Повести и рассказы
Еще один шанс (повесть)
1
В купе поезда дальнего следования я оказалась одна. В это время года, на исходе осени, люди предпочитают сидеть дома, но мое путешествие было вынужденным. Оскверненная любовь, порушенная семья, разбитая жизнь – все это, вместе взятое, подтолкнуло меня в дорогу. Куда я еду? Зачем? Колеса вагона ритмично постукивают на стыках рельсов: «Од-на, од-на, одна-на-на». На столике лежал прозрачный контейнер с завтраком – обслуживание в пути было на высоте, но есть мне не хотелось.
Я сидела у столика, и мой единственный друг, старый чемодан из натуральной кожи, слегка ударялся о колени. Надо бы убрать его в рундук, но удобнее, когда все под рукой. Да и лежит в нем одно барахло. Унесут и ладно. Теперь, когда вся жизнь полетела под откос, время ли думать о таких мелочах? Развела в стороны фирменные занавесочки на окне, но за окном нависла непроглядная ночь. В темном стекле отражалось мое собственное лицо, и на нем пугающе чернели глаза, нарисованные ночным туманом. Вообще-то глаза у меня слегка разные по цвету: один карий, другой зеленоватый. В юности я стеснялась этого несоответствия, однако мужчины находили в нем определенное очарование. Стоп. О мужчинах я запрещаю себе думать. Лучше немного почитаю.
Я достала из чемодана купленную на вокзале книжку «Мифы Древней Греции» – специально выбрала сказки, чтобы отвлечься, – вытянулась на полке и погрузилась в чтение. Пролистала несколько страниц, но думы о собственной жизни неумолимо вытесняли похождения мифических героев. Мысль о неправильно сделанном двадцать лет назад выборе не давала мне покоя. Я связала свою жизнь с этим негодяем, когда вокруг было столько хороших парней. И ведь все тоже началось в дороге. Тот поезд не был ни фирменным, ни скорым. Это сейчас я еду с комфортом, но одна. А тогда в переполненном плацкартном вагоне вокруг меня кипела жизнь.
Я впервые еду в поезде дальнего следования, хотя уже взрослая девочка – закончила второй курс института. Нам подали дополнительный состав с плохо убранными вагонами и неисправными форточками, но в разгар сезона и этот поезд брали штурмом. Мое место – на верхней полке.
Поначалу я чувствовала себя неуютно от столь близкого соседства с посторонними людьми и затаилась на своем месте. Прежде я проводила каникулы на даче у бабушки с дедушкой – там простор и свобода. Хотя и на даче, и дома я всегда оставалась под строгим надзором. Мама требовала, чтобы я возвращалась домой не позже одиннадцати, знакомила ее со своими друзьями и прочее, прочее. Поэтому я сидела дома, и мальчиков у меня тоже не было. Да и кто обратил бы внимание на меня, незаметную мышку с хвостиком на затылке и выпуклым прыщавым лбом, даже не прикрытым челкой. Только когда кому-то были нужны конспекты, вспоминали обо мне. Хорошо, что у меня появилась хоть одна подружка – с ней вместе мы готовились к семинарам. Именно эта девочка, чьи родители живут у моря, и пригласила меня к себе.
Я прижалась спиной к стенке вагона и сверху поглядывала на своих попутчиков. На меня же никто внимания не обращал – лишь иногда вскинет взгляд в мою сторону чудаковатая тетя без возраста, сидящая внизу напротив. В ее облике мне виделась полная отстраненность: занята своим делом – как поезд тронулся, так и перебирает безостановочно спицами. Спину держит прямо, лишь голову слегка склонила над вязаньем, волосы, присобранные лентой, убраны назад. Светло-серое с глубоким вырезом платье, почти до пят. Из-под кромки подола видны ступни босых натруженных ног. Она что, не соображает? Ведь на полу – сор и крошки. Разгильдяй проводник только вид сделал, что подмел.
Пожилой мужчина, на полке под моей, видимо, задремал у окна – никаких движений. При посадке он помог мне убрать чемодан на багажную полку, но разговаривать нам было не о чем. Выглядел он простовато-деревенски: белая в полоску рубашка застегнута на все пуговицы, но галстука под воротником нет. Темный старомодный пиджак он сразу снял и повесил на вешалку. Вот он зашевелился, достал книгу, выложил на столик, склонился над ней – розоватая плешь светится сквозь редкие, гладко зачесанные волосы. Трудно себе представить более скучную внешность. Этот мужик был похож на военрука в нашем институте. Может, он сельский учитель?
Место на второй полке напротив пустовало уже второй час, и я, признаться, об этом жалела… При посадке шикарный парень обалденного, как у баскетболиста, роста забросил на свою полку какие-то мешки и коробки и сразу исчез. Где же он, думала я.
Тощий паренек-проводник, небрежно бренча стаканами, снова остановился у нашего купе. Поезд кинуло в сторону, и кипяток пролился на мою голую, как и у вязальщицы, пятку, торчащую в проходе. Я ойкнула, вытаращив глаза от испуга, и подтянула под себя ногу. Парень со стаканами замер, видно испугавшись моего вскрика, но даже не извинился, невежа. Нам не слишком повезло с этим оболтусом: летом в проводники берут кого попало. Сделав еще шаг, он поставил стаканы на матово-коричневый столик и повернулся к тем, кто ехал на боковых местах. Похожий на сельского учителя пассажир стал раскладывать рядом со стаканами свои припасы. Но тетка с вязаньем не прервала своей работы, а лишь подкатила поближе к себе клубки разноцветного шелка. Впервые я видела, чтоб вязали не из шерсти. Мне не хотелось распивать чаи в компании со старым занудой, и я осталась лежать на своей верхней полке. Но тут в наше купе влетел до сей поры отсутствующий «баскетболист» и тоном, не терпящим возражений, приказал проводнику:
– Постой, друг, поставь еще два стакана. Чай с лимоном для меня и для девочки. – Он кивнул в мою сторону.
