В кресле, которое было расположено впереди всей композиции, сидел малыш Реймонд. Он был совсем маленьким, казалось, что мальчишке не было еще и пяти, но его волосы уже были невероятно густыми и напоминали прическу отца. Как и костюм: скорее всего, такой выбор был сделан родителями преднамеренно. Это визуальное пересечение лишний раз подчеркивало позицию Рея – сыну суждено было расти маленькой копией Валериана, хотелось ему этого или нет. Мальчик улыбался, смешно растягивая свои щеки, но смотрел отнюдь не на художника, а вправо – туда, где стоял тот, кто в момент создания портрета воспринимался мальчиком как самый лучший и любимый взрослый на земле. Осознание того, что через десяток лет дядя станет его персональным ночным кошмаром, было горьким.
Я перевел взгляд на того, кто замыкал семейный состав. Моему взору наконец открылась наружность тени, что приходила ко мне в осознанных сновидениях так часто, что я сбился со счету. Мистер Неизвестный, Карающий Критик, Герман Бодрийяр. Я знал его, слышал и чувствовал, читал о нем, но никогда не видел его лица. Что-то свернулось в моем животе клубком и вызвало тошноту. После всего, что я успел узнать о Германе, этот человек вызывал у меня странные чувства. Он был мертв уже довольно давно, но тот шлейф противоречивых эмоций, что он оставил после себя, до сих пор догонял двоих ныне существующих реальных людей – меня и Оуэна.
Герман был очень похож на мать: тот же орлиный нос и густые черные волосы. Контраст между ними заключался лишь в том, что шевелюра мужчины была уложена довольно беспорядочно, выбиваясь в разные стороны и создавая довольно экстравагантный образ. Он улыбался, как и его старший брат, но его положение губ скорее напоминало ухмылку, а глаза взирали из-под ресниц хитро и гордо, будто бы намекая художнику о том, кто на самом деле является главной фигурой на этом портрете и перетягивает внимание на себя. Одежды Бодрийяра-старшего были темными: длинный, темно-каштановый плащ уходил в пол, а серая рубашка подчеркивала мертвенно белый цвет его кожи. Бледность определенно была семейной чертой Бодрийяров, но на Германе и его матери этот оттенок прослеживался сильнее всего из-за сочетания с черными волосами.
Портрет создавал смазанные ощущения. Я понимал, что мрачные оттенки были обусловлены атмосферой викторианской эпохи, но все же был убежден в том, что мать и старший сын особенно сильно выбивались из общей атмосферы семьи. Ничего удивительного в том, что именно они являлись полноценными хозяевами поместья МёрМёр, теперь не было.
Портрет был первым артефактом от Оуэна, за который я действительно был готов его поблагодарить. Ощущение постоянного парения в невесомости потихоньку испарялось – теперь я не был окружен пустыми темными силуэтами. Мне были видны и понятны образы реальных людей, даже если никого из них уже не существовало.
Отложив портрет, я поднялся и заметил, что за время изучения картины пространство вновь преобразилось. Кухня вернула свои давно утраченные теплые оттенки салатового, а вкусные запахи теперь дразнили мое обоняние. Сэм сидел рядом со мной и с интересом наблюдал за тем, что я буду делать дальше.
Я не успел насладиться атмосферой былого уюта, как вновь послышались шаги. На этот раз шум доносился со стороны второго этажа.
Времени на размышления было не так много. Я кинул портрет на место, захлопнул дверь и, выбегая из кухни, принялся лихорадочно прокручивать воспоминания Реймонда. Больше на те места, что были вписаны в сценарий рукой Эндрю, опираться нельзя.
Миновав гостиную, я оказался в коридоре и осмотрел ту часть, что игнорировал ранее. Мальчик писал о кладовой. Не раздумывая, я дернул ручку и оказался в полной темноте. Но шаги становились все ближе, а потому времени на страх темноты у меня не было. Я буквально слышал, как кто-то спускался по лестнице. Пытаясь придумать, как я могу обезопасить себя еще больше, я принялся удерживать дверь изнутри. Таким образом я давал себе шанс укрепить оборону еще на какое-то время и не впустить сюда Оуэна, если этим шагающим кем-то действительно был он.
Но ситуация повторилась. Через несколько мгновений в доме вновь повисла непробудная тишина.
Выждав еще несколько минут, я перестал тянуть за ручку двери и медленно ее распахнул. В коридоре было пусто.
Казалось, что я бегал по дому Бодрийяров уже не меньше часа. Пространство первого этажа начинало заливаться более ярким светом, и теперь дорога от входной двери до парадной лестницы становилась видимой. Это позволило мне немного осветить кладовую, в которой меня, безусловно, ждал очередной артефакт.
В пустой комнате, в которой когда-то, судя по записям Реймонда, хранили корзины с чистым бельем, прямо на полу лежал фотоальбом. Он не представлял собой ничего особенного – обложка и оформление были современными, а состояние практически новым. Чего нельзя было сказать о содержимом.
