Сегодня был особенно тоскливый, невыносимый вечер. Лина уже подходила к метро, чтобы поехать домой, и вдруг ее резануло такой тоской — как пилой по живому, что она не выдержала, развернулась и побрела на ту самую улицу, чтобы посмотреть на любимые окна и согреться их светом.
Окна Данилы были темны. Лина вздохнула: «Милый, где ты сейчас?» Затем осторожно, чтобы не оказаться замеченной, она прошла мимо «Экипажа». В окнах кофейни отражались елочные гирлянды, на столиках внутри горели свечи.
Лина сжала душу в кулак и пошла к метро.
Данила теперь приезжал к Лёне каждые выходные. Иногда с подарками, иногда, если не успевал что-то купить — без них. Лёня радовался ему безотносительно всяких подарков. Два мужика разговаривали или молчали; им было хорошо вместе. Данила и сам не ожидал, что Лёня так быстро перестанет быть для него только связующим звеном с Линой, что он искренне привяжется к парню и будет приезжать к нему, потому что это станет важным для них обоих.
И вот однажды Лёня вдруг спросил (с такой тревогой, что было очевидно — этот вопрос его сильно беспокоит):
— А если Лина никогда не придет… Ты все равно будешь ко мне приходить?
В Лёниных глазах была и боль, и растерянность, и страх.
Данила обнял его:
— Я буду приходить, Лёня. В любом случае.
И все-таки что-то в этой обступившей ее темноте теплилось огоньком, не давало Лине окончательно замерзнуть: любовь к фотографу в старой куртке, мысли о кофейне, где тепло даже в самую скотскую погоду, и воспоминания о мальчике, которому она все-таки чуть-чуть в свое время помогла. Правда, мысли о Лёне были неразрывно связаны и с чувством вины перед ним. «Ты в ответе за тех, кого…» — это была заповедь ее мамы (и Лина прекрасно эту заповедь усвоила). В ответе, да. И, конечно, она перед этим парнем кругом виновата — приручила его к себе, привязалась сама (да что там — полюбила-проросла, будто они были тысячу раз родными), а потом ушла, оставила одного в его абсолютном сиротстве.
Она часто думала о Лёне, и чувство вины перед ним, мысли о том, как ему живется в детском доме, не давали ей покоя.
Однажды, в середине декабря, ей приснился Павлик в его шестилетнем-семилетнем возрасте — он улыбался, что-то ей оживленно рассказывал, куда-то звал, а когда она пошла за ним (Павлик, не уходи, я за тобой не поспеваю!), на середине пути он обернулся, и Лина увидела, что это не Павлик, а Лёня.
Проснувшись, она решила найти Лёню и хотя бы просто передать ему подарок на Новый год. Не тревожить его, не давать пустых обещаний, а подарить что-то через воспитателя и уйти. «Ну что там им подарят от социального Деда Мороза — одинаковые подарки для всех? Пусть у Лёньки будет свой собственный Дед Мороз».
Она нашла для него игрушечную железную дорогу (Лёня как-то сказал, что мечтает иметь такую) и другие игрушки, которые могли понравиться мальчику этого возраста, подписала открытку и вложила ее в коробку с игрушками. «С Новым годом, Лёня! Пусть у тебя все будет хорошо! Люблю тебя. Лина».
В детском доме она передала коробку дежурному сотруднику и вышла на улицу.
Она стояла, прислонившись к решетке небольшого сада, расположенного на территории детского дома. Вроде бы сделала, что хотела, можно уходить, теперь должно полегчать; однако легче ей не стало. Напротив, чувство вины взыграло с удвоенной силой: «Откупиться пришла? Конечно, сунуть подарок и уйти — так же проще всего…» И в этот момент пустой садик огласился детскими криками — детей вывели на прогулку. Лина, спрятавшись за колонну, искала Лёню глазами. Нашла… Сердце упало.
Все дети его группы держались вместе, а Лёня был как-то особняком от всех. Он сидел на скамейке один — насупленный, серьезный — маленький мужичок. Шапка съехала набок, ни шарфа, ни варежек. «Замерзнешь ведь, — охнула Лина. — Почему горло голое?» Она едва сдержалась, чтобы не крикнуть ему: «Лёня, Лёнька, я здесь».
Потом воспитательница собрала детей, и они вернулись в здание. Лина коснулась лбом ледяной решетки сада и смахнула слезы.
Надо было что-то решать. Сейчас или никогда. Как говорит Данила: в жизни каждого человека однажды наступает решающий момент.
КНИГА 1. ЧАСТЬ 3. ГЛАВА 20
ГЛАВА 20
ЕСЛИ БЫ НЕ ТЫ
Она долго уговаривала пустить ее в кабинет заведующей. Потом долго и горячо упрашивала заведующую детским домом дать ей возможность встретиться с Леней. «Мне нужно его увидеть, очень нужно».
— А вы вообще ему кто? — вздохнула эта пожилая, много повидавшая женщина.
— А я вообще ему… буду мать. Я хочу усыновить Лёню, — сказала Лина и вдруг успокоилась, как человек, принявший решение. — Я все соберу, сделаю, что будет нужно — документы, справки, что угодно. А пока можно я просто увижу его? Мне надо сказать ему, чтобы он продержался, пока я все подготовлю. Пожалуйста, дайте мне с ним поговорить.
Лина смотрела на Лёню, Лёня, не мигая, на нее. Потом он отвернулся от нее и полез в карман, словно бы у него были дела и поважнее.
— Ты забыл меня, Лёнька? Ты мне не рад? — сникла Лина.
— Я сейчас, мне надо, — забормотал Лёня. — Ничего я не забыл.
В этот миг ему ответили на звонок, и Лёня отчаянно закричал в трубку:
— Она пришла!
… — А ты кому звонил? — не выдержала Лина.
Сердце билось — и хочется поверить в чудо, и боязно: а бывают ли такие чудеса?
— Твоему другу, — ответил Лёня. — Знаешь, он теперь и мой друг.
А может, все-таки бывают?
— Извини, — Лёня взял ее за руку, — но Данила просил тебя задержать до его приезда.
В этот миг в актовый зал, где расположились Лина с Лёней, вошла сотрудница детского дома и вручила Лёне Линин подарок.
Лёня вопросительно взглянул на Лину.
— Это я на всякий случай передала, вдруг бы мы не встретились, — виновато пояснила Лина. — Там подарок, который ты хотел!
— Потом посмотрю, — сказал Лёня, крепче сжав ее руку.
— Я не уйду, — заверила Лина. — Больше не уйду. Обещаю. Давай-ка вместе собирать дорогу!
Они оба сели на пол и начали собирать этот игрушечный мир — станции, рельсы, поезда. Лёня соединял предметы увлеченно и с восторгом, как человек прикоснувшийся к мечте, Лина ему помогала.
Вскоре дверь в зал приоткрылась, и кто-то вошел. Удивительно, но после звонка Лёни Данила приехал так быстро, словно примчался сюда не на своем джипе, а на таком вот поезде или вообще прилетел на вертолете.
Лина не обернулась, услышав его шаги, но разволновалась — до дрожи в руках, настолько, что никак не могла соединить вагончики.
Данила молча сел на ковер рядом с ними, взял у Лины голубые, как из сказки, вагоны, в которых только за счастьем ездить, и помог ей их прицепить друг к другу. Дорога заработала — станции загорались огнями, мчались поезда.
— А я в детстве тоже такую хотел, — спокойно, будто они расстались сегодня утром, сказал Данила.
Лина с облегчением выдохнула — она боялась его первой фразы, да и сама боялась сфальшивить, сказать что-то не то; выяснения отношений и напыщенной мелодрамы она бы сейчас не вынесла. А так вот правильно — ничего не выясняем, просто едем дальше, в новом вагоне до новой станции. В новую жизнь.
Но когда поезд поехал по тридесятому кругу, всем, даже маленькому Лёне, стало ясно, что нужно все же решать, кто с кем в этом новом вагоне и куда поедет и какой будет их новая жизнь. Однако же говорить об этом вслух было не обязательно, может, даже вернее было об этом просто подумать в сосредоточенной тишине. И вот так двое взрослых людей молчали и смотрели друг на друга. А притихший Лёня, забыв про железную дорогу, казалось, чего-то ждал.
В зал заглянула заведующая и тут же осторожно прикрыла дверь: что ж, бывает так, что людям надо долго и серьезно помолчать обо всем на свете, зачем же им мешать?
Молчание, в котором рождались важные решения. И вроде ничего сказано не было, а в итоге — все решено.
Данила подытожил за всех эти странные переговоры и по-мужски, в двух словах, обозначил каждому дальнейшее направление судьбы.
— Значит, так. Ты, Лина, сейчас едешь со мной. — Данила повернулся к Лёне. — А ты, Лёнька, пока останешься здесь. Но обещаю, что Новый год ты встретишь дома.
Внутри Лёни мгновенно загорелась лампочка радости и тут же погасла. Лёня тоскливо взглянул на коридор, по которому ему сейчас нужно было возвращаться в свою комнату.
— Обещаю, что мы заберем тебя до Нового года, — повторил Данила.
— А что мне пока делать? — вздохнул Лёня.
— Паровозы вон катай, — улыбнулся Данила. — Так, глядишь, и до конца декабря быстро доедем.
На прощание Лина обняла Лёню:
— Давай держись, мы за тобой приедем!
Когда они вдвоем с Данилой шли к его машине, Лина почувствовала Лёнин взгляд. Обернувшись, она увидела, что мальчик смотрит в окно и машет им.
Данила проследил за ее взглядом, обернулся и тоже помахал Лёне. Потом он взял Лину за руку и посадил в машину.
— Второй раз сбежать не выйдет, — Данила сел рядом с ней. — Забыл предупредить — от меня так просто не отделаешься! Сейчас заедем за твоими вещами и поедем ко мне. Да?
Лина молчала и смотрела, как бьются по стеклу автомобильные дворники.
— Хватит бегать, Лина, — сказал Данила. — Просто останься со мной. Навсегда.
Она чуть склонила голову, соглашаясь. Рыжий завиток волос упал на упрямый лоб. Данила отвел ей рыжую прядь и нежно — тыльной стороной ладони — коснулся ее лица.
Уже возвращаясь с вещами с ее съемной квартиры, у метро Данила затормозил и остановил машину.
— Я сейчас!
В окно Лина увидела, как он подошел к стоящей у метро бабуле в вязаной шапке, продававшей цветы.
Данила протянул ей деньги, и бабуля, радостно тряхнув шапкой, протянула ему букет вместе с ведром.
Он вернулся в машину и вручил Лине ведро с цветами.
— Извини, — виновато сказал Данила, — в каком-нибудь правильном любовном романе это был бы красивый букет сортовых роз, но у нас все неправильно, поэтому тебе достались чуть поникшие георгины из бабушкиного сада. Подмороженные, зато с ведром, вазы не надо!