Я быстро соскочила вниз. Пристроилась рядом с «баскетболистом», оттеснив вязальщицу на самый край полки. Она безропотно потеснилась. «Учитель» быстро выпил свой чай и куда-то вышел. А я достала припасы, заботливо приготовленные мне в дорогу мамой, и мы стали уминать их с «баскетболистом», запивая душистым чаем. Мне не приходилось задумываться, о чем говорить с моим красивым попутчиком. Он без умолку болтал сам. Оказалось, он и впрямь спортсмен, правда, занимается не баскетболом, а греблей на шлюпках. А сейчас едет с товарищами на летние сборы, в то же местечко на берегу моря, что и я. Но билетов в один вагон им не хватило, и мой спортсмен оказался вдали от своей команды, в нашем купе. «Однако это чудненько, – сказал он, обращаясь ко мне. – Здесь мне будет повеселее, а то у нас ведь одни мужики. А ты, как майская розочка, подарок судьбы». Сейчас меня покоробило бы от такого пошлого сравнения, но тогда… Я впервые слышала комплимент в свой адрес. Мое лицо запылало смущенным румянцем. Затем мой спортсмен покопался в своей поклаже и вытащил из чехла гитару. Лирический перезвон струн окончательно растопил мою скованность. Я стала подпевать спортсмену.
Может, это кому-то покажется странным, но я не только ехала одна впервые в поезде, но и впервые сидела рядом с человеком, играющим на гитаре. Ведь на институтские вечеринки я не ходила. Не передать словами, как велика разница между исполнителем, увиденным в рамке телеэкрана, и человеком, перебирающим струны у тебя на глазах. Его длинные пальцы, мечтательно прикрытые глаза, хрипловатый, задушевный голос… Бойкий спортсмен превратился для меня в артиста, человека, понимающего мою душу. Звучащие слова любви не были для меня просто текстом песни – то были признания, адресованные лично мне. Когда спортсмен невзначай коснулся своим коленом моего, я почувствовала ожог, но не отодвинулась. Теперь мы были одно: широкоплечий статный парень и я, щуплая девчонка, почти подросток. И сила этого человека подчинялась мне!
Сельчанин похрапывал, глаза чудаковатой дамы с вязаньем были обращены к потолку, губы ее шевелились, подсчитывая петли. Но мы со спортсменом и не стеснялись ничьих взглядов – кроме нас двоих, никого теперь не существовало в целом мире. Когда мелькающие за окном поезда картинки стали погружаться в сумеречную темноту, спортсмен встал. Он взял меня за руку и повел по узкому проходу в другой вагон, где ехали его друзья. Толчки вагона на стыках рельсов бросали меня от стенки к стенке, но я, не чуя под собой ног, шла за спортсменом.
Новый друг представил меня своей команде, ребята потеснились и дружелюбно приняли в свой круг. Меня окружала восьмерка парней. В Институте культуры учились почти сплошь девочки, красотки-искусствоведы. Среди них я терялась, так как красавицей себя не считала. Но здесь… Когда парни то в шутку, то всерьез осыпают тебя комплиментами, становишься пьяной без вина. Однако и бутылка ходила по кругу. Кто-то пил прямо из горлышка, но мне налили в чайный стакан, и никогда я не пила ничего вкуснее, чем этот дешевый портвейн. Разумеется, к своим восемнадцати годам я уже пробовала вино, однако всегда в приличной обстановке, под закуску и под присмотром мамы. Но сейчас все было гораздо интереснее. Мамы рядом не было, голова кружилась все сильнее, тело наливалось приятным теплом. На сей раз вместо мамы меня остановил спортсмен. «Стоп, с нее хватит, – сказал он, когда я уронила голову на его плечо, – не люблю пьяных женщин!»
Я же была в том состоянии, когда с равной готовностью выпила бы еще вина или прильнула бы к груди сидящего рядом спортсмена. Случилось второе. Не обращая внимания на остальных ребят, мы с моим новым другом соединились в долгом поцелуе. Я отпрянула лишь тогда, когда ощутила, как его ладонь гладит мое бедро, все выше сдвигая подол платья. На миг мне показалось, что не тусклый свет лампы, а взгляд мамы устремлен на нас с потолка вагона. Этот взгляд заставил меня отодвинуться и одернуть подол.
Двое суток я удерживала бастион своей невинности под неявным надзором мамы. Но утром третьего дня я не смогла найти в веселом купе свои трусики, и больше мама не беспокоила меня. Я не поехала на квартиру подруги, адрес которой лежал у меня в сумочке. Я поселилась вместе со спортсменом в палатке, раскинутой на диком пляже, и стала его женщиной. Тренер команды сквозь пальцы смотрел на эти вольности, похоже, эти сборы были у ребят вместо каникул.
Маме я отбила чинную телеграмму, что доехала благополучно и что мы с подружкой ходим на море, загораем, читаем книжки. Через несколько дней я навестила свою однокурсницу и попросила ее прикрыть меня, если мама вздумает написать ей сама.
В группе гребцов, принявших меня, не было профессиональных спортсменов. Ребята учились в экономическом вузе, но главной их задачей было выступать за этот вуз на соревнованиях. Мой спортсмен только числился на каком-то факультете. Но я оправдывала его: тренировки, соревнования… То, каким он был шалопаем, мне стало ясно гораздо позднее. Но в это лето шквал любви лишил меня разума.
Когда осенью я вернулась домой, мама не узнала меня. Она была очень довольна, что дочка так хорошо выглядит. Я загорела, окрепла и даже противные прыщи исчезли с моего лба. Перемены в моей жизни какое-то время оставались ей неведомы. Я по-прежнему допоздна засиживалась в библиотеке. Однако теперь я готовила не свои задания, а писала рефераты и курсовые для спортсмена. Он учился в институте уже восемь лет, но пока был в хорошей спортивной форме, его не отчисляли. И я принялась тащить его к диплому. И хотя его задания были не по моему профилю, я с ними справлялась: моя школьная золотая медаль была заработана честно. Учиться я умела и любила. Довольно скоро я стала разбираться в финансовых схемах и экономике лучше, чем в древних летописях, изучаемых в моем институте. В зимнюю сессию я удивила маму первыми в жизни тройками. Зато мой спортсмен наконец продвинулся на один семестр.
