Свободное половое общение и нравственная испорченность
сли свободная любовь противоречила интересам небогатой семьи, если в средних и низших сословиях неверность встречалась редко, то иначе обстояло дело с браком среди купечества, зажиточных горожан, а также придворной аристократии. Свободная любовь стала для этих сословий возможным, а затем и естественным явлением, так как не представляла уже опасности для семьи.
Женщина прежде всего эмансипировалась от своих материнских обязанностей. Она так поступила не потому, что предпочитала образование материнству, а потому, что материнство плохо влияло на ее внешние данные. «Другая женщина кормит ее ребенка, чтобы ее грудь и тело оставались чистыми и нежными».
В конце средних веков процесс преобразования коснулся двух классов: рыцарства и крестьянства.
Как уже говорилось, рыцарский культ любви не только обновлялся, но и разрушался. Романтичный характер этого культа придает эпохе рыцарства поэтическое очарование. Художественные документы, созданные рыцарской любовью, так своеобразны, что во всей литературе трудно найти что-нибудь аналогичное. Наиболее характерными и яркими произведениями являются прославленные провансальские альбы[87], немецкие «Песни утра», в которых изображается прощание рыцаря со своей дамой, осчастливившей его своей любовью. Страж на башне — патрон обоих тайных любовников. Стоя на башне, он трубит в рог, приветствуя утро, и звуки его песни должны пробудить ото сна утомившихся влюбленных, чтобы осчастливленный любовник мог вовремя покинуть гостеприимное ложе дамы обманутого феодала и последний не застал прелюбодеев in flagranti (на месте преступления).
«Пора, пора, настало время. Так пел нам на заре страж. Все, кто влюблены, слушайте и запомните: то поют птички в роще. Соловей и другие птицы звонко поют и будят нас своим пением. Я вижу, как занимается день».
Даже тот, кто лишен поэтического чувства, согласится, что от этих песен веет ароматом весеннего утра, времени надежд и обновлений. И в самом деле, в них отразилось утро только что родившейся индивидуальной половой любви, высшего завоевания человеческой культуры.
Брак есть беспрерывный обман — вот смысл этих песен. Обманывать мужа — высший закон любви. Правда, рыцарский брак, как брак всех господствующих классов, основывался исключительно на условности. Месть природы выражается в обмане, в стремлении сделать мужа отцом чужих детей.
Если во всех поэтических произведениях говорится только о награде любви, то решающим все же всегда является результат. В большинстве случаев этот конечный результат — незаконная беременность женщины, позволившей рыцарю служить ей. Большинство дам своим рыцарям не только разрешали это, но и чрезвычайно гордились, если рыцарь носил их цвета. Объятия дамы — вот та награда, которую добиваются и которую обещают. Это высшая награда, которую можно предложить, так как примитивная культура эпохи видит в половом акте высшее наслаждение, которое может даровать жизнь.
Хотя обе стороны стремились, на первый взгляд, лишь к тому, чтобы обмануть мужа дамы и доставить друг другу тайные наслаждения любви, их торжество было полным только в том случае, если дама забеременеет от своего рыцаря. Оставить после себя такое доказательство любви — составляло, без сомнения, гордость осчастливленного рыцаря и, вероятно, тайное желание многих дам. Таково было бы и логическое требование индивидуальной половой любви. Женщина хочет стать матерью от того мужчины, которого она любит. Во всяком случае, она считает эти последствия естественными. У нас есть данные, подтверждающие это, хотя и относящиеся к более позднему времени. Случается, что дамы жалуются на любовника, исполняющего «обязанности мужа». В этих жалобах обнаруживается, без сомнения, прежде всего нормальный чувственный аппетит. Женщина недовольна таким ограничением ее права на наслаждение, принадлежащего ей, когда она дарит мужчине свою любовь. Если подобное настроение и было бессознательным, то это ничего не меняет. Итог рыцарского культа любви гласит: законный супруг часто не является истинным отцом своих детей, и этому обману, достижению этой цели в продолжение целых лет посвящается все остроумие дамы и ее рыцаря.
В художественных документах эпохи «миннединства» дело никогда не заходит так далеко, и, однако, только здесь обнаруживается истинный характер явления — процесс
разрушения. Но и сам культ дамы очень далек от идеала. Достаточно вспомнить, что рыцарь сражается на турнире за даму, ему совершенно неизвестную, позволяет восторжествовать ее цветам и получает за это награду любви, «миннезольд». Приняв ванну и утолив голод, он имеет право разделить ложе дамы, и на другое утро он отправляется дальше, как неоднократно описано у Вольфрама фон Эшенбаха.
