Ученые также используют антагонисты опиоидов, чтобы больше узнать о влиянии производимых в организме опиоидов на пищевое поведение. Так, например, Джош Вули обнаружил, что животные съедали меньше шоколада после введения налтрексона – скорее всего, при подавлении действия опиоидов животные попросту переставали получать удовольствие от этого вкуса.
Другие ученые продемонстрировали, что антагонисты опиоидов способствуют сокращению продолжительности приема пищи. В ходе одного исследования подопытные животные, которых кормили кормом с высоким содержанием фруктозы, изначально продолжали принимать пищу дольше, чем те, чей рацион состоял из кукурузного крахмала. Тут удивляться нечему. Но все изменилось, когда животным стали вводить налтрексон. Обе группы животных стали есть меньше, однако наиболее разительным был эффект на крысах, которых кормили сахарозой. Таким образом, вмешательство в работу опиоидов сильнее всего отражалось на приеме пищи, которая нравилась животным больше всего.
При всем своем огромном влиянии на наше поведение центр удовольствия в нашем мозге не такой уж большой. Ученые составили карту системы опиоидных рецепторов, из которой состоит центр удовольствия, и засняли, как он возбуждается в ответ на вкус сахара, жира и соли.
В центре всего этого удовольствия лежит один крохотный участок нашего мозга. Кент Берридж из Мичиганского университета прозвал его «гедонической критической точкой» [10]. Он полагает, что стимуляция этой критической точки – речь идет об участке размером всего в один кубический миллиметр, с булавочную головку, расположенном в прилежащем ядре головного мозга, – заставляет нас во что бы то ни было любить, любить по-настоящему. «Эта критическая точка словно усиливает удовольствие, получаемое нами от вкуса, – говорит Берридж. – Она добавляет вкусовым ощущениям дополнительные нотки удовольствия».
«Сверхъестественные стимулы»
Употребление пищи и желание поесть следует воспринимать как два отдельных процесса, которые задействуют разные механизмы нашего мозга. Различие между ними помогает нам понять еще один важный нейромедиатор нашего мозга – дофамин.
Если опиоиды помогают еде приносить удовольствие и побуждают нас продолжать есть, то дофамин мотивирует наше поведение, подталкивая нас в сторону пищи.
Усиливая наше чувство предвкушения, дофамин вынуждает нас вести себя таким образом, чтобы снова заполучить сохранившееся в памяти удовольствие от приема излюбленных лакомств [1]. Дофамин управляет нашими желаниями, используя изначально созданный для выживания механизм «смещения внимания». В рамках этого механизма уделяется чрезмерное внимание раздражителям, связанным с особенно ценным вознаграждением в ущерб другим (нейтральным) раздражителям. Таким образом, механизм смещения внимания позволяет нам сосредоточиться на самой главной задаче и добиваться ее выполнения [2]. Именно благодаря этому механизму приносящая удовольствие еда занимает у нас в голове такое почетное место. Чем больше удовольствия приносит еда, тем больше внимания мы ей уделяем и тем более рьяно готовы ее добиваться.
Джон Саламон, профессор кафедры психологии Коннектикутского университета, еще на старших курсах заметил, что голодные животные становятся чрезвычайно гиперактивными, когда им дают корм [3]. Они ведут себя подобно животным, которым дали амфетамины. Саламон также заметил, что блокировка дофаминовых рецепторов с помощью препарата-антагониста в значительной степени успокаивает животных – они больше не ведут себя словно бешеные. Он решил провести эксперимент, чтобы выяснить, насколько далеко готовы пойти животные с нормальным уровнем дофамина для получения пищи по сравнению с животными, чей уровень дофамина был сильно снижен. Помощники Саламона поместили четыре гранулы вкусного корма у одного выхода Т-образного лабиринта и еще две – у другого. Крысы понимали, с какой стороны еды находится больше, и двигались по направлению к выходу с четырьмя гранулами корма. Когда ученые уменьшили уровень дофамина в мозге у крыс, они замедлили свое движение, однако по-прежнему двигались в направлении четырех гранул корма.
На следующем этапе эксперимента Саламон поставил полуметровый барьер, который усложнил доступ к выходу из лабиринта с четырьмя гранулами корма. Крысам с нормальным уровнем дофамина пришлось изрядно попотеть, чтобы научиться преодолевать препятствие и добираться до заветной еды. Саламон вспоминает, что своими стараниями крысы напомнили ему Ричарда Гира в фильме «Офицер и джентльмен», когда он, будучи зеленым новобранцем, пытался осилить полосу препятствий. «Крысы с разбегу запрыгивали на барьер, хватались за него, переваливались на другую сторону и бежали к своим четырем гранулам корма».
Усилия, прилагаемые крысами, имеют огромное значение с точки зрения эволюции. «Дофамин участвует в механизмах, которые подталкивают животных заниматься поиском и добычей пищи, – объяснил Саламон. – А это чрезвычайно важно для выживания, потому что для выживания необходимо уметь тратить достаточно энергии и проявлять достаточно усилий для получения пищи».