Следующие каникулы я снова провела с моим другом. Теперь нас окружала иная компания. Прошлогодняя команда как-то вдруг распалась. Одни ребята сменили спортивный клуб, другие вообще сошли с дистанции, бросили спорт. Мой спортсмен оказался среди новичков стариком. И тоже стал задумываться о своей карьере. Для профессионального спорта у него не было нужных достижений, в любительском заработки были очень скромны. И все меньше внимания мой спортсмен уделял тренировкам. Однако и служба на ниве экономики мало его привлекала. И он загорелся новой идеей – выступать в музыкальном ансамбле. В этом сезоне он стал прирабатывать, играя на гитаре в курортном ресторанчике. Я принялась помогать ему, сочиняла слова песен, для которых он сочинял музыку. Кончилась эта афера тем, что из команды моего спортсмена отчислили, теперь под угрозой стало и его пребывание в институте.
Во что бы то ни стало мы должны были защитить диплом. Я говорю «мы», но речь шла, разумеется, о его дипломе. На четвертом курсе я завалила сессию, зато мой спортсмен с моей помощью получил квалификацию экономиста. К этому времени наши с ним отношения уже не были секретом для моей мамы. Теперь она мечтала лишь о том, чтобы он не бросил меня, а взял в жены.
Но вышло так, что в мужья его пришлось взять мне. Да, он оказался мужем на моем иждивении. Целый год он болтался без дела: из спорта ушел, в ансамбле не прижился, о серьезной работе экономиста не мог думать без отвращения. Я устроилась уборщицей. Но когда родился наш ребенок, ему пришлось взяться за ум. Он устроился вторым тренером в только что открывшийся фитнес-клуб (тогда они назывались иначе) и стал тренировать смазливых дамочек, жен кооператоров. Класс новых русских еще только нарождался. С его-то дипломом, в лихое время перестройки, он мог бы стать воротилой на финансовой бирже, но он абсолютно не разбирался в котировках, марже и прочих премудростях продвижения средств. Не разбирался и не пытался вникнуть. Зато оказалось, что в женских прелестях он разбирается отлично. Скоро мне открылась одна интрижка, затем другая, но он и не собирался уходить от меня. Я же не могла бросить его из-за ребенка. Я к тому времени закончила курсы бухгалтеров и стала прилично зарабатывать. Он по-прежнему бегал из клуба в клуб, принося домой крохи.
И вдруг он словно проснулся. Нашему сыну было восемь лет, когда отец взялся за него, решив сделать из ребенка профессионального гребца. Вначале тренировал его сам, потом определил к опытному наставнику. И сын тоже стал отдаляться от меня. Его включили в сборную города, затем страны. Я почти не видела своего мальчика. А став взрослым, он заключил контракт с зарубежным клубом и покинул родину. Каким-то пунктом сыну удалось включить в договор и присутствие рядом папаши.
Я осталась совсем одна – высохшая ветка с колючками обид на стебле.
Мне не спалось. Колеса продолжали стучать на стыках, я бичевала себя: какой же глупой и наивной была в двадцать лет. Игра мускулов и перезвон гитарных струн затмили суть моего спортсмена. А человек-то он был мелкий, подленький. Он использовал меня и выбросил вон. Конечно, я могу заработать себе на хлеб, но разве это главное? Мне просто не хочется жить, я еле удерживаюсь, чтобы не натворить глупостей. Все-таки следует подкрепиться, решила я, сходила за кипятком и принялась ужинать. Фирменные упаковки копченой колбасы и печенья пришлись кстати.
Поезд шел почти без остановок, по-прежнему я ехала одна. Вновь открыла купленную на вокзале книжку и стала разглядывать иллюстрации. Черно-белые оттиски были нечетки. Всесильные мойры – богини, определяющие судьбы людей, – не отличались красотой: лица их были усталы и невыразительны. А если бы эти мифические девы существовали на самом деле? Что стоило попросить их связать новый узор моей судьбы? Волнение охватило меня, как будто мне уже даровали эту возможность. Я легла на бок и уставилась в стену. Если бы я сделала другой выбор?
2
В поезде дальнего следования я еду впервые. Немного тревожно, но интересно ехать так далеко с незнакомыми людьми. Я только что закончила второй курс института, но голова моя напичкана фантазиями о неземной любви, о служении любимому человеку, о самоотдаче и чувстве долга. Все эти ценности как-то ненароком привил мне дедушка, профессор университета.
Дама внизу, на полке подо мной, вяжет длинный ажурный чулок. Примерила его на свою босую ногу – не нравится, тут же начинает распускать. Она ни с кем не вступает в разговор. Пожилой мужчина у окна тоже молчит. Но мне кажется, что он вот-вот заговорит со мной, но пока не решается. Жаль. У него такой умный, проницательный взгляд, наверно, он много повидал и может рассказать что-нибудь интересное. А пока он читает книгу. На обложке угловатые буквы, по начертанию как греческие, но я не смогла разобрать название. Может, он учитель истории?
Парень на верхней полке напротив меня почти всю дорогу отсутствует. Он едет в другом вагоне со своими друзьями-спортсменами. Вчера он заглянул сюда на полчасика, повыставлялся перед нами, даже спел под гитару пару песенок. Смех один: слуха нет, голос никакой и все пение под один аккорд. Я таких трепачей терпеть не могу, обхожу за версту. Как будто в другой, неведомой мне жизни получила печальный опыт. Разумеется, я вчера отказалась пойти с ним в другой вагон, к его компании. Он вернулся под утро, вдрызг пьяный, потом безобразно храпел на своей полке. Но прежде, спьяну, завалился прямо на старушку, чей испуганный визг разбудил все купе. Лишь к обеду он проснулся и снова ушел балдеть к своей компании. До сих пор перегар из купе не выветрился.
Я спустилась со своей полки и присела на нижнее место, чуть отстранясь от пожилого мужчины. Он придвинул мне свою книгу, и прежде неясные буквы сложились в четкий заголовок: «Сонник Артемидора».
– Не читали, случаем?
– Нет, не читала. А вы умеете толковать сны?
– Боже упаси, – улыбается попутчик в седые усы. – Я преподаю в сельской школе историю. Так что греческие философы поневоле стали мне друзьями. А сны толковать смысла нет. Это обычный разговор с самим собой.