Однако еще более странно-смешным является тот случай, когда рыцарь терпит поражение. В таком случае он лишается своей награды. Но только он один уходит с пустыми руками. Дама, за которую он сражался, всегда получает свое, т. е. всегда получает возможность незаконного наслаждения. Ибо вместо рыцаря, который носил ее цвета, право на ее ложе получает теперь его победитель. Он должен доказать, что способен выйти победителем из борьбы не только с мужчинами, но и с женщиной. Другими словами, право произвести ребенка предоставляется теперь тому, кто еще недавно стоял враждебно лицом к лицу с ее другом.
То же самое надо сказать о всей семейной жизни рыцаря, так как этот систематический обман был взаимным: как мы уже заметили, все рыцарство содействовало обоюдному прелюбодеянию. Это должно было, естественно, отражаться и на всей семейной жизни. Дети, семейное чувство — все это лежало в стороне от идеального мира рыцаря, не вдохновляло его, семья была для него лишь внешней организационной формой его будничной жизни. Мы не должны поэтому создавать себе романтического представления о нравах, господствовавших в этой среде.
Если безумный юноша овладевает девушкой, толпа называет это любовью, в то время как гораздо верней сказать, что это ненависть.
Женское помещение в замке — помещение, где работали женщины, — было в большинстве случаев вместе с тем и гаремом рыцаря. Таково же и его отношение к женщинам. Помещик-рыцарь имел право делать с женами и дочерьми своих вассалов все, что он хотел, и он так и поступал. Если они ему нравились, то ничто не могло ему помешать удовлетворить свое желание. Так называемое jus primae noctis (право первой ночи), существование которого столь часто подвергалось сомнениям, было не более как совершенно «естественным правом», вытекавшим из понятий собственности.
Поэзия «миннединства» была всегда связана только с высшей и богатой аристократией. Большая часть рыцарства принадлежала к мелкому дворянству, которое жило не в пышных замках и крепостях, а в жалких жилищах, чуждых всякой поэзии. Достаточно вспомнить описание родового замка Гуттена Штекельберга, сделанное им, хотя его замок и принадлежал к числу более завидных. Да и вся жизнь низшего дворянства была лишена всякой поэзии. Так или иначе, большинство из них занимались разбоем и грабежом. Сегодня их ожидала добыча, завтра — удары. При таких условиях нравственные представления этого класса должны были отличаться грубостью и низменностью.
Любая беззащитная женщина, все равно, носила ли она еще детские башмаки или уже приближалась к старости, подвергалась насилию всей шайки, в руки которой попадала, как господина, так и его слуг. Так же поступали и с женами и дочерьми своих же товарищей по ремеслу.
И каждый старался уже заранее отомстить другому, так сказать, авансом. Существовала характерная поговорка: «Мужики убивают друг друга, а благородные делают друг другу детей».
У оседлой части низшего дворянства, живущей исключительно трудом крепостных и не занимавшейся грабежом или потому, что в данной местности нечего было грабить, или деревни и города так умели защищаться, что разбой был сопряжен со слишком большим риском, половая нравственность была менее дика, отличаясь, однако, и здесь достаточной снисходительностью. В хронике вюртембергского графа фон Циммерна приведен случай, несомненно типичный, прекрасно характеризующий нравственную распущенность мелкого дворянства XV и XVI вв. Жены рыцарей, впрочем, не отличались в большинстве случаев такой требовательностью в выборе любовника, как дама, о которой идет речь в указанной хронике, изменившая мужу с другим рыцарем, так как довольствовались охотно «конюхами, виночерпиями, истопниками и шутами», даже крепостными крестьянами, как видно из пословицы, отвечающей на вопрос: «В какой месяц мужик более всего занят?» — «В мае, так как ему приходится тогда еще ублажать жену своего господина».
Эта нетребовательность объясняет тот удивительный факт — по ядовитому замечанию Бернгарта фон Плауена, — что среди знати и рыцарства встречалось гораздо больше безобразных физиономий, чем среди городского бюргерства. Большинство знатных, по его словам, родились от грязных мужиков и последних конюхов.
Если низшее дворянство представляло класс, экономически не нужный, то крестьянство, ближе всего стоявшее к феодальной знати и имевшее с ним очень много точек соприкосновения, представляло из себя класс, находившийся тогда в процессе полного преобразования. Города нуждались все в большем количестве съестных припасов, а также сырья — шерсти, льна, кож, дерева, красящих веществ и т. д.
Производителем всех этих предметов становилась деревня. Под влиянием этого радикального переворота изменилась и половая мораль крестьянства. Стерлись прежде всего старые патриархальные отношения внутри семейного союза, и быстрее всего там, где росло экономическое значение крестьянства, увеличивалось число батраков и батрачек, и последние превращались из помощников и членов семьи в простых наемных рабочих.