– Кара, любимая, я первый? Только честно.
Она закивала.
– Да. Первый!
– О-о-о… любимая. Тебе будет больно, – он будто отрезвел от осознания этого и замер.
– О! Нет, пожалуйста! – Она крепко ухватила его за обе руки. – Прошу, любимый, продолжай… я хочу… очень хочу, чтобы и ты почувствовал мою любовь… чтобы и тебе было хорошо, также как мне.
Он, совершенно не двигаясь, отвернувшись, лежал на ней и молчал.
– Ну, пожалуйста, не убивай меня сейчас. Я хочу познать и твоё наслаждение мною.
Эти слова подействовали волшебным разрешением. Радмир приподнялся, поцеловал любимую в губы и перевернул её на живот, подложив под него самую большую подушку.
– Сомкни ноги, Кара, и не раздвигай их. Я войду в тебя так, сзади, надеюсь, это снизит болевые ощущения от моего проникновения в тебя. Она подчинилась, но Радмир стал целовать её спину и ягодицы, а пальцами ласкать её влагалище сзади через сомкнутые бёдра. Их возбуждение нарастало. Карина стала двигаться вместе с ним в такт ласкающих проникновений его пальцев. Прильнув губами к любимой, Радмир упорным движением бёдер вошёл в неё сзади. Его резкие короткие толчки стали глубокими и сильными. Девушка почувствовала мгновенную боль, которая раскатилась по всему телу, но уже через несколько секунд стихла. Она услышала глубокий стон:
– А-а… любимая, что же ты со мной сделала.
Карина не понимала, что случилось, но перевернуться было невозможно, Радмир всем весом рухнул на тело любимой и прошептал ей на ушко:
– Я – не Бог твой, любимая, я – раб твой. Он содрогался от сладостного экстаза, лёжа на ней. На этих словах они оба погрузились в умиротворение.
Открыв глаза, Карина обнаружила, что лежит одна и под ней красное липкое пятно крови. От ужаса и волнения она подскочила, быстро натянула трусики и платье, стала думать, как стереть это пятно с кипенно-белого ковра. Она побежала в ванную. Между ног ощутила резь и колики. «Интересно, это у всех девочек такая боль… и как долго она продолжается? Может так неприятно только после первого раза… а если и все последующие сближения такие же неприятные по ощущениям…» – размышляла Кара. Найдя в ванной тряпку и чашку, она набрала воды, взяла мыло и пошла отстирывать пятно своего стыда. Она тёрла место на ковре с мылом, но убрала лишь ярко красный цвет, а след от пятна всё не удалялся и проявлялся. Карина надеялась, что пятно всё-таки исчезнет и продолжала его тереть, не услышав даже того, что Радмир стоит рядом и наблюдает за её тщетными попытками отмыть отпечаток их первой любви.
– Любимая, ты сотрёшь себе руки, а я хочу, чтобы они служили не ковру, а мне, ведь они могут ещё столько приятностей мне доставить. Карина подняла глаза на стоявшего рядом обнажённого и нагло ухмыляющегося любимого. Он был похож на скалу, на древнегреческую статую из гипса. Твёрдый, надменный и холодный.
– Оно не смывается, твой друг сразу увидит и поймёт, что тут было. Он запретит тебе приходить сюда и не будет больше тебе доверять.
– О, любимая, поверь, этот человек обязан мне по гроб жизни, поэтому если ей не понравится чистота её ковра, она может позволить себе купить новый. Карина замерла от неожиданности.
– Твой друг – женщина? – с прищуром спросила она.
Радмир сел рядом с ней на ковёр. Взял её за подбородок и, заглядывая в её тёмно-карие глаза, проговорил:
– Да. Это дом любовницы моего отца. Поэтому, прошу, не беспокойся, фактически – это мой дом. Я его содержу и оплачиваю для неё и папы. Так что мой друг в кавычках ничего не скажет и даже не посмеет подумать, – он, присев, перевернулся и лёг на подушку. – Иди ко мне, моя сладкая. Нам ведь скоро ехать обратно, а я хочу ещё хоть немного насладиться тобой.
Они снова любили друг друга, страстно и жадно целовались. В промежутках покоя говорили о следующем свидании, желая страстной близости. Уже стемнело, когда они оделись и, не убирав комнату, сели в машину. Радмир вёз возлюбленную в её дом и чем ближе они подъезжали, тем сильнее возрастала тревога Карины.
– Что с тобой, любимая, ты побледнела. И у тебя дрожит рука, – Радмир удерживал левую руку Карины в своей и чувствовал вибрацию и холод её ладони.
Девушка посмотрела на профиль её мужчины, и сказала в отчаянии:
– Какой-то панический страх, кажется, будто мы больше не увидимся. Никогда… Я хочу успеть попрощаться с тобой… Хочу сказать тебе, что наша единственная близость – самое дорогое, что есть в моём сердце. Я буду помнить о ней всю жизнь и… даже если меня не станет… или ты уйдёшь навсегда. У меня необъяснимое убеждение, что мы не свидимся больше никогда.
– Нет, стоп! Стоп… стоп… Мы так не договариваемся… и прощаться мы не будем. Ладно? Ты моя Кара, и я тебя не отдам никому, даже смерти.
– Не шути так… она любит проверять людей на зароки. Ты можешь накликать на себя беду – всерьёз одёрнула его Карина.
– Я не боюсь.