Мужчина приосанился, провел расческой по редким волосам, поправил несуществующий галстук. Спросил, не желаю ли я сесть к окошку. Слово за слово, выяснилось, что он вдовец, живет один, никто его не ждет. Дочь замужем, у той своя семья, своя жизнь. Закончил Московский университет, правда, давненько. Работает, как уже сказал, в сельской школе. Сейчас возвращается из областного центра с учительской конференции, где, кстати, и сонник этот греческий прикупил. И снова попутчик стал нахваливать свой яблочный край, свежий воздух и чистую речку. Робко улыбнувшись, он предложил мне сделать маленькую остановку в пути – сойти на его станции.
– Погостите у нас недельку. Белый налив уже поспевает, меду вдосталь, на рыбалку сходим на заре. Вы были когда-нибудь на рыбалке?
Я никогда не была на рыбалке, ни разу не срывала яблока с дерева и настоящей деревни тоже не видела. Дача, где живут бабушка с дедушкой, не в счет. Там растут только кусты крыжовника и цветы.
Тактичность, необыкновенная предупредительность, а также начитанность учителя заворожили меня. Я, как сомнамбула, последовала за ним, когда поезд замедлил ход у приземистого деревянного здания маленькой станции. Проводник неохотно вылез из своего купе – этот мальчишка почти всю дорогу спит, – откинул ступеньки в тамбуре, и я спрыгнула на утрамбованную галькой узкую дорожку. Едва я коснулась ногами земли, как поезд тронулся вновь.
Неподалеку от станционного здания, под тусклым фонарем, стояла телега, запряженная лошадью, – позапрошлый век! Возница забросил наши вещи на телегу, уселся боком, свесив ноги с плоского настила телеги, взял в руки вожжи. Мы с учителем сели на задок, к нему спиной.
Пожилого педагога действительно никто не ждал. Дом его – добротная пятистенка – встретил нас темными окнами. Хозяин отвел мне отдельную комнатку, пожелал спокойной ночи и ушел спать в залу, как он назвал просторную горницу с грубыми дерюжками на полу. Деликатнейший человек! Ни вольного жеста, ни двусмысленного словца, ни сального взгляда. За неделю пребывания в его доме я сумела оценить богатство души этого человека. Помимо истории, за нехваткой учителей, он преподавал в местной восьмилетке и географию, и физкультуру, и столярное дело. В его доме все предметы из дерева тоже были сделаны его руками.
Гостеприимный хозяин не досаждал мне жалобами, но ненавязчиво дал понять, как он одинок и как нуждается в женской ласке. Несмотря на преклонный возраст (он годился мне в отцы), этот человек в душе был романтиком. Он называл меня «моя Офелия» и говорил, что нынче таких чистых девушек, как я, уже не сыскать. Их деревенские девчата были во сто крат бойчее. Сделав паузу, он признался, что предложил бы мне руку и сердце, если бы не боялся выглядеть смешным в моих глазах.
– Что же в этом смешного?! – с горячностью воскликнула я. – И вы совсем не стары! – добавила, больше убеждая себя, чем его. – Если вы сделаете мне предложение, я буду счастлива принять его.
Образ светлого, чуть наивного, но мужественного сельского подвижника захватил мое сердце. Я осталась в этом доме и через месяц стала законной женой этого человека.
Мама приезжала на свадьбу. Она была в черном платье, как будто хоронила меня. Но против моей самоотверженной любви не устояли бы и полчища матерей. Мама только заклинала меня не бросать учебу, но учитель клятвенно заверил ее, что проследит за этим. Я перевелась на заочное отделение.
Жизнь в селе диктовала свой ритм. Постепенно я впряглась в хозяйство: коровы, свиньи, куры. Для страстных объятий времени почти не оставалось, да и мужские возможности моего учителя таяли с каждым годом. Однако я успела родить дочку. Учитель также сдержал обещание, данное моей маме, – я закончила Институт культуры. Однако работы по специальности в деревне не нашлось: старый клуб давно развалился. Мне пришлось пойти работать в школу, но эта деятельность была мне чуждой, управлять детьми я не умела. Но главная моя беда заключалась в другом: я угасала как женщина, хотя еще была молода. Я томилась и беспричинно плакала, но мой дорогой старик не замечал моего томления, не понимал, что мне нужна мужская ласка. Вскоре он вышел на пенсию, но с домашними делами справлялся вполне сносно. Главной его радостью и гордостью была пасека – с пчелами он проводил больше времени, чем со мной. Но однажды эти пчелы напомнили ему обо мне. Я невзначай потревожила рой и тотчас была наказана: несколько дней потом ходила с опухшим лицом, обвязанная мокрым полотенцем. Мой старец как будто проснулся ото сна. Как-то после дневных трудов мы сидели с ним на лавочке перед домом. Он взял мои еще молодые и гладкие руки (я не забывала ухаживать за ними – сказывалась городская привычка) в свои сморщенные и заскорузлые пальцы и сказал:
– Вот и еще одно лето на исходе, смотри-ка: листья на кустах пожелтели. Давай-ка, хозяюшка моя ненаглядная, нынче, как с огородом управимся, съездим к морю. Давно мы там не были! Ребята все равно до середины октября на сборе корнеплодов будут заняты. Я договорюсь со школьным начальством.
Он совсем забыл, что моря я так и не увидела вовсе. Ведь он снял меня с поезда, когда я ехала отдыхать к подруге, и больше речь о курортах никогда не заходила. Я уезжала только дважды в год, сдать сессию в институте, повидаться с мамой – и сразу назад. То не на кого было оставить скотину, то работа не позволяла.
В конце сентября, когда выкопали всю картошку и привели в порядок огород, мы тронулись в путь. Нас провожало грустное мычание оставленной на соседку коровы и кудахтанье ни о чем не подозревающих кур. Тот же возница, что когда-то привез меня сюда, запряг свою лошаденку (гужевой транспорт и двадцать лет спустя оставался в этих местах популярным средством сообщения с железной дорогой) и повез на станцию. Скопления народа не было, мы без труда купили билет на поезд и заторопились на посадку. Песчаную платформу давно заасфальтировали, но, как и прежде, поезд стоял здесь всего лишь минуту. Мой ставший к старости суетливым муж так боялся опоздать, что лоб его вспотел от волнения! Он схватил огромный чемодан и побежал на платформу, едва услышав гул приближающегося состава. От непомерного усилия изношенное сердце моего спутника надорвалось, и я стала вдовой.
