О гнусностях всадников и рыцарей XV в. один хронист сообщает следующее: «В особенности страдали женские монастыри. Не щадили даже маленьких девочек, а жен прямо вытаскивали из домов мужей». Такие же сведения имеются у нас о поведении ландскнехтов в XV и XVI вв. Эти последние также никого не щадили — ни девочек-под-ростков, ни старух, ни беременных. Все без исключения подвергались насилию. Особенно варварски, конечно, вели себя ландскнехты при взятии осажденных мест. В таких случаях «право» ведь на их стороне, и правом этим пользовались, насилуя женщин особенно утонченным образом и потом убивая жертв своих скотских вожделений.
Вот для примера описание событий, имевших место при взятии и опустошении городка, описание, которое мы находим у одного хрониста:
«Много замужних женщин и девушек, даже беременных, подверглись насилию как в самом городе, так и за его чертой. У одной беременной женщины вырвали груди. Двенадцатилетнюю девочку растлили до смерти, изнасиловали даже почти столетнюю старуху. Одну благородную даму так обыскали, думая найти у нее золото, что та от ужаса и стыда скончалась. На глазах у мужа увели жену и молоденькую дочку, а его самого убили и т. д.»
Эта картина типична, и из истории Тридцатилетней войны можно бы было привести еще сотню подобных описаний.
Все сказанное здесь о ландскнехтах вполне приложимо и к морали большой дороги, кишевшей тогда всевозможными отбросами. О Баварии XVI в., например, сообщается: «Страна изобиловала бывшими ландскнехтами и солдатами, ставшими ворами и разбойниками, разнузданными голодными бродягами и босяками всех видов». Немало преступных элементов встречалось и среди «бродячего люда», среди тех многих людей без роду и племени, которыми тогда были полны проезжие дороги. Разумеется, в них нельзя видеть только преступников. Но, с другой стороны, не следует забывать, что среди бродяг находилось много разбойников, так как и эта группа еще в большей степени, чем ландскнехты, состояла из деклассированных. Там, где разбойники (Landzwinger, как их называли) были в большинстве, они, разумеется, не просили милостыню и не вступали в переговоры, а удовлетворяли свои желания силой — грабили, убивали, насиловали. Даже на улицах многих городов честь женщины никогда не была в безопасности, это видно из частых и строгих указов городских властей, направленных против возраставшего числа «насилий над честными женщинами и девушками», а также из постановлений, которые запрещали женщинам выходить на улицу без света и без мужской охраны.
Неограниченная возможность наслаждаться жизнью вела к нравственной разнузданности крупного бюргерства и княжеского окружения. Там, где отсутствует производительный, доставляющий удовольствие труд, половой инстинкт искусственно доводится до крайности. Так как ни физические, ни психические силы человека не расходуются в борьбе за существование, то они направлены на беспрепятственное удовлетворение чувственных, инстинктов, и прежде всего половых. Удовольствие, которого ищут у Вакха и Церерь[89], не атрофирует желание и силу, а, напротив, подкрепляет их, постоянно создавая эротические мысли, представления и воздействия. Бсе чувства и мысли сосредоточиваются, таким образом, на эротике, все сводится к половому наслаждению.
У культурного человека — любовь не только проявление инстинкта размножения, но и стремление к более интенсивной личной жизни, к индивидуальному психическому обогащению, к более успешному саморазвитию. И в самом деле, ничто так душевно не обогащает человека, как его интимные отношениях с представителем другого пола. Каждая из сторон получает, так сказать, две души, каждая дополняет другую, что позволяет им стать цельными и совершенными.
Человек по своему существу моногамен, поэтому он может и должен удваиваться, чтобы обогатить свою индивидуальность и достигнуть полной внутренней гармонии, но он лишен возможности таким же образом умножать себя и обогащаться до бесконечности. Человек не в состоянии любить одновременно несколько представителей противоположного пола. Он способен разве что воспроизвести во множественном числе внешнее, животное проявление любви, повторять со многими сам половой акт. Но в таком случае любовь сведется к простому удовольствию. Везде там, где совершается эта подстановка, результатом ее как для отдельного индивидуума, так и для всего общества является уже не внутреннее обогащение, а оскудение. Из источника индивидуального и социального совершенствования любовь превращается в простое наслаждение.
