Имя отца мальчика я уже слышал в своем особенном состоянии. Однако об этом сценаристу знать было совершенно не обязательно.
– Я понял. Но, с МёрМёр Валериан и его супруга никак не связаны?
– Абсолютно никак. – Эндрю, наконец, устал дымить, стоя прямо напротив меня, и приземлился с другой стороны ящика. – Это две разные истории, хоть и одна семья. МёрМёр – это быт Германа и его личный мир, как я смог для себя установить.
– Но почему ты так уверен, что Герман не мог заниматься такими ужасами исключительно для себя? – идея о том, что мое сознание все это время, сопровождал преступник, не давала мне покоя. – Может быть, он – настоящий маньяк? Ведь ты сам сказал, что никаких подробностей о его жизни нет.
– Я не знаю. Так чувствую. Могу ошибаться, – теперь я не видел выражения лица Паккарда, и так было даже лучше. Казалось, что в интонации сценариста начали проявляться нотки странной заинтересованности. – Но у меня слишком большой опыт с различного рода маньяками. Я пишу про них истории, а Герман на такого не похож. Он более интересный персонаж. И, когда люди так сильно зациклены на определенной личности, вплоть до того, что дают название поместью из-за стонов, которые якобы слышны по ночам… Реальные обстоятельства абсолютно противоположны слухам.
– Значит, именно поэтому МёрМёр называется именно так.
– Все верно.
Какие-то детали истории вставали на свои места, но я все еще был далек от сути. Поведение Валериана в моих видениях теперь выглядело обоснованным: чего еще можно было ожидать от младшего брата, который легко обошел старшего, был успешен, так еще и дал семье мальчика-наследника? В одном Эндрю был абсолютно прав. Если психическая нестабильность так стигматизирована сейчас, то пару веков назад Германа могли считать одержимым. А он точно не был виноват в том, что родился с определенными особенностями.
– Еще два момента… – я зажег свой смартфон и проверил время. Мы вели этот диалог уже четверть часа. Рано или поздно Хелен начнет переживать о своем кавалере и пойдет его искать. Нужно было заканчивать. – Когда мы обсуждали сценарий, ты сказал, что Реймонд страдал от психозов дяди, но сейчас выражаешь совсем другую позицию насчет последнего.
– Я это придумал, Боузи, потому что так нужно для сценария, – кажется, мужчина привык к моей назойливости и мои вопросы более его не удивляли. – Я понятия не имею, как взаимодействовали Бодрийяры в МёрМёр. Повторюсь еще раз, архив – не летопись. Там была всего одна постоянная прислуга, судя по переписи населения загородных участков. Старенькая бабушка.
Еще одна ниточка сплелась в небольшой, но крепкий узелок.
Бабушка.
Я почувствовал, как кровь приливала к лицу. То, что мы с Эндрю сидели в темноте, спинами друг к другу, было как нельзя кстати. Мое подозрительное выражение лица стало бы ужасным дополнением к странным вопросам.
– И еще ты говорил о том, что всем виновата мать, – негромко заметил я. – Но, пока ее поступок с постройкой отдельного дома выглядит даже благородно.
– Ты так думаешь?
Паккард тихо рассмеялся.
– Вы – поколение материалистов, Боузи. Мое воспитание и опыт работы с мотивациями в сюжетах абсолютно четко дают понять только одно. Быть изгоем в собственной семье может быть очень травматично для тех, кто к этой травме расположен. У тебя ведь нет родителей, верно?
Единственное, что мне теперь хотелось спросить у сценариста, было связано лишь с источником получения очередной нелицеприятной информации обо мне. Но дело было не доведено до своего логического конца, и я держался.
– Нет.
– Вот, а теперь представь свои ощущения, если бы они изначально были, но в какой-то момент просто отказались от тебя. Например, ты – уже взрослый юноша и все осознаешь, возможно, даже понимаешь, что чем-то отличаешься от окружающих, но всячески надеешься на принятие самых близких. Но вместо этого получаешь путевку в «ссылку», приглашение «жить отдельно, чтобы не беспокоить других». Как ощущения?
Теперь мне было понятно, почему Ангелина должна была предстать в сюжете нашего квеста «злой бабкой». Эндрю имел собственные убеждения на счет ее поступка, и его позицию нельзя было назвать неправильной.
Из полученной информации я мог составить лишь краткое резюме. Можно было обоснованно предполагать, что представлял из себя мой Мистер Неизвестный, и какие обстоятельства побудили его стать тем, кем он являлся на самом деле. Я вспоминал свои ранние видения о Германе: все они были полны попыток спастись от него и сбежать. Мне казалось, что он представляет собой величайшую опасность, и потому во время сеансов с Доктором Константином этот образ получил ярлык одного из пагубных режимов моей психики. «Карающий критик» – так мы его называли. Но правда заключалась в том, что младший сын семьи Бодрийяров не имел ничего общего с подобным паттерном. Скорее он сам был жертвой критики и страдал от нее на протяжении всей жизни. Почему же я убегал от него столько лет, прежде чем окраска силуэта сменилась с черной на белую? Что же позволило мне увидеть Германа с другой стороны? Кажется, именно в тот момент я наконец вышел из комнаты, в которой от него прятался, и смог разглядеть истину: его правда жизни слишком сильно напоминала мою.