Примерно так могла бы сложиться моя жизнь, сделай я двадцать лет назад выбор в пользу пожилого сельского учителя. После его смерти наверняка пошли бы споры из-за наследства. Падчерица часто с завистью заглядывалась бы на наш кирпичный дом, построенный за два десятилетия нашей совместной с учителем жизни. И моя собственная дочь, уехавшая на учебу в столицу, вряд ли вернулась бы в деревню. И опять я осталась бы одна. Опять, подчинив свою жизнь мужу, я незаметно упустила свое счастье.
Печальный итог этой прожитой лишь в воображении жизни совершенно лишил меня сна. Я вновь села у столика, подогнув ноги. Темнота за окном стала еще гуще, но теперь картина оживилась вереницей мерцающих вдали огоньков. И они дали новый поворот моим мыслям. Дважды я оказалась в роли жертвы: кинув на алтарь мужчины свою молодость, забыв свои интересы. Как легко обвел меня вокруг пальца спортсмен-гитарист, живущий лишь в свое удовольствие! Для него я оказалась игрушкой и кормушкой. А вдовец из села? Я увидела в нем одинокого, страдающего Байрона, хотя он нуждался лишь в хозяйке для подворья. Я теперь почти уверилась в том, что прожила с ним жизнь на самом деле. Всему виной моя уступчивость, мое стерильное воспитание! Я не научилась отстаивать свои интересы. Где же та фея, что даст мне еще один шанс? Я снова посмотрела на картинки в книге, но богини судьбы молча продолжали свое дело, не пытаясь мне помочь. Лишь одна из трех мойр едва заметно ухмыльнулась и подбросила мне, как милостыню, еще один шанс.
3
В поезде дальнего следования я еду впервые. Немного тревожно, но интересно ехать так далеко с незнакомыми мне людьми. Хотя я закончила лишь два курса института, я уже не наивный ребенок. Я вполне современная девушка, и этим все сказано. Не скажу, чтобы родители одарили меня большой красотой, но личико милое – все вокруг так говорят. Длинные распущенные волосы, челка, прикрывающая юношеские угри на лбу, а глаза! Ну, это особая тема. Некоторым нравится игра цвета в моих глазах – один глаз у меня карий, другой серовато-голубой. Я стесняюсь своей особенности. Потому к месту и без оного надеваю дымчатые очки. В них я выгляжу особенно загадочной, становлюсь просто неотразимой.
В этом сезоне я качу к подружке на море, возможно, там я отыщу свою половинку. Мне нужен мужчина самостоятельный, с деньгами и собой не урод. В поезде я уже осмотрелась: кажется, подходящих кадров рядом нет. Придурковатая тетка в грязной хламиде и с босыми ногами вяжет всю дорогу. Вяжет и распускает, делать ей нечего. По-моему, она – глухонемая. За всю дорогу ни словечка не сказала. Деревенский старик у окна – тоже не в счет. На него только посмотреть разок – тоска заедает. А вот спортсмен – ничего себе, занятный парень, только я таких уже знаю: поиграет и кинет. К тому же у него ни гроша за душой. Нет, мне пора уже всерьез о своей жизни задуматься. Уже треть моих подружек замуж повыскакивали.
Пожалуй, я уже проголодалась немного. С проводником нам не повезло: случайный студент – чай разнес разок и дрыхнет себе в служебном купе. Хоть бы кипятку приготовил! Пирожки я могу купить на станции. С завистью смотрю на супружескую пару, что едет на боковых местах. Мне бы такого Лапу! Всю дорогу вокруг своей женушки крутится, то окошко прикроет, то одеяльце ей подоткнет, то кипяточку принесет из другого вагона. Загляденье, а не муж! А супруга знай покрикивает, команды ему отдает.
А это уж совсем неожиданно: едва жена в туалет удалилась – там очередь на полчаса, – Лапа ее мне стал подмигивать. Я сняла темные очки, томно глаза в его сторону устремила. Так мы в гляделки играли, даже парой слов успели перекинуться, пока жена на свое место не вернулась. Но мы уже договорились, что на следующей станции вместе погулять выйдем. Она-то всегда в вагоне остается, вещи сторожит.
Поезд затормозил, мы выскочили на перрон. Проводник попросил принести пару бутылок пива, ему тоже нельзя отлучаться. Я пообещала, но тут же забыла о своем слове. Времени у нас с Лапой в обрез, а хотелось вдоволь пошептаться. Его супружница, высунув в окно голову, еще раз прокричала, что надо купить. Наконец мы отбежали к дальнему от нашего вагона ларьку, смешались с толпой пассажиров, гуляющих на платформе. Кажется, здесь мы недосягаемы для ее взгляда.
Теперь я могла рассмотреть своего нового знакомца без помех. Приземистый, располневший мужик лет тридцати пяти. Шея короткая, толстая, уши оттопырены, но в остальном очень даже ничего. Волосы курчавые, густые. А главное, в средствах явно не стеснен. Хотел разменять самую крупную купюру, каких у меня отродясь не водилось. Но в ларьке ему отказали, подумали, что фальшивая. Я свои рубли ему ссудила.
Лапа постоянно улыбался, разговаривая со мной, несколько раз коснулся моей руки. Не прошло и пяти минут, как мы поняли, что нравимся друг другу. Правда, мысль о его жене еще держалась в моей памяти.
– А что это вы перед своей половиной так стелетесь, все ее прихоти исполняете? Любите сильно?
– Честное слово, сам не понимаю. Привык как-то. К тому же чем я ласковей с нею держусь, тем скорее ее бдительность притупляется. – Он засмеялся и, воровато оглянувшись, чмокнул меня в щечку.
Я оторопело посмотрела на него, потом схватила за руку и увлекла за собой.
– Куда вы меня ведете?
