Никки практически чувствовала эти прожигающие насквозь взгляды.
— Тебе для этого понадобилась большая смелость, — заявила она.
Шина, теребившая кулон большим и указательным пальцами, пожала плечами.
— Это был всего лишь небольшой жест. Уверена, никто его и не запомнил.
— А я не сомневаюсь, что запомнили.
— Нет, — отрезала Шина. Ее упрямый тон поразил девушку. Быть может, Шина считала, что ответственность за смерть Гульшан в первую очередь лежит на ней. Поэтому Никки не стала возражать старшей подруге, ожидая, когда спадет напряжение.
— Пора возвращаться, — сказала Шина. Она повернула ключ в замке зажигания и задом стала выезжать из парка. Вместе с мотором включилось радио, и салон заполнили звуки старой индийской любовной баллады. По мере того как машина удалялась от пустынного парка, Шина постепенно успокаивалась. И даже принялась подпевать балладе.
— Знаешь эту песню? — спросила она, когда певец дошел до припева.
— Мама наверняка знает.
— О, несомненно. Это классика, — Шина прибавила звук. — В его голосе слышится неподдельная печаль.
Негромким голосом певец повествовал о тяжести, лежащей на его сердце, и обуревающем его томлении. Никки невольно призналась себе, что мелодия хватает за душу. Показались улицы Саутолла. Баллада превратилась в музыкальное сопровождение к кадрам проплывавших мимо ювелирных лавок и киосков с джалеби. Несмотря на зловещую историю, только что поведанную Шиной, Никки понимала, что для многих людей это место — родной дом и они помыслить не могут уехать отсюда.
Они уже въезжали на парковку банка, когда Шина пробормотала:
— Черт! — ее взгляд был устремлен на чью-то фигуру в отдалении.
— Это Рахул? — спросила Никки, прищурившись. Шина кивнула. Она припарковалась в самом дальнем от въезда месте и заглушила двигатель, но не сделала ни малейшего поползновения выйти из машины. — Подожду, пока он зайдет внутрь.
— Когда вы перестанете избегать друг друга на людях? — поинтересовалась Никки.
— В данный момент мы избегаем друг друга и наедине.
— Почему? Что случилось?
Шина повернула ключ в замке зажигания. Двигатель снова заурчал, из динамиков полилась мелодия.
— Мы стали близки физически.
— И что?
— Все происходит слишком быстро. Муж ухаживал за мной несколько месяцев, прежде чем мы посмели взяться за руки. С Рахулом же я спустя два свидания перешла от поцелуев в щеку к интимным отношениям.
— По-моему, между вами все так стремительно развивается, потому что вы увлечены друг другом и испытываете новые переживания. Кроме того, у тебя уже есть опыт. Нельзя сравнивать роман на этом этапе жизни с первым браком, который начался четырнадцать лет назад.
— Я понимаю, — вздохнула Шина. — Но мне недостает волнения, сильных чувств.
— Попробуй обсудить это с Рахулом.
— Разговоры не помогут. Я могу рассказать все это тебе, но не ему.
— И все-таки попробуй.
Шина снова вздохнула.
— Вчера вечером я сказала Рахулу, что нам нужна передышка. Ему все утро удавалось держаться от меня подальше. Я не хочу пересекаться с ним сейчас, иначе он подумает, что это какая-то дурацкая игра в труднодоступность.
Шина вдруг ахнула и пригнулась. Ее движение напугало Никки.
— Он идет сюда, — прошипела Шина. И действительно, к машине приближался Рахул. Внезапно Шина развила бурную деятельность. Покрутила настройку радио, перегнулась через Никки, чтобы открыть бардачок, и стала рыться в ворохе старых штрафов за парковку. Мужчина постучал в окно.
Шина опустила стекло.
— Ой, привет, — беззаботно прощебетала она.
— Здравствуй, — сказал Рахул. — Все в порядке?
— М-м… О, да. Мы сейчас разговариваем, так что извини…
— Конечно. Я заметил, что у твоей машины включены фары, и решил проверить, есть ли кто-нибудь внутри. Опасался, что у тебя сядет аккумулятор.
— Спасибо. У нас все хорошо.
Побагровевшие щеки Шины свидетельствовали, что у нее отнюдь не все хорошо.
— Ладно, — сказал Рахул и направился к зданию.
Они посмотрели ему вслед, а когда он вошел в банк, Шина тяжело вздохнула.
— Как думаешь, хорошо я изображала самообладание?
— Не знаю.
— Боюсь, он меня раскусил, — она похлопала ладонями по щекам. — А теперь я опоздаю на работу, потому что не могу вернуться туда такая разгоряченная.
— Извини, что отняла у тебя много времени, — сказала Никки, взглянув на часы на приборной панели. — Не знаю, с чего я взяла, перед тем как войти в банк, что мы просто поболтаем у стойки.
Шина взмахнула рукой возле лица, словно отгоняя извинения Никки.
— Ты же не знала, что история окажется такой запутанной. Никто не знал. Если убивают девушку, нормальному человеку и в голову не придет, что к этому приложили руку самые близкие ее люди. Никто не примет в расчет подобную возможность, пока не поймет, что происходит в общине.
