонченными в эпоху Ренессанса. По мере того как под влиянием новых экономических сил богаче становилась общая культура, одухотвореннее становилась и любовь, все более превращаясь в искусство. Она постепенно переставала быть простой стихийной силой, возвышаясь до уровня сознательного, оформленного переживания. Конечно, эти изменения происходили не во всех слоях общества, например, крестьянство и мелкое дворянство пребывали по-прежнему в состоянии животной грубости, но зато тем более это наблюдалось у буржуазии, развивавшейся вместе с торговлей.
Брак и верность
рак считался в XV и XVI вв. высшим состоянием. Быть холостым или старой девой считалось, напротив, пороком, и к таким людям относились как к заклейменным. Поэты и писатели без удержу прославляют брак. На всех языках, в самых разнообразных видах раздается гимн в его честь: «На брачном ложе спится мягче всего». Кто живет в браке, тому открыты в будущем небеса, остальным грозит ад. Это постоянное восхваление брачной жизни имеет свои естественные причины. Развившаяся индустрия нуждалась в людях, в рабочих руках, в покупателях. Абсолютная княжеская власть нуждалась в солдатах. Чем больше людей, тем лучше. С другой стороны, росту населения противодействовали сильнейшие преграды. Если в средние века население не увеличивалось благодаря усилению могущества церкви — вместе с последним росло число монастырей и их обитателей, живших в принудительном безбрачии, — то теперь на. сцену выступили еще более опасные факторы.