Лапа еще сопротивлялся, животик его мелко подрагивал, но я уже видела, что победа останется за мной. Мы пронеслись по платформе, выбежали на привокзальную площадь. Здесь, к нашей удаче, стоял вот-вот готовый отправиться в рейс автобус. Мы вскочили в него, не интересуясь, какой у него маршрут.
Мы оказались в совершенно неожиданном месте. Но в этом городе у меня обнаружилась институтская подруга. Не та, что жила у моря, а другая, с которой мы вместе по дискотекам бегали. Она приютила нас с Лапой на первое время. Но мы не злоупотребляли ее гостеприимством. Лапа был человек самостоятельный и вскоре обустроил и свою новую семью, со мной.
Позднее мы переехали в столицу и неплохо там обосновались. Лапа был чудесным мужем – ласковым, внимательным и зарабатывал много денег. Однако работа была для него горькой необходимостью. Главная его жизнь проходила вне ее. Он любил пикники, шашлыки, рестораны. От такой сытной жизни я немного растолстела, разленилась, что, впрочем, не помешало мне закончить институт. Потом он устроил меня на работу – у него всюду были связи. Моя специальность, «клубный работник», пришлась кстати на вещевом рынке, куда меня приняли администратором. Там такие фокусы-покусы, никакой цирк не сравнится. Что-то появлялось неизвестно откуда, что-то бесследно исчезало. У меня было почти все, но счастливой я так и не стала.
Во-первых, у нас не было детей. Во-вторых, Лапа оказался большим ветреником, с чем мне пришлось смириться. Правда, и я не отказывала себе в удовольствии иногда развлечься, но голову не теряла. Лапа же иногда заходил слишком далеко. Однажды я заглянула к нему на работу в сторожевую будку (он руководил службой безопасности на рынке) и застала его в объятиях директорши рынка. В окружении светящихся телеэкранов наружного наблюдения они занимались любовью!
Я, конечно, пыталась бороться за свою семью, но директорша оказалась круче. Однажды она увезла моего Лапу к себе на дачу, и больше он домой не вернулся. Я осталась у разбитого корыта: ни мужа, ни ребенка. А тут еще и рынок закрыли, так что я потеряла и работу.
Что-то опять не сложилось. Как ни крути: хоть ублажай мужиков, хоть под башмаком держи – итог один. Они все равно вывернутся, себе на пользу твое присутствие обернут. Тьма за окном снова стала кромешной, огоньки исчезли. Засвистел ветер, зажатый между нашим поездом и встречным. Удвоенный двумя составами грохот напомнил мне о судьбе Анны Карениной. Она смогла! А я? Что, если выпрыгнуть на всем ходу и кинуться под колеса встречного, ломая голову и шею? Я обхватила руками свои плечи, будто удерживая себя от безрассудного шага. Нет, жизнью нельзя бросаться. Это страшный грех!
Но… может, необязательно связывать свою жизнь с кем-то, искать свою половинку? Ее не существует. Это миф, выдумки поэтов. Жить одной, счастливо и свободно, что может быть лучше. Правда, я так и так остаюсь сейчас одна, и время мое упущено. Сорок лет, а я все на старте. Госпожа Судьба, дай мне еще одну попытку!
4
В поезде дальнего следования я еду впервые. Немного тревожно, но интересно ехать так далеко, с незнакомыми мне людьми. Позади два курса института, но я уже определила цель своей жизни. Аспирантура, хорошая работа, самостоятельность. Девчонки в группе уважают меня, ценят за независимость суждений, хотя немного сторонятся. Я для них – не от мира сего. Ну и пусть, у меня своя дорога. Гадостей я никому не делаю, чужих парней не отбиваю, но и в свою жизнь вмешиваться не позволю. Сейчас основная моя задача – учеба, мужчины мне не нужны. Дорожные знакомства я вообще презираю, там никогда правды о человеке не узнаешь. Наплетет о себе с три короба и не проверишь!
Сейчас в купе нас только двое: я и измученная бесконечным вязанием усталая женщина. Не спит, не ест, даже в туалет не замечала, когда ходит. В очередной раз распустила она свое изделие и чуть не плачет, шарфик не удался, петли вытянуты неровно. Не умеет вязать, уж и не бралась бы! Впрочем, до нее мне нет никакого дела.
Я высвободила из-под резинки волосы и расчесываю их перед зеркалом. Волосы у меня красивые: густые, каштановые, чуть ниже плеч. Я, вообще, своей внешностью довольна. Лицо – то задумчиво-серьезное, то приятно-насмешливое. Подруги считают, что я перед зеркалом тренирую его выражение, настолько оно изменчиво. Но они не правы. Просто внешность моя определяется настроением и требованием момента. Когда я сдаю экзамены, волосы заплетены в короткую, но толстую косу, лоб слегка нахмурен, в глазах сосредоточенность – какой препод не поставит мне «отлично»! Правда, и знания мои всегда на уровне.
Вечеринка – другое дело. Волны взбитых волос струятся по спине, достигая лопаток. Изящный макияж, прикид соответственный – прямо модель с обложки модного журнала. Впрочем, на вечеринках я бываю редко, если только на чей-нибудь день рождения. На дискотеки и вовсе не хожу.
Попутчики в купе мне попались неважнецкие. Кроме женщины с вязаньем, со мной едут еще спортсмен с одной извилиной и унылый вдовец. Оба на стороне время проводят. Спортсмен в соседнем вагоне, со своей братвой выпивает – вряд ли они при таком режиме хороших результатов добьются. Вдовец в вагоне-ресторане весь день сидит. Наверно, невесту себе высматривает. А супружеская пара на боковых местах вообще смех вызывает. Муженек, по прозвищу Лапа, вокруг своей половины вытанцовывает, пока она рядом. А едва она отлучилась, стал мне двусмысленные знаки подавать. Оттого я и не жалую мужскую братию, что все они сволочи.
Я расчесала волосы. Закрутила их в незамысловатый пучок, укрепила резинкой – красоваться здесь не для кого и незачем. Снова обратила свой взгляд на вязальщицу. Все-таки любопытно, для кого она так старается?
– Извините. Я гляжу на вас всю дорогу. Вы то плетете, то распускаете свою пряжу. Не хотите передохнуть, чаю попить? А то корпите как мойра над своей пряжей.