– Хочешь, я поднимусь с тобой и, если отчим посмеет тебя тронуть, я поставлю его на место?
Она отрицательно покачала головой:
– Тебя никто не должен видеть. Что будет со мной… если о тебе узнают? Как я буду дальше жить?
– Ты стыдишься меня? – обиженно спросил Радмир.
– Пожалуйста, не надо. Ты знаешь, что сейчас это ни к чему.
Подъехав к дому Карины, Радмир попросил не прощаться с ним и идти в дом. Он же будет стоять под её окнами и ждать. Когда она окажется в своей комнате и включит свет, он поймёт, что с ней всё хорошо и уедет. Но если она трижды помигает светом, значит, он поднимется на её этаж, чтобы защитить её.
Карина нежно поцеловала любимого в губы и произнесла:
– Я твоя Кара, Радмир, до последнего вздоха, – она вышла из машины и направилась к дому, а уже через минуту скрылась за дверью подъезда шестнадцатиэтажного дома работников РЖД.
Радмир нервничал, ожидая, когда загорится свет в её окне. Уговора не было, чтобы она его не включала. Он беспокоился, его переживание нарастало, но он сидел и ждал момента.
Через десять минут тревожного ожидания он услышал вой сирены. К подъезду, за котором скрылась Карина, подъехала и скорая, и полицейский патруль. Ужас охватил его. Выскочив из машины, Радмир побежал к подъезду девушки. Забежав в открытую дверь, он, перепрыгивая через ступеньки, преодолевал один пролёт за другим, слышав где-то наверху разговоры врачей и полицейских. Бездыханное тело молодой девушки лежало на пролёте четвёртого этажа.
– Она сама споткнулась, я ни в чём не виноват. Она сама… – кричал пьяный мужчина без майки в растянутых трико. – Это не я её убил… не я… она сама… дрянь.
Полиция уже скрутила мужчину и надела на него наручники. А тело молодой девушки врачи накрыли белой простынёй, не подпуская к трупу никого из посторонних.
Радмир пошатнулся, опираясь о стену спиной, ноги его стали ватными, в глазах потемнело, весь его счастливый мир рухнул в одно мгновение. Жёсткая боль колючей проволокой сковала его тело, в груди сжался воздух – стал спёртым и будто тухлым. Он не мог дышать. С трудом осознавая случившееся, Радмир опустил голову и его взгляд упал на пролёт между ступенями и зацепился за блеск. Это был перстень с рубином, выпавший из кармана Карины, подаренный ей матерью в память об отце. Он поднял перстень и сжал его в кулаке. Ярость и ненависть заполнили его сердце, лишь единственная мысль теперь занимала голову: «Ты не оставила мне любви, моя Кара… я отомщу».
Дяды
Эд Кузиев
Одетый в чистую белую рубаху, длиной до пят, подпоясанный красным ремешком, босоногий Еремей шёл следом за ведуньей. Не смотря на почтенный возраст, старуха передвигалась быстро, попутно отгоняя зверьё и прочую нечисть шепотками и заговорами. Даже хозяин леса – медведь старался обойти стороной, что уж говорить про других.
Чем ближе они подходили к Лысой горе, тем чаще встречались попутчики, которых Маланья приветствовала кивком, лишь изредка перебрасывалась парой фраз с другими ворожеями и ведунами. В какой-то момент из маленького людского ручейка образовалась полноводная река из сотен нарядно одетых мужчин и женщин. Молодые девушки щеголяли веником из полевых трав, призывно улыбались парням, но дальше взглядов их общение не заходило. Ближе к полудню группа достигла ворот, которую охраняли дюжина мужчин с самострелами. Они глядели хмуро из-под укреплённых шапок, часто вытирая пот со лба тыльной стороной ладони.
Внимание Еремея привлекла красивая девушка с лукошком, что шла отдельно от остальных. Глаза её были печальны, да и сама горбилась, словно несла непомерный груз. На голове венок из ковыля и чертополоха, что смотрелся, как сорочье гнездо. Девушка бросила грустный взгляд на ворожея и улыбнулась уголками губ. Парень заворожённо смотрел на её тело, слегка скрытое под прозрачной рубашкой.
– Куды пялишься? – подзатыльником вырвала из грёз Маланья. – То с Древьнем в гляделки играет, то с "кукушки" глаз не сводит. Того ли я в ученики взяла?
– Кукушка? – переспросил Еремей. – Та самая?
– Та, да не та. Эх, не скоро ещё научишься отличать добро от зла, хотя с какой стороны смотреть, – старуха задумалась на мгновенье, собираясь с мыслями. – Птица откладывает свои яйца в чужие гнёзда, птенец-приёмыш сбрасывает своих неожиданных братьев и сестёр, чтобы получать всю еду от отчима и мачехи. А эта… – махнула рукой в сторону девушки, – разлучает семьи. Мужик, потерявший голову от похоти бросает всё, что нажил: семью, дом, надел и бросается в объятия твари. Через полгода-год, она брюхатая бросает своего избранного, а новорождённого меняет на продление молодости. Только вот мужик… Через год с тоски угасает и лезет или в петлю, или теряется в лесу.
– А почему тогда кукушка?
– Разница то в чём? В чужой дом пошла, чужую радость и любовь ворует, а те, у кого она отняла, сброшены с родного гнезда.
Еремей ошарашено смотрел на кукушку уже другими глазами. Но молчал не долго, новый вопрос уже готов было сорваться с губ, как бабка зашипела на него.