— Врач сказал, что уже завтра ты сможешь вернуться домой, — Минди посмотрела на маму. — Мы приготовим для тебя твою бывшую спальню…
Мама резко повернулась на каблуках и вышла из комнаты. «Что с ней?» — хотела спросить Никки.
Проводив маму взглядом, Минди снова посмотрела на сестру и, казалось, прочитала вопрос на ее лице.
— Не волнуйся за нее. Значит, ты ничего не помнишь?
— Помню, как он меня ударил. Потом я отключилась, — пролепетала Никки. В ее памяти вспыхивали и исчезали обрывки событий. — Там было двое, — добавила она.
— Они подожгли квартиру, — сказала Минди.
— Подожгли? — Никки попыталась сесть.
— Т-с-с, — проговорила Минди, мягко укладывая сестру обратно на постель. — Не надо так резко вставать. Все в порядке, пожар был только на кухне. Они устроили поджог и сбежали, но дальше огонь не распространился.
— Как удачно, — Никки представила себе квартиру, объятую пламенем, и содрогнулась.
— Не то слово. Все могло закончиться гораздо хуже. Тебе повезло, что эти женщины оказались рядом. Они тебя спасли, по крайней мере, я так поняла из объяснений полиции.
— Какие женщины?
— Твои ученицы.
— Они там были?
— Ты не знала? — Минди явно растерялась. — Что же они делали в твоем районе?
Никки силилась восстановить тот день в подробностях, но у нее осталось лишь смутное воспоминание о занятии кружка. Потом она узнала правду про Джейсона. Но разве между этими событиями и нападением мужчины не прошло какое-то время? Джагги. Тарампал. Память возвращалась к ней урывками. Когда там оказались вдовы? Почему? Может, их кто-то предупредил?
— Они пришли, чтобы спасти меня, — проговорила Никки со слезами на глазах.
Врач сообщил Кулвиндер, что у нее отравление дымом.
— Мы оставим вас на ночь, чтобы понаблюдать за симптомами, а потом вы сможете отправиться домой.
Когда он вышел из комнаты, Сараб взял жену за руку. Глаза у него были покрасневшие и усталые.
— О чем ты думала, когда бросалась в огонь? — спросил он. Кулвиндер хотела было ответить, но у нее пересохло в горле… Она указала на кувшин с водой, стоявший на столике у кровати. Сараб налил стакан, подождал, пока она выпьет.
— Я думала о Майе, — сказала наконец Кулвиндер.
— Ты могла погибнуть, — проговорил Сараб. Рыдание вырвалось у него из горла, и он уткнулся лицом в ее руки. Он плакал о жене и дочери, плакал от страха — соленые капли текли по рукам Кулвиндер, просачиваясь ей под рукава. Женщина была ошеломлена. Она хотела успокоить Сараба, но смогла лишь взять его за руку.
— А Никки? — спросила она.
Сараб поднял голову и вытер глаза.
— С ней все в порядке. Я только что видел в коридоре ее сестру. Она пострадала, но поправится.
Кулвиндер откинулась на подушку и закрыла глаза.
— Слава богу.
Женщина боялась задать следующий вопрос. Она пристально посмотрела на мужа, и он понял ее без слов.
— Его арестовали. Я говорил в холле с матерью Никки. Полиция хочет допросить девушку, прежде чем предъявлять ему обвинение, но сейчас он арестован за то, что ворвался в ее квартиру и напал на нее.
— А за Майю?
— Похоже, они откроют дело, — ответил Сараб. — Он может надолго сесть в тюрьму.
Теперь пришла ее очередь плакать. Сараб решил, что это слезы облегчения, но Кулвиндер перенеслась в прошлое, вспомнив, как благословляла этого мальчика. Он оказался чудовищем, а ведь в какой-то момент она называла его своим сыном.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В детской спальне Никки до сих пор остались следы ее подростковых увлечений. Стены были испещрены обрывками скотча, которым она приклеивала плакаты, на комоде по-прежнему стояло несколько старых фотографий в рамках.
Никки часто прицепляла пачки сигарет липучкой к обратной стороне изголовья кровати, но однажды пачка упала, и ей пришлось перейти на скотч. Интересно, не осталось ли там чего, спросила себя девушка. Не помешало бы сейчас выкурить сигаретку. Никки присела на корточки рядом с кроватью, сунула руку в узкое пространство между изголовьем и стеной и вдруг услышала, как кто-то поднимается по лестнице. Она отпрянула от кровати, но у нее, как назло, застрял локоть. Появившаяся на пороге мама увидела, что Никки извивается на полу, словно насекомое.
— Э-э… Я уронила сережку, — пробормотала девушка.
Каменное лицо мамы свидетельствовало, что ей все известно. Она пододвинула кровать, чтобы дочь могла вытащить руку, и вышла из комнаты. Никки последовала за ней вниз, на кухню.
— Мама…
— Я ничего не хочу слышать.
— Мама, пожалуйста! Сколько еще это будет продолжаться?
С тех пор как девушку сегодня утром выписали из больницы, мать не смотрела ей в глаза.
Она продолжала хлопотать, занимаясь обычным утренним делом — уборкой вчерашней посуды. Громко звякали тарелки, хлопали дверцы буфета. Никки хотелось закричать, перекрывая шум: «Я, черт возьми, взрослая!»
— Мам, извини за сигареты, — начала Никки.
— Ты полагаешь, дело в сигаретах?
— Дело во всем. В моем переезде, пабе… Во всем. Прости, что у меня все вышло не так, как ты хотела.
— Ты лгала, — вымолвила мама, глядя прямо в глаза Никки. — Тот кружок, который ты вела. Ты внушила нам, что учишь женщин читать и писать, а на самом деле… — она покачала головой, не находя слов.
— Мама, некоторые из этих женщин на протяжении всего замужества могли только гадать, каково это — получать удовольствие с собственным мужем. Другие скучают по близости, которая была у них с мужьями, и просто хотели вновь пережить эти мгновения.
— А ты вообразила, что можешь спасти мир, заставив их поделиться этими историями.
— Я их не заставляла. Это сильные женщины, их ни к чему нельзя принудить.
— Ты не имеешь права лезть в личную жизнь других женщин, — воскликнула мама. — Посмотри, в какие неприятности ты вляпалась.
— Никуда я не вляпалась.
— Этот человек напал на тебя, потому что ты ввязалась не в свое дело.
— Кружок тут совершенно ни при чем, это все из-за Майи, убитой им женщины.
— Если бы ты с самого начала туда не лезла…
— Выходит, я сама напросилась?
— Я этого не говорила.
— Тогда почему ты так злишься? — воскликнула Никки.
Мать взяла тряпку, словно собиралась приняться за уборку, но тут же выронила ее.
— Ты ведешь двойную жизнь. Я последний человек, который обо всем узнает. Ты всегда что-то от меня скрываешь.
— Мам, я не знаю, как быть с тобой честной, — призналась Никки.
— Все это время ты разговаривала с совершенно незнакомыми людьми об интимнейших вещах. С ними ты была честна.
— В последний раз, когда я говорила в этом доме правду, разразилась грандиозная ссора, и я съехала. Меня назвали эгоисткой, поскольку я не хотела того, чего хотели для меня все остальные.
— Мы знаем, что для тебя лучше.
— Я так не считаю.
— Если бы ты рассказала мне, чем занимаешься, я могла бы предупредить тебя об опасности, и если бы ты послушалась, этот человек не стал бы тебя преследовать. Скажи мне: оно того стоило? Стоила твоя саутолльская затея того, чтобы чуть не погибнуть?
— Но эти женщины примчались, чтобы спасти меня! — воскликнула Никки. — Даже Кулвиндер! Я должна была сделать что-то стоящее, если они рисковали ради меня жизнью. Мама, моя «саутолльская затея» вовсе не пустая похабщина, и я в любом случае не собираюсь ее бросать. Благодаря нашим встречам эти женщины по-настоящему ощутили, что их одобряют и поддерживают. Впервые в жизни они смогли открыто поделиться самыми сокровенными мыслями и узнать, что они не одни такие. Я помогла им понять это, и у меня появилось желание учиться у них, как они учились у меня. Эти женщины привыкли при каждой совершаемой над ними несправедливости подставлять другую щеку, потому что считается неприличным соваться не в свое дело или заявлять в полицию и выдавать своих. Но они без колебаний бросились мне на помощь и подвергли себя риску, когда я оказалась в опасности. Они знают, что способны сражаться.
У Никки перехватило дыхание. Она слишком быстро тараторила, ожидая, что мама вот-вот ее перебьет, но женщина молчала. Ее суровый взгляд смягчился.
— Вот почему отец считал, что из тебя получится отличный адвокат, — произнесла наконец она. — «Эта девушка отыщет логику в чем угодно», — говаривал он.
— Но я так и не убедила его смириться с моим нежеланием идти в юристы.
— В конечном счете убедила бы, — ответила мама. — Он же не отвернулся от тебя навсегда.
— Такое чувство, что отвернулся, — призналась Никки. — Мне все время кажется, что именно я воздвигла вечную стену молчания между нами. Папа умер, сердясь на меня.
— Вовсе нет.
— Откуда тебе знать?
— В момент смерти он был очень счастлив. Клянусь тебе.
Сначала Никки приняла блеск в маминых глазах за слезы, но потом заметила, что губы ее тоже слегка подрагивают.
— О чем это ты?
Мама не выдержала и улыбнулась. Щеки ее залились румянцем.
— Когда я говорила, что твой отец умер в постели, то не имела в виду, что он умер во сне. Но позволила тебе так считать, потому что… — Харприт поперхнулась. — Потому что он умер в разгар напряженной деятельности. Постельной деятельности.
Никки вдруг все поняла.
— Его сердечный приступ был вызван вашим… взаимодействием?
Никки замахала руками, в общих чертах изобразив половой акт.
— Напряженной деятельностью, — повторила, уточняя, мама.
— Мне не обязательно было это знать.
— Бети,[31] я не могу позволить тебе так терзаться. У папы были проблемы с сердцем еще до того, как ты бросила университет. Он умер не от горя или разочарования. Тебе могло так показаться, потому что, когда ты видела папу в последний раз, он был угрюмым, но в Индии ему удалось посмотреть на мир иначе. Как-то днем мы поехали навестить родственников, и твой дядя рассуждал, насколько развита индийская система образования по сравнению с нашей. Ты же их знаешь: при любом удобном случае семейный сбор превращается в состязание. Твой дядя рассказывал о сложнейших школьных проектах, которые должна была выполнять его дочь Равин, а ведь она еще в начальной школе. Он сказал: «Школа Равин гарантирует успешность всем своим ученикам. Чего еще желать?» Папа ответил: «А моих дочерей учили выбирать собственный путь к успеху».