– Мойвы?.. – повторила за мной женщина. Она, оказывается, не глухонемая. И слышит, и говорит. – Мойвы, мойвы… Нет, не хочу.
Потеряв надежду разговорить нелюдимую попутчицу, я стала пить чай в одиночестве. Кстати, и не заметила, когда проводник принес очередной стакан.
И снова я лежала на своей верхней полке, глядя в потолок и повторяя по памяти греческие слова. К окончанию института я решила выучить этот редкий язык, чтобы не иметь конкуренции и возить за границу туристов. Еще я подумываю об аспирантуре.
В конце того путешествия я осталась в купе одна. Остальные сошли на промежуточных станциях. Даже вязальщица не доехала до моря. Уже на подъезде к конечной станции в купе заглянул студент-проводник и спросил, не могу ли я порекомендовать ему приличную хатку на пару дней у моря. Ему хотелось бы покупаться всласть, пока поезд вновь не отправится на Север.
Но я сказала, что благотворительностью не занимаюсь, сама еду к чужим людям.
Отдохнула замечательно. В доме подруги я не знала никаких забот. Ее мать и готовила, и убирала, и в магазин за продуктами ходила. Мы же с подружкой целыми днями на пляже валялись, вечера проводили в кафешках, иногда к нам подсаживались парни. Подруга вскоре от меня отделилась: попала под чары местного красавца, я же сохранила независимость, о чем ни капли не жалею.
Через год были еще каникулы – тоже безмятежные и пустые. Потом еще одни. Затем их сменили отпуска. Обычно я брала их зимой. Летом у экскурсоводов – самая горячая пора, работы много. Я владела и греческим, и английским, потому на меня всегда был спрос. Я работала с туристами несколько лет, но потом стада необразованных, глупых людей стали меня раздражать. У меня была ученая степень, я много знала и много чего могла рассказать своим экскурсантам. Но их не интересовали ни тонкости архитектурных стилей, ни истории стран и городов, подавай им только байки и анекдоты об именитых особах.
Я ушла в издательство, стала работать с рукописями, а не с людьми.
Подруги одна за другой выходили замуж, рожали детей, губили свои жизни у плиты и стиральной машины. А я вдруг обнаружила, что перспективы у меня никакой, даже деньги перестали радовать. Мужчина, который посещал меня по средам, помирился со своей женой, покаялся перед ней и расстался со мной. А возможно, он нашел любовницу помоложе. А мне теперь и в театр сходить не с кем, разве что с разведенными приятельницами. Да и те вот-вот станут бабушками и снова уйдут от меня в свой личный мирок. И опять моим уделом станет одиночество.
Поезд летел в ночи. Густой темный лес, подступивший к железнодорожному полотну, казался сплошной темной стеной. Лишь изредка в разрыве лесной полосы мелькали едва заметные огоньки. И тусклый огонек светил под потолком моего вагона. Запутавшись в своих воспоминаниях, я уже не различала, что было на самом деле, а что я пыталась вообразить. Даже в фантазиях не получалось представить для себя складную судьбу – что за проклятие! Я перебрала всех мужчин, встреченных мною на жизненном перекрестке. Мысленно я усадила их в один вагон, хотя наше знакомство и встречи случались в разных местах. Но правдой было то, что однажды я впервые самостоятельно ехала на юг в плацкартном вагоне.
Удивительно, почему мне в голову с такой настойчивостью лезет эта пряха мойра, тянущая нити моей судьбы? При каждом воспоминании появляется босоногая пассажирка-вязальщица, очень на нее похожая. Уж не схожу ли я с ума? Хотя, думаю, пока дело до этого не дошло, но утомилась я порядком, да еще замучила себя тщетными сожалениями о прошлом. Все возможности упущены, и поздно искать счастья.
«Спать, спать, спать», – приказывали колеса, убаюкивая меня.
5
Утомленная мойра, облаченная в долгополое платье, отбросила вязанье в сторону. Затем потянулась, выпрямила колени и уперлась босыми ступнями в край противоположной скамьи. Глядя на соседку по купе, с горечью усмехнулась, накрутила на палец прядь обесцвеченных временем волос. «Эта разборчивая мечтательница так неблагодарна! Я предложила ей столько вариантов на выбор, а она… Мало того что толком не смогла распорядиться ни одним выбором, еще и заявила, что меня не существует».
– Милая, – окликнула мойра попутчицу. – Ты слышишь меня? Попробуем еще раз?
Ресницы спящей пассажирки вздрогнули, в уголке глаз ее застыли слезы. Мойра чувствовала, что женщина оплакивает свои ошибки. Душе нужно время, чтобы вызреть. Ну, не могла, никак не могла она в свои двадцать лет разглядеть свою судьбу. Хотя богиня судьбы прекрасно все понимала, она продолжала сокрушаться. Незадачливая мирянка видела лишь тех мужчин, кто маячил перед ее глазами, кто был на виду. А множество других соискателей проскользнули мимо девушки незамеченными, как тот неказистый практикант, подрабатывающий на каникулах проводником. Мелькнул раз-другой и потерялся на бескрайних просторах.
Мойра вздохнула, умудренным взглядом изучая узоры своего изделия. Если бы неопытная птичка знала, что мальчишка-проводник тоже умеет бренчать на гитаре. Она ведь так и не купила ему пива на полустанке и не попыталась помочь с квартирой, когда он просил ее об этом. Сколько возможностей люди отвергают по своей незрелости! И что гитара! Множество иных достоинств этого человека так и не открылось ей. «А какие пылкие и призывные взгляды он бросал на мою красавицу! И я ведь ее толкала: обернись, посмотри. Не увидела, не услышала, не почувствовала».
Что было сил мойра воскликнула: «Проснись! Он рядом! Больше такого случая не представится!»
Женщина, казалось, услышала. Она приоткрыла глаза и, опираясь на локти, приподнялась к окну. За стеклом, пробивая черноту ночи, ярко светили фонари. Возвышался украшенный аркой вокзал. Среди толпы пассажиров выделялся носильщик, толкавший перед собой тележку, доверху груженную багажом. На миг путешественнице показалось, что сверху лежит ее собственный, добротной кожи старый чемодан, а в нем ее самое лучшее платье. Как? Почему ее багаж увозят? Ведь она еще в вагоне, ей надо ехать дальше!
