— А может, не надо ничего трогать? — предложил Леша. — Оставим все как есть, заделаем эту дыру, закрасим и забудем? Потому что насчет царских червонцев я не уверен! Скорее, найдем там какую-нибудь дохлятину, с которой потом проблем не оберешься.
Теона задумалась — в Лешиных словах был определенный смысл, но женская интуиция подсказывала ей, что этот тайник, возможно, не случайно столько лет оставался ненайденным и открылся только сейчас и именно ей.
— Ну тогда я сама посмотрю! Зря я тебя позвала!
После этого Леша решительно отодвинул ее в сторону, затем подцепил и снял доску. Там, внутри, было темно и пахло сыростью.
—А ну-ка, посвети мне фонариком! — попросил Леша.
Данила всегда считал себя рациональным, прагматичным человеком — в его жизни не было места эмоциям, импульсам, порывам. Тем удивительнее для него самого оказалась собственная реакция на сообщение Леши и свое молниеносное решение ехать в Петербург, чтобы встретиться с незнакомкой. Его планы на одинокий прекрасный вечер с бутылкой вина и красивым закатом, а главное, на весь оставшийся отпуск, который он хотел провести здесь, в тишине и уединении, странным образом в одночасье изменились; он готов был все бросить и рвануть в Петербург, чтобы поговорить с девушкой, которую он даже не знает. И это, конечно, само по себе было чем-то совершенно иррациональным и не свойственным ни его характеру, ни представлению о жизни. Однако же вопреки своей обычной рассудительности, после разговора с приятелем, он пошел собирать вещи, чтобы рано утром выехать в Петербург.
Данила ждал ее неподалеку от кофейни, заняв удобную точку обзора, такую, чтобы незнакомка не могла проскользнуть мимо него.
Вечер уже опустился на город, «Экипаж» закрывался. В окно было видно, как бариста Никита готовит зал к закрытию. Последние посетители вышли на улицу; вышла и странная рыжеволосая девушка. Она прошла мимо, не заметив его, и напоследок — он был в этом уверен! — снова взглянула на его дом. Данила отделился от стены и пошел за ней.
— Добрый вечер! — сказал он, нагнав девушку.
Она не только ему не ответила, но даже не замедлила шаг.
Он не отступил — пошел вровень с ней.
— Девушка, хотите, я вас сфотографирую? — выпалил Данила, проверяя версию о том, что незнакомка преследует его как модного фотографа ради фотосессии.
Она остановилась и взглянула на него — огромные серые глаза, в которых застыло странное презрение и что-то еще, что было сложно определить. В ее глазах, при всей общей внешней бесстрастности девушки, словно мелькали грозовые всполохи.
Если бы его сейчас спросили, красива она или нет, он бы затруднился с ответом. У нее была своеобразная внешность — очень бледное, без кровинки лицо, короткостриженые — под мальчика — рыжие волосы. Вероятно, такую женщину не заметишь в толпе и такие черты лица не вспомнишь, даже если постараешься. Но Данила смотрел на нее наметанным взглядом фотографа-художника, умевшего видеть незримое, и видел, что в этом лице, лишенном индивидуальности и яркости (вероятно, по воле самой девушки), тем не менее проглядывает нечто особенное.
Услышав его вопрос, она даже не ответила, а сделала ему пренебрежительный жест: как собаке, махнула рукой — оставь меня в покое!
Он, конечно, сразу понял, что версия с фотосессией — полная ерунда, и растерялся. Она явно была не намерена разговаривать с ним, так что же ему ей сказать?
— Мы встречались прежде? — он снова нагнал ее.
Она выразительно покачала головой — нет!
«Немая она, что ли?» — с досадой подумал Данила.
И что теперь — принять на веру, что она действительно его не знает, что ему показалось, будто ее интересуют его окна, оставить ее в покое, навсегда задернуть шторы на окне и забыть об этой истории? Однако он был убежден, что она что-то скрывает — возможно, делает вид, что не знает его, придуривается, будто не понимает сейчас, почему он к ней обратился, притворяется дурой, немой или… Или ее странному поведению есть другое объяснение.
Она уходила — ускользала в подступающую ночь.
Данила вздохнул — он сегодня проделал путь в сотни километров, чтобы позволить ей водить его за нос?!
— Почему вы смотрите в мои окна? — крикнул он ей вслед.
Она вдруг резко остановилась и повернулась к нему.
— Вы о чем?
О, значит, все-таки не немая!
— Вы приходите и смотрите на мои окна, — он махнул рукой в сторону своего окна, — вот я и хотел узнать, что вам от меня нужно?
Она смотрела на него — взгляд испытующий, оценивающий.
И вдруг в ее лице что-то промелькнуло, и она улыбнулась. Впрочем, улыбка вышла измученная, кривоватая — сорвалась и тут же погасла.
Ничто не ослабляет нас так, как привязанности. У человека, чья жизнь подчинена одной цели и чья жизнь, собственно, ему не принадлежит, нет права на привязанности. Но вот ты видишь перед собой маленькое, полностью зависящее от тебя существо, которое смотрит на тебя с надеждой, упреком, отчаянием, и понимаешь, что ты сломалась — разрешила себе эту привязанность, и приручила этого ребенка к себе. И это было твоей ошибкой.