Там, где любовь сведена к удовольствию — это происходит повсюду, где чувственное удовольствие есть результат роскоши, — на первом плане стоит принцип разнообразия. Это разнообразие достигается одновременным половым общением с несколькими мужчинами или несколькими женщинами. Тенденция эта главным образом выражается в возникновении института постоянной любовницы или постоянного любовника. Муж имеет кроме жены еще одну или несколько метресс, порой тут же, в своем доме. Гейлер из Кайзерсберга пишет: «Есть и такие мужчины, которые содержат в своем доме рядом с женой еще публичную женщину». Жена часто не только супруга, но и метресса другого, порой третьего и т. д. Большинство сексу-ал-психологов ошибочно называют это «прирожденной склонностью женщины к проституции», потому что исходят из отдельных индивидуальных случаев. На самом деле это социальное и потому заурядное явление, обусловленное вышеприведенными экономическими причинами. Уже в романе о Розе говорится поэтому, правда грубовато, но не без основания: «Estes ou futes, g'effet ou de volonte putes»[90].
Бесчисленное множество мужчин в такие эпохи находят совершенно естественным, что их жены имеют любовников или являются метрессами других. Надо, впрочем, заметить, что чаще всего здесь сказывается рафинированность мужей, а не их снисходительность или справедливость, предоставляющая другим те же права, какие они сами присвоили себе. Мужчина находит у проститутки больше наслаждения — ибо она утонченнее решает проблему любви, сведенной к простому удовольствию, — и потому превращает в проститутку свою собственную жену. Молчаливым соглашением является при этом требование, чтобы жена, сходясь с любовником, избегала беременности. Только беременность дискредитирует, потому что компрометирует не самый факт, а неловкость, неумение соблюдать правила любви, ибо любовь не более чем игра.
Женская неверность ограничена, таким образом, исключительно неудобными последствиями. Вместе с тем в таком классе совершенно видоизменяются и понятия о «приличии». Приличным считается муж, уважающий права любовника и умеющий так устроить дело, что ни любовник, ни жена не попадают перед ним в неловкое положение.
В нужный момент он покинет комнату или квартиру, никогда он не появится на сцене в неурочный час — если бы он поступил иначе, он нарушил бы правила приличия.
Воплощением добродетели считается в такие эпохи женщина, отдающаяся другим только в период беременности, виновником которой является ее муж, так как последний уже не рискует в таком случае воспитать детей, принадлежащих не ему. «Беременная женщина не может быть неверной», — гласила распространенная поговорка.
Под влиянием этого меняется и жизненная мудрость женщины. Один современник говорит: «Как только женщина забеременеет, она уже считает, что не может оскорбить мужа и сделать его рогоносцем, и ни в коем случае не отказывает своим друзьям». Последствия этой философии обрисовывает поговорка: «Беременные женщины отдаются тем охотнее». Однако, жена не всегда становится матерью от мужа, вместе с тем она желает избежать последствий и от связи с любовником, не отказываясь, однако, от радостей незаконной любви. Как быть в таком случае? Очень просто. Не следует ограничиться одним любовником, надо их иметь несколько. «Кто живет одновременно с многими мужчинами, не может забеременеть», — гласит поговорка.
Материал, по которому мы могли бы судить об извращенности, царившей среди крупного бюргерства в эпоху Ренессанса, чрезвычайно богат, и мы можем здесь сослаться на те цитаты, которые приведены нами в других местах.
В своей истории города Любека Бекер сообщает о том, как жаждавшие любви патрицианские жены, которым обстоятельства не позволяли держать официального любовника, вознаграждали себя за потерю любовных наслаждений:
«В 1476 г. жены патрициев Любека отправлялись вечером под густой вуалью в винные погребки, чтобы в этих очагах проституции удовлетворять свои желания, оставаясь неузнанными».
Как видно, те же методы, как в императорском Риме. И в этом нет ничего удивительного: экономическая ситуация культурных наций в эпоху Ренессанса походила на экономическое положение Рима.
Институт любовников и метресс получил наиболее ясно выраженное официальное значение при дворах и среди придворной аристократии. Каждый князь содержал фавориток, т. е. при каждом дворе существовала целая свита обворожительных проституток. Большинство из них принадлежало к придворной аристократии, но и бюргерство поставляло очень часто метресс для княжеского ложа.
Mezeray рисует в своей «Истории Франции» поразительные картины этой испорченности нравов. «Началась она, — говорит он, — в царствование Франциска I, получила всеобщее распространение во времена Генриха II и достигла, наконец, крайних степеней своего развития при королях Карле IX и Генрихе III».
Генрих VIII, король Англии, по очереди приглашал двух хорошеньких дочек пекарей, Людовик XIII Французский имел несколько метресс из горожанок, бранденбургский курфюрст Иоахим I жил с развратной вдовой литейщика, красавицей Сидовин. Можно было бы привести сотню имен. Придворные дамы часто составляли не что иное, как официальный гарем князя. Приобщение к чину придворной дамы значило часто не более как т