Животные с пониженным уровнем дофамина вели себя по-другому. Они не желали трудиться для преодоления барьера. Вместо этого они предпочитали вариант попроще и направлялись к тому выходу из лабиринта, где их ждали две гранулы корма.
Действие дофамина, мотивирующего животных более усердно трудиться, является узконаправленным. Выброс дофамина в присутствии наиболее яркого раздражителя побуждает животное действовать с необходимым усердием для получения максимального вознаграждения. Важную роль в этом процессе играет способность фильтровать все остальные, менее значимые раздражители.
Говард Филдс описал эксперимент, в рамках которого подопытным животным были предоставлены на выбор два отсека клетки, в каждом из которых находился сладкий раствор [4]. Сначала животным предлагали выбрать между обычной водой и трехпроцентным раствором сахарозы, после чего воду во втором отсеке заменяли на более концентрированный, десятипроцентный раствор сахарозы. В обоих случаях животные предпочитали более сладкий раствор: трехпроцентный раствор сахарозы их вполне устраивал, когда альтернативный напиток вообще не содержал сахара, однако переставал их интересовать при появлении более сладкого раствора. Такое предпочтение закодировано в нейронах прилежащего ядра головного мозга – чем слаще раствор, тем больше выделяется в них дофамина.
Животные и люди от рождения предпочитают все неестественно большое.
Этологи – ученые, занимающиеся изучением поведения животных, – попытались понять, чем вызвана привлекательность подобных «сверхъестественных стимулов».
Возьмем, к примеру, кулик-сороку, прибрежную птицу с черно-белым оперением, красным клювом и ярко окрашенными лапами. В 50-х годах прошлого века голландский этолог Николаас Тинберген провел вошедшие в историю исследования поведения птиц во время высиживания яиц и обнаружил нечто невероятное: когда кулик-сорокам давали на выбор их собственное крохотное яйцо и огромное яйцо птицы намного крупнее, они неизбежно принимались высиживать то яйцо, что было больше [5].
Исследования серебристой чайки и серого гуся дали аналогичные результаты [6]. Оба вида птиц предпочитали яйцо, снести которое они физически были попросту не в состоянии.
Похожее явление наблюдается и у бабочек. Во время брачных игр самка бабочки привлекает самца частотой взмахов своих крыльев. Когда же самцу бабочки предлагали в качестве альтернативы искусственный механизм, порхающий крыльями еще быстрее, он отдавал предпочтение именно ему.
Большинство важнейших исследований, посвященных сверхъестественному стимулу, были проведены десятилетия назад, хотя в последние годы ученые и писатели снова взялись за эту тему, привязав ее к потреблению пищи [7]. Я решил поговорить с одним из первых ученых, занимавшихся изучением этого вопроса. Джон Стэддон, ныне профессор биологии и нейробиологии университета Дьюка, был искренне удивлен, узнав, что я обратился к нему как к специалисту в этой области: «Я написал кое-что по этой тематике много лет назад», – сказал он, удивившись, что я вообще отрыл в архивах его работы [8].
Я решил, что полученные им данные заслуживают повторного изучения, так как был убежден, что мне удастся обнаружить аналогичные закономерности с едой.
Вместе со Стэддоном мы обсудили идею так называемого «несимметричного давления отбора». То, что птицы предпочитали более крупные яйца, имело особое значение с точки зрения эволюции. Чем меньше яйцо, тем больше вероятность того, что оно окажется нежизнеспособным, так что птицы, которые систематически отдают предпочтение таким яйцам, не смогут выжить как вид в целом. То, что они выбирали высиживать гигантские яйца, было лишь логическим следствием природной склонности отдавать предпочтение яйцам, из которых с большей вероятностью вылупятся жизнеспособные птенцы.
Я спросил Стэддона насчет еды, которой питаются современные люди. «Смотрите. Я ем продукты с большим содержанием сахара и жира и высокой питательной ценностью, – сказал я. – Эти продукты были созданы искусственным путем. Они не существуют в природе. Можно ли их считать сверхъестественным стимулом?»
Стэддон сказал, что так и есть. «Дело не только в преувеличении, но и в отсутствии подобного в естественных условиях». Это и есть два основных параметра, определяющих этот термин.
– Почему же я отдаю предпочтение преувеличенному стимулу? – спросил я.
– Эволюция наказывала наших предков, когда они предпочитали маленькие стимулы, в то время как неестественно большие стимулы только поощрялись, – объяснил Стэддон, снова вернувшись к теме несимметричного давления отбора. Он начал рассказывать про установившийся в ходе эволюции «градиент предпочтений»: будь то гигантское яйцо или чрезвычайно аппетитная еда, в нас заложено стремление к большему, а не к меньшему. Концентрированные развлечения, например парк «Диснейленд» или Лас-Вегас, привлекают нас именно по этой причине.