Уже полчаса Лина пыталась уговорить Лёню поесть, но он, узнав о том, что сегодня вечером она не задержится после дежурства, не останется с ним в больнице, расстроился и упрямо отказывался от ужина.
— Послушай, Лёня, сегодня вечером я не смогу остаться с тобой! — решительно сказала Лина, устав от этой мучительной сцены.
Ее дежурство заканчивалось и сегодня вечером она снова, как и вчера, намеревалась пойти в ту кофейню.
Лёня насупился — не плакал, держался, но в душе, видимо, отчаянно переживал.
— Я думал, мы книжку почитаем, посмотрим мультики? — вздохнул мальчик.
— Не сегодня, — сказала Лина.
Ей очень хотелось обнять его, утешить, пообещать, что она уйдет только сегодня, но потом все наладится, и она подумает о том, как устроить его жизнь после больницы. Ей хотелось все это ему сказать, но она молчала, потому что не хотела лгать ему. Этого малыша и так все время обманывали — его папаша-алкоголик и сама жизнь, отняв у него мать. Она не хотела множить ложь, которой было и так достаточно в его коротенькой жизни. Поэтому никаких оправданий и обещаний. Сожми сердце в кулак и иди, куда должна.
— Пока, Лёня! — сказала она без эмоций и надрыва.
Он отвернулся к стене и ничего ей не ответил.
Лина прикрыла за собой дверь в палату и вышла.
В этот вечер в кофейне она снова, как и вчера, почувствовала, что за летние месяцы ее отсутствия здесь что-то изменилось, и ей предстояло понять, оценить, что именно.
Просидев в кофейне до закрытия, она уже знала о произошедших переменах и о том, что ей нужно менять план с учетом новых обстоятельств.
Она вышла из кофейни, шагнула в вечерний сумрак и вдруг услышала, что ее окликнули.
Она поняла, что ему нужно, только когда он сказал про свои окна и махнул рукой на противоположную сторону дома. Лина смотрела на парня — вот так удача! Судьба сама послала этого человека к ней. И она должна использовать этот шанс.
Ей хватило минуты, чтобы оценить ситуацию и мгновенно выстроить новый план.
Лина сделала над собой усилие и улыбнулась:
— Простите, может быть, вы меня проводите? По дороге я расскажу вам, почему меня так интересует ваш дом.
В этот миг она уже знала, что сделает все, чтобы внедриться в его жизнь, в его квартиру, и исполнить задуманное.
В считаные минуты, на ходу, у нее родилась сентиментальная легенда.
— Вас удивляет, почему я прихожу в кофейню и смотрю на ваши окна? — Лина постаралась улыбнуться и вложить в свою интонацию максимум теплоты. — Видите ли, я жила в этом доме, когда была маленькой. Да-да, мое детство прошло здесь. Вот как раз в вашей квартире. Поэтому с ней связаны ностальгические воспоминания: безоблачное детство, плюшевый мишка, какао на ночь, очень счастливая семья! А потом, представляете… вас зовут, Данила, да? Так вот, Данила, потом мы переехали в другой город, мои родители умерли, ну-у, это печальная история. А недавно я вернулась в Петербург, и меня, знаете ли, потянуло в те места, где прошло мое детство, где я когда-то была счастлива…
Она бросила на него пытливый взгляд — он внимательно слушал.
— И вот я как-то пришла в этот район, увидела наш дом…Нахлынули воспоминания! — Лина сама удивлялась своей находчивости. — А рядом с домом оказалась уютная кофейня! Я стала в нее заходить время от времени. Знаете, я вообще люблю кофе и пирожные! Да, пирожные особенно. И вот пью кофе, смотрю на наши окна, и становится так хорошо на душе!
«Ну ты и вруша! — усмехнулась Лина про себя. — Всегда считала, что врать не умею, а вот поди ж ты…»
— Мне показалось, что вы смотрели прямо на меня, — вдруг сказал Данила.
Лина безмятежно махнула рукой:
— Да ну что вы! Я вас и не видела. Я вообще плохо вижу, у меня сильная близорукость. Из кофейни я видела только улицу, дом в общих чертах, окна. Ну разве что иногда размытый силуэт в окне…
— Понятно. — кивнул Данила. — Кстати, как вас зовут?
Секундная заминка, но вот уже с безмятежной улыбкой она назвала имя:
— Марина. Меня зовут Марина.
Она насочиняла еще что-то с три короба и, когда они дошли до оживленного проспекта, предложила встретиться еще раз.
— К примеру, завтра вечером. Что скажете, Данила?
Он молчал и смотрел на нее — взгляд внимательный, изучающий. Он не спешил соглашаться.
В этот миг она пожалела о том, что несколько лет назад махнула рукой на собственную внешность и что выглядит теперь непривлекательно. Лина понимала, что она сейчас — сомнительная добыча для молодого интересного мужчины.
— Вы мне очень понравились, Данила, — добавила Лина. — Уверена, что у нас с вами много общего! Считайте, что я приглашаю вас на свидание!
— Хорошо, — кивнул Данила. — Давайте завтра встретимся, назначайте время и место. Вот моя визитка.
Лина взяла визитку, бегло пробежала глазами, улыбнулась: