Когда эмоции усиливают подкрепление, стремление его заполучить становится еще сложнее контролировать [12].
Стресс за счет своей способности увеличивать возбуждение также усиливает действие каждого из описанных механизмов, способствующих перееданию. «Когда человек в возбужденном состоянии, любые стимулы оказывают на него дополнительное влияние», – говорит Бернард Баллейн [13].
Можно назвать это явление эффектом скрепки на мышином хвосте. Если защемить хвост лабораторной мыши скрепкой, то это становится для нее источником умеренного стресса – такого стресса недостаточно, чтобы повлиять на поведение животного, однако его хватает, чтобы увеличить ее привычную активность.
У возбуждающего эффекта стресса есть свои ограничения. Глубокий стресс – смерть близкого родственника, например – может нарушить этот механизм и положить конец перееданию.
Чтобы почувствовать влияние умеренного стресса, Баллейн предложил мне представить, что я нахожусь в хорошо знакомом мне конференц-зале. Когда беседа протекает в расслабленном ключе, говорит Баллейн, вы просто оглядываетесь вокруг, замечаете различные стимулы, однако они не приводят к какой бы то ни было моторной реакции с вашей стороны. Когда же атмосфера накаляется и что-то начинает меня злить, словно по волшебству, все стимулы в комнате, которые в прошлом приводили к получению вознаграждения, вновь обретают свою власть. Лично для меня одним из таких стимулов становится стоящая посреди стола тарелка с печеньем. При нормальных обстоятельствах я, пожалуй, смог бы противиться соблазну угоститься печеньем. Скорее всего, усилием воли я бы воздержался от того, чтобы тянуться за ним. Когда же в дело вступает стресс, сдерживаться становится намного сложнее. Усиливая мое возбуждение, стресс перекрикивает мой внутренний голос, пытающийся противостоять соблазнительному стимулу.
«Когда оказываешься в таком слегка возбужденном состоянии, то наиболее яркий стимул в окружающем тебя пространстве будет стремиться спровоцировать моторную реакцию, которая была связана с этим стимулом в прошлом, – пояснил он. – Вот к чему приводят эмоции».
Наша уязвимость увеличивается еще больше в так называемые переходные периоды. Поедание пищи с высоким содержанием жира и сахара оказывается одним из способов облегчения дискомфорта от переходных эмоций.
Переходными называют эмоции, с которыми мы сталкиваемся, когда переключаемся с какого-то одного вида активности на другой.
Например, когда заканчивается совещание и мы садимся в машину или подходит к концу какая-то передача по телевизору и мы идем на кухню. Когда меняется вид деятельности, меняется и степень возбуждения.
«Есть ли какие-то свидетельства в пользу того, что еда действительно улучшает самочувствие?» – спросил я у Ломы Флауэрс, психотерапевта из Сан-Франциско.
«Разумеется, – сказала она. – Людям действительно становится лучше, когда они съедят желаемый продукт [14]. Они едят, чтобы справиться с чувством тревоги, и тревога действительно проходит. Еда на самом деле ничем не хуже валиума в этом плане». К сожалению, эффект этот мимолетен.
Когда мы усваиваем, что тот или иной стимул приносит наслаждение, это знание движет нашим желанием, вызывая у нас еще большее возбуждение. Наше внимание фокусируется на объекте наших желаний – все остальное перестает нас интересовать. Предвкушение приятных ощущений приводит к еще большему усилению желания.
Не понимаем мы одного: когда мы «заедаем» свои проблемы, эта еда оставляет свой след в нашем мозге, снова и снова пробуждая в нас желание ее заполучить.
В западне
Стимулы, эффект запала и эмоциональные триггеры в общем и целом управляют перееданием по одним и тем же принципам – они активируют «призраки» нашего сознания. Эти «призраки» олицетворяют собой сенсорные и эмоциональные ассоциации с пищей, которые отложились в нашей памяти. Ожидания – или, как их называет Марк Гольдман, заместитель директора национального исследовательского института проблем алкоголизма, «извлеченные из памяти следы» – наделяют эти «призраки» жизнью [1].
Когда мы ожидаем, что еда принесет нам удовольствие (положительное подкрепление) либо снимет какой-то дискомфорт (негативное подкрепление), это ожидание увеличивает ценность вознаграждения. Ожидание удовольствия мотивирует нас к этому удовольствию стремиться.
«Ожидание чрезвычайно эффективно усиливает первичное подкрепление, – говорит Джордж Куб. – Если последовательность наших действий в присутствие стимула уже прописана и сохранена в нашем мозге, то ожидание помогает контролировать процесс принятия решений в перерывах между этими действиями» [2].
Мы едим, чтобы добиться желаемого эмоционального эффекта.
Вера в то, что еда принесет приятные ощущения, еще больше усиливает желание ее заполучить [3]. В этот момент между желанием еды и уверенностью в ее необходимости существует очень тонкая грань.
«Если чаще всего еда помогает избавиться от плохого настроения, то со временем это когнитивное воспоминание становится преобладающим стимулом», – говорит Грегори Смит с кафедры психологии Кентуккийского университета [4]. Усвоив связь между поеданием пищи и желаемым результатом, мы начинаем для достижения этого результата действовать уже на автомате.
Так, например, я полагаю, что шоколадный батончик «Милки Вей» улучшит мое самочувствие, потому что он уже делал это ранее. Это ожидание движет моими действиями. Я оказываюсь вовлечен в порочный круг, в котором удовлетворение желания способствует еще большему его усилению. Условно-рефлекторное переедание набирает силу.
Еда, приносящая удовольствие, влияет на нас по-разному. Многим людям еда нравится, многие ее хотят, однако лишь у некоторых из нас в голове рождаются подробные мысли про эту еду, мало кто становится на ней помешан. Чтобы понять, почему одни люди в большей мере подвержены влиянию еды, чем другие, нам необходимо более подробно этот вопрос изучить, однако одно можно сказать наверняка уже сейчас: из-за того, что эти несчастные люди все больше и больше внимания уделяют конечному вознаграждению, у них развивается самое настоящее помешательство.
«Нет ничего плохого в мыслях о пирожном со сливочным кремом при условии, что эти мысли никак не мешают выполнению повседневных дел, – сказал Дэвид Кавана. – Помешательство начинается тогда, когда эти мысли становятся нежеланными» [5].
Когда человек не может отделаться от навязчивых мыслей о пирожном со сливочным кремом, то он задумывается: «Что означают все эти мысли? Они означают, что я слабовольный человек, что я неспособен придерживаться диеты».
Так в мозге рождается конфликт, который делает человека несчастным, и он приходит к ироничному заключению, что только пирожное и способно принести ему облегчение. Он думает: «Мне очень паршиво, но если я съем это пирожное, то мне сразу же полегчает».
Этот конфликт нарастает по мере того, как мы пытаемся выкинуть пирожное со сливочным кремом из головы. Возникает так называемая «проблема белого медведя»: когда пытаешься не думать о белом медведе, то только о нем и думаешь. Научная литература говорит, что успешно подавлять мысли можно лишь ограниченное время. Как только мы говорим себе «лучше бы мне стараться избегать этой мысли», то тут же заостряем на ней внимание. «Попытка подавления мысли только делает ее более яркой», – говорит Кавана.
И действительно, когда мы упорно пытаемся не есть, то в итоге едим еще больше. Мы чувствуем себя обделенными, и из-за этого ценность еды в наших глазах возрастает – начинается обжорство. Желание перерастает в потребность, и в итоге мы делаем именно то, чего так сильно старались не делать, – мы съедаем то самое пирожное со сливочным кремом. Причем после этого нам становится еще хуже, и ситуация повторяется.
Чтобы выбраться из этой западни, необходимо понять, как функционирует наш мозг, что движет условно-рефлекторным перееданием, а также какие продукты можно есть, не активируя при этом систему вознаграждения мозга.
Как обжорство становится условным рефлексом
Когда я впервые начал беседовать с людьми по поводу бесконтрольного поедания пищи, то сталкивался с двумя противоположными реакциями. Многие сразу же понимали, о чем идет речь, – зачастую им самим было до боли знакомо подобное поведение. Была, однако, небольшая группа людей, которые никогда напрямую не сталкивались с обжорством и были убеждены, что проблему можно решить, если проявить немного силы воли.
Я понял, что если хочу привлечь внимание к проблеме переедания как к серьезному расстройству поведения, то мне придется более тщательно заняться формальным определением и описать некоторые его характерные особенности [1]. Кроме того, мне нужны были некоторые научные доказательства в поддержку моей растущей уверенности в том, что условно-рефлекторное переедание напрямую связано с избыточным весом и ожирением.
В самом начале у меня практически только и были, что вопросы. Какие характеристики определяют условно-рефлекторное переедание? Кто в наибольшей мере ему подвержен? Как оно связано с избыточным весом? Почему некоторые люди с вполне здоровым весом также склонны к перееданию? Я попросил трех своих коллег из Калифорнийского университета в Сан-Франциско помочь мне найти ответы на эти вопросы: Элиссу Эпел, специалиста по когнитивной психологии здоровья; Майкла Акри, специалиста по медико-санитарной статистике; Таню Адамс, научного сотрудника и доктора психологических наук.
Научная литература на тему переедания стала отличной базой для наших исследований [2]. Она дала нам понять, что далеко не каждый человек с избыточным весом в присутствие еды с завышенной вкусовой привлекательностью демонстрирует одно и то же пищевое поведение [3]. Кроме того, она напомнила нам о том, что перееданию подвержены далеко не только люди с избыточным весом. Очень многие люди – как толстые, так и худые – в присутствие вкусной еды теряют контроль над собой.