В следующий момент мойра неуловимым движением пальцев соткала в воздухе невидимый узор и набросила на плечи спящей женщины легкую шаль. И тотчас растворилась в пространстве.
6
Я резко проснулась, разбуженная сном о пропаже моего багажа. Кажется, наступило утро. Уголок салфетки, свисающей со столика к подушке, отчетливо белел перед моим носом. С опаской скосив глаза к полу, я с облегчением убедилась, что чемодан на месте: стоит, миленький. Вновь прикрыла веки, чтобы задержать в сознании ускользающие видения: ночь, вокзал, огни фонарей… И тут же в мои грезы ворвался уже реальный голос – мужской, с легкой хрипотцой.
Я взглянула в сторону двери: на пороге купе стоял человек в железнодорожном мундире, с густыми, но аккуратно подстриженными усами. Козырек его фуражки блестел в солнечном луче, проникающем из окна в купе.
– Это ваша косынка? – повторил он, кладя на столик тонкую, как паутина, шаль. В ней были искусно сплетены белые, черные и золотистые нити.
Я села, поджав под себя ноги и прикрывшись простыней.
– Понятия не имею, чья эта вещь. Может, на промежуточных станциях кто и входил в купе, но я не заметила. Почти всю ночь проспала.
– Тогда разрешите представиться: начальник поезда Николай Николаевич. А вы занимаете полку в соответствии с местом, указанным в билете? – спросил он, как мне показалось, строго. – Паспорт предъявите, пожалуйста.
Я вытащила из-под подушки сумку и стала лихорадочно рыться в ней в поисках паспорта и билета. Затем вспомнила, что билет сдала проводнице. Испытывая легкое беспокойство, я протянула ему паспорт.
Подтянутый начальник поезда – выправкой он походил на летчика – посмотрел на фотографию. Снимок был сделан несколько лет назад, и мне нравилось, как я на нем выгляжу.
– Так, так, милая госпожа… – снова обратился ко мне начальник. – Где-то я уже видел точно такие, играющие разноцветьем глаза.
Голос начальника был на редкость красив, низкие бархатистые нотки вызывали во мне непонятное волнение.
Николай Николаевич едва заметно шевелил губами, что-то подсчитывая. Усы его при этом смешно топорщились.
– …Год 19.., поезд «Москва – Анапа». Я пятый курс закончил, проходил здесь практику. Я вас сразу тогда заприметил, вы были такой смешной девчонкой и такой обаятельной. И впоследствии не раз вспоминал, даже пытался разыскать. Кстати, вы мало изменились… Меня, конечно, не помните? Я таким тощим был, а девушки крепких парней любят.
Шутник! Кто может похвастаться такой памятью? Разумеется, проводника из той давней поездки я помнить не могла, зато ночные видения вновь всплыли в мозгу. Студент-практикант, разносящий чай. Но не станешь же рассказывать первому встречному о своих снах. Я неопределенно качнула головой.
Между тем из тамбура донесся звонкий голос нашей проводницы, за сутки с лишним выученный мной наизусть.
– Николай Николаевич, прояснили вопрос?
– Минуточку. Мы еще не привели себя в порядок.
Из коридора продолжал доноситься невнятный шум голосов, слышались какие-то поскрипывания и побрякивания. А между тем поезд стоял уже давно. Снова выглянув в окно, я поняла, что мы приехали на конечную станцию. Усатый железнодорожник опять обратился ко мне:
– Уважаемая, примерьте, пожалуйста, эту косынку. Я думаю, так будет лучше. – Он взял со столика ажурную шаль и накинул мне на плечи, на ночную футболку. Критически меня оглядел и добавил: – Думаю, не помешает пройтись расческой по волосам и подкрасить губы, если имеете такое обыкновение.
Я послушно выполнила требования, подчиняясь его обаянию.
Николай Николаевич выглянул в коридор и сделал кому-то отмашку рукой:
– Мы готовы. Фотограф может подойти.
Я ничего не понимала. Но в тот момент, когда на меня нацелили объектив фотоаппарата, начальник поезда, обращаясь ко мне, торжественно произнес:
– Вы стали миллионным пассажиром нашего нового фирменного поезда! Вы награждаетесь…
Вспыхнувшая в первый момент радость вдруг сменилась озабоченностью. Мошенники?
Но начальник поезда уже протягивал мне какой-то сертификат с печатями РЖД, объясняя, где и когда я смогу получить умопомрачительную сумму. И от меня не требовали ни рубля, ни копейки!
Я не знала, что сказать. Машинально взглянула на платформу и увидела женщину в длинном льняном платье. Ноги ее были босы, а длинные волосы перехвачены узенькой лентой. Она держала корзинку, наполненную какими-то фруктами, похожими на апельсины. Впрочем, это могли быть и клубки золотистого шелка. Странная пассажирка улыбалась мне уголками губ. Неужели греческая мойра не приснилась мне, а была настоящей?
Из вагона поезда мы вышли вместе с Николаем Николаевичем. Он нес мой чемодан и объяснял, почему меня сфотографировали спросонок, не дали одеться, привести себя в порядок. Сказал, что я и должна была выглядеть как проснувшаяся пассажирка, а не как фотомодель. Ведь моя фотография теперь будет украшать рекламные буклеты РЖД.
– И все-таки мне трудно поверить, что это простая случайность! – допытывалась я истины.
Николай – мы решили обходиться без отчеств – улыбался в усы, но в детали события не вдавался.
Я спросила, хватит ли мне этого выигрыша, чтобы купить домик у Черного моря.
– На первый взнос вполне. И, если вы не против, я помогу вам присмотреть подходящий вариант. А пожелаете, можем и дальнейшие расходы разделить. Ведь честно говоря, и я нынче скитаюсь где придется, все оставил жене при разводе. Сдадите мне угол?
Я остановилась, завязала узелком спадающую с плеч шаль, и мы пошли дальше. Несмотря на октябрь, солнечные лучи пригревали все сильнее.