— Я думала, что хорошо понимаю, — задумчиво произнесла Никки. — Когда Тарампал рассказала мне о самоубийстве Майи, я была потрясена, но потом вспомнила, какое значение у нас придается чести. Я не думала, что здесь кроется нечто большее…
Тут голос Никки затих. Самоубийство Майи. Эти слова, прозвучавшие в замкнутом, тесном пространстве, резанули слух. В ее мозгу начал зреть ужасный вопрос. Очевидно, Шина это заметила. Она мгновенно перестала приводить в порядок свое раскрасневшееся лицо и опустила руки на колени. В повисшей тишине Никки набралась смелости и задала тот самый вопрос:
— Майя действительно покончила с собой?
Ответ Шины был неожиданно скорым:
— Думаешь, она была способна на такое?
— Я ее не знала.
Шина вздохнула с явной досадой.
— Ну же, Никки. Современная девушка оставляет предсмертную записку с признанием в своих «грехах» и «порушенной чести семьи»? Майя была слишком европеизирована для таких понятий.
Тарампал о записке не упоминала. По ее версии, события развивались стихийно: Джагги пригрозил разводом, и Майя сразу ударилась в панику.
— Кто же тогда написал записку? — спросила Никки.
— Вероятно, тот, кто ее убил.
— Ты же не думаешь… — от потрясения у девушки мороз по коже побежал. — Джагги? Из-за ее романа?
— Может, конечно, роман и был, кто знает? — возразила Шина. — Джагги жуткий ревнивец. А Тарампал его подзуживала: шпионила за Майей и вообще считала, что каждая улыбка, адресованная ею мужчине, доказательство того, что она с ним спит. Она внесла свою лепту в разлад.
— А полицейского расследования разве не было? Как это возможно?
Шина пожала плечами.
— Я знаю, что Кулвиндер однажды пыталась поговорить с полицейскими, но те считали, что свидетельств преступного умысла нет.
— То есть они просто закрыли дело?
— У них были показания: жёны нескольких друзей Джагги заявили, что Майя с некоторых пор подумывала о самоубийстве. Они говорили так, будто были очень близки с ней — одна компания, клуб жен и все такое, — но я могу заверить тебя, что Майя с ними практически не общалась. У нее имелись свои подруги.
— И где же они были, эти подруги? — воскликнула Никки. — Почему не сказали свое слово?
— По-видимому, из страха. Люди побоялись встать на защиту Майи. Риск слишком велик, при том что никто точно не знает, действительно ли дело тут нечисто. Даже Кулвиндер теперь избегает полиции. Иногда я вижу, как она возвращается с рынка кружным путем, чтобы не проходить мимо участка. Наверное, кто-то предостерег ее, чтобы не раскачивала лодку.
По спине у Никки пробежал холодок. Она бездумно заявилась в дом, где, возможно, произошло убийство — умышленное убийство.
— Тарампал там не было, когда это случилось, верно?
— Да. Помню, что видела ее в тот вечер на мероприятии в храме. Но Кулвиндер так и не простила Тарампал. Та заявила полиции, что за день до смерти Майя угрожала сжечь дом, — Шина закатила глаза. — Если Майя что-то подобное и говорила, то наверняка это было вырвано из контекста. А Тарампал выставила ее этакой обезумевшей женой из индийского фильма.
«Она была очень неуравновешенная», — твердила Тарампал.
— После таких показаний самоубийство выглядело еще более правдоподобным.
— Да, — подтвердила Шина. — Тарампал рабски предана этому парню.
Сын, о котором Тарампал всегда мечтала. Никки покачала головой.
— Как же всё…
— Извращено? Запутано? — подсказала Шина. — Теперь понимаешь, почему я советовала тебе не совать нос в чужие дела? Это опасно.
Никки это понимала, но отступаться все равно не желала.
— А как насчет записки? Она была написана почерком Майи?
— Во всяком случае, похожим. Полицейские не усомнились, что это предсмертная записка. Они сказали Кулвиндер, что строчки были смазаны, словно Майя плакала.
— Прекрасная деталь, — сухо бросила Никки. — Похоже, они цеплялись за любые мелочи, указывающие на самоубийство. Тут тебе ни головоломных расследований, ни лишней нервотрепки. Бедная Кулвиндер.
— Да уж. У Кулвиндер не было ни малейшего шанса проникнуть в дом Тарампал, не говоря уже о том, чтобы обыскать его в поисках образца почерка Майи.
Никки уронила голову на руки.
— Какая мерзость, Шина. Мы сидим тут, почти уверенные в том, что невинная молодая женщина была зверски убита.
— Но доказательств нет и не будет, — возразила Шина. — Запомни это, Никки. И не пытайся геройствовать. Не выйдет.
Прежде чем выйти из машины, Шина не забыла поправить воротничок, чтобы прикрыть кулон.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Гита жестикулировала так ожесточенно, что ее сильно начесанные крашенные хной волосы дрожали и покачивались над головой.
— Тогда ему сказали, что в грязных ботинках въезд в их страну запрещен. Можешь себе представить? Какое счастье, что Никки и Минди не нужно мотаться по командировкам. Эти таможенники такие придирчивые.
— Я думала, австралийские таможенники следят за грязной обувью, чтобы частицы чужой почвы не попадали на их родную землю, — заметила Харприт, пропустив мимо ушей шпильку в адрес своих дочерей, которые не имели выгодной работы и не разъезжали по заграничным командировкам.