По самой первой, сильно потрескавшейся и хрупкой фотокарточке я понял, что в книге собирали снимки, зарисовки и вырезки из портретов Германа Бодрийяра. На первых страницах он был представлен еще ребенком, однако густая черная шевелюра позволяла распознать его даже в простом костюме, напоминающем школьную форму. Далее шло огромное количество зарисовок его силуэта, которые очень точно отображали то, что я видел в своем сознании. Скорее всего, однажды он стал чьей-то музой, и вдохновленный художник попробовал отобразить его образ на бумаге во всех мыслимых ипостасях. Следом к страницам были приложены более поздние семейные портреты Ангелины с сыновьями, Германа в одиночестве и Германа с Валерианом. Несмотря на то, что на них мужчины выглядели практически так же, как на общем портрете из кухни, выражения их лиц были совершенно противоположными увиденному мной. Братья улыбались, стояли близко друг к другу, а на общем портрете аккуратно держали мать за плечи с двух сторон. Горделивая поза Германа всегда была с ним, но лицо было веселым и расслабленным. На таких изображениях он был больше похож на младшего брата, чем на Ангелину.
Коллекция завершалась страшной, но традиционной для того времени, фотографией. Это был снимок в жанре post mortem[21].
Я сжал зубы, чувствуя, как внутри головы начинало что-то вспухать. На этом фото старший Бодрийяр сидел в кресле, но пустой белесый взгляд его обычно черных глаз и приоткрытый рот ярко подчеркивали то, что дух этого человека давно покинул его тело. Шея, поврежденная во время того, что с собой сотворил Герман, была туго завязана мужским платком.
Я перевернул эту страницу и осознал, что посмертный снимок был не самым страшным, что хранилось в альбоме. Следом шла коллекция современных фотографий человека, чей образ вклеился в мое подсознание на той самой вечеринке в квестовом клубе.
Джереми Оуэн показывал мне себя. Не в детстве, но в молодости, когда его волосы еще не были тронуты сединой. Эта черная густая шевелюра, гордый стан, хитрый взгляд и ухмылка… До момента, пока я не увидел два этих образа рядом, я не мог сопоставить их в своей голове. Они не были идентичны. Но наследник семьи Бодрийяров определенно был безумно похож на Германа. Это было невозможно отрицать.
Но было ли все это простой игрой генов, которые могут передаваться сквозь бесконечное время самым неожиданным образом? Эта логика оправдывала его лечение в диспансере, но работала ли она сейчас? Стал бы он показывать мне это, если дело было в обычном совпадении внешних данных?
Чувствуя нарастающую панику, я бросил альбом обратно в кладовую и захлопнул дверь.
Но сумасшедший ведущий этой игры не собирался давать мне отдых.
В этот раз я услышал не шаги, а смех, который разносился грузным эхом по пустому дому и достигал меня со стороны кухни.
Я взлетел по лестнице и застыл перед дырой, которая была на месте седьмой ступени. Сквозь нее было видно, что под лестницей вместо упомянутой в дневнике ниши остались лишь руины. Спрятаться там без получения увечий не представлялось возможным. Даже четко следуя рекомендациям Реймонда, я сталкивался со сложностями, которые превратили когда-то любимый им дом в частичную развалину.
Сделав глубокий вдох, я зажмурился и перескочил через препятствие, забегая в темноту второго этажа второй раз в своей жизни.
Рей писал о том, что одним из лучших мест для пряток являются шкафы в библиотеке. Но главная проблема заключалась в том, что я не знал планировки реального дома. Коридор ветвился у лестницы, и передо мной стоял выбор: бежать вперед или же последовать направо. Будучи в состоянии аффекта в прошлый раз, я не помнил, куда повернул для того, чтобы оказаться в спальне Германа. Но искренне надеялся, что на этот раз мне повезет больше.
Гонимый страхом и невидимым преследователем, я направился в правую часть коридора, бежал до упора и в конце концов врезался в стену. Ослепленный темнотой, я торопливо ощупывал пространство по разные стороны от себя, пока не нашарил дверную ручку.
Болевые вспышки начинали взрываться в моей голове поочередно. Моему взору открывалась практически идеально сохранившаяся детская комната Реймонда.
И она полностью соответствовала той, что я использовал в своем «видении» для укрытия от карающего критика.
Я спешно захлопнул за собой знакомую мне потертую белую дверь, но не решался пройти вперед.
Передо мной была односпальная детская кровать. У ее подножья покоилась большая плетеная корзина с находками, среди которых были уже повидавшие жизнь игрушечные кони, марионетки, гусиные перья, бумага для письма и та самая кукла в платье с заячьими ушами. Слева располагались очень явно отреставрированные письменный стол и мягкий полосатый пуф. Прямо напротив – высокий шкаф-гардероб. Здесь когда-то жил Реймонд, думая, что находится в абсолютной безопасности, в своем маленьком и хрупком мире.
Здесь когда-то жил я.
Я вытер свое лицо, ощущая, как по щекам начинают бежать неконтролируемые потоки слез. Ведомый лишь любопытством, я прошел к постели мальчика и приподнял пыльное, серое, но все еще целое одеяло. Прямо под ним пряталась фарфоровая фигурка кролика. На нижней поверхност