В голову пришло видение о конфликте Бодрийяра с гостьей на кухне. До этого момента я никогда не возвращался к тому, что уже было уложено в голове: повторный анализ собственных «видений» казался мне бесполезным делом. Однако то, что я видел, представляло собой единственно несменяемые детали пазла. Сейчас, сопоставив одно с другим, я был уверен, что посуду в сына запускала именно Ангелина. Значит, того, что она изолировала своего неугодного потомка от успешной части семьи, было недостаточно.
Но хрупкий детский силуэт Реймонда уже присутствовал в доме дяди в тот самый день. И он был там и раньше – до прихода бабушки. Могло ли случиться так, что эта сильная, строгая женщина все же сломалась под давлением обстоятельств и отдала ребенка Герману после пропажи или отъезда любимого отпрыска? Почему же она не взяла внука на самостоятельное воспитание, если старший сын был для нее таким разочарованием? Может быть, чуть повзрослевший Рей все-таки смог отстоять свою точку зрения и наконец воссоединился с тем взрослым, который точно понимал его намного лучше, чем собственные родители?
Голова начинала идти кругом. Даже если все свежесобранные факты давали мне поверхностное знание о семье Бодрийяров, я не получал ответа на свой главный вопрос.
Почему я?
– Дуглас, зачем тебе все это?
Эндрю был мастером по обрыванию моих размышлений.
Должно быть, раскладывание теорий по полкам все же заняло какое-то время, и Паккард успел заскучать. Я тряхнул головой, будто это движение могло помочь отбросить мрачную пелену, что теперь покрывала меня от макушки до пят.
– Я думал пойти в архив сам, – без угрызений совести солгал я. – Но, видимо, ты рассказал все, что я мог бы там обнаружить, и теперь эта поездка не будет иметь смысла.
– Да. Но это не ответ. Зачем это тебе? – надавил Паккард.
Ни в одну из быстро придуманных версий достаточно эрудированный и сообразительный Эндрю просто не поверил бы.
Поэтому мне пришлось озвучить то, что было вообще никак не связано с моей мотивацией:
– Хочу выучиться на сценариста.
Творец прыснул:
– Чего? Ладно, это неплохо. Но причем тут эта ерунда? Сценарий про Германа и его заморочки уже написан.
Я набрал в грудь побольше воздуха и озвучил свой поток сознания:
– Я подумал, что у меня слишком слабая насмотренность и начитанность. Того, что транслируют в масс-медиа… Всего этого недостаточно, понимаешь?
Я вдруг резко осознал, что самое яркое вдохновение нужно брать от реальной жизни, из живых историй, и хотя бы одну из таких изучить досконально, чтобы потом понимать, как работать с материалом.
Вот это околесица получилась! Конечно, такой насмешкой над чужими судьбами я бы никогда в жизни не стал заниматься. Я переживал за украденные вещи, которые принадлежали тем, кого давно нет в живых, а о том, чтобы воровать реальную историю для создания крутого сюжета, не могло идти и речи. Это были слишком низко и представляло собой путь не творца, но настоящего паразита.
– О, ну… – от такого бреда опешил даже разумный Паккард. – Это разумно, Дуглас. Почему бы и нет.
– Д-да, – еле выдавил я. – Спасибо!
Сработало. Но даже если в архиве больше ничего не найти, я не могу просто взять и остановиться здесь и сейчас, оставив позади ряд ощутимых усилий.
– Эндрю, но я бы все-таки хотел узнать больше.
– Гм? – сценарист уже успел подняться и почти направиться к выходу.
– Чтобы завершить мое небольшое расследование, я должен понять, что у всего есть не только исток, но и конец, верно? – Дуглас, ну что ты несешь?! – Что случилось с особняком после смерти Германа? Куда, например, делся Реймонд? И у кого покупали этот дом нынешние владельцы? Ведь у кого-то было право собственности, кто-то же унаследовал его! Или этот кто-то, на худой конец, передал имущество в собственность местного управления?
Творец отложил свой курительный аппарат и углубился в поиски чего-то в собственном смартфоне. Я никуда не торопился – после получения последней информации и таких мощных ораторских упражнений во лжи настроение на работу было отыскать сложно. Да и мистер О все еще не дал обратной связи по поводу документа отделки… А общаться с Риком и Джией после своего обморока без особого повода я не горел желанием.
– Вот, – подал мне свой смартфон Эндрю.
На экране я увидел имя контакта: «Мисти, Бюро». Кем была эта Мисти, мне оставалось только догадываться. Однако сценарист нажал кнопку вызова, не забирая гаджет у меня из рук, а затем поставил звонок на громкую связь.
Спустя несколько мгновений на том конце провода послышался низкий и довольно сонный женский голос:
– Паккард? Ты знаешь мои рабочие часы!
Коллега встал ближе, чтобы в динамик